Если Котляревский – пророк, то кто тогда Венедикт Ерофеев?

Автор: Пармен Посохов

07.12.07 13:25

34626

Если Котляревский – пророк, то кто тогда Венедикт Ерофеев?

Читая публикации про Котляревского, названного пророком Украинского народа (смотри заметки Подволоцкого), меня заинтересовала сама методика наречения этим высоким званием и сам механизм обоснования подобного представления. Жил себе человек, почти никуда не выезжая, на родной Полтавщине, и регулярно посещал места скопления простого народа, типа Сорочинской ярмарки, например. Оную ярмарку, помнится, и Гоголь посещал, но если Гоголь упирал на то, что там происходило, то Ивана Петровича то, как при этом выражались. Николай Васильевич, помнится, тоже малороссийских выражений не чурался. В его «Сорочинской ярмарке» даже ссылка на Ивана Петровича присутствует, а для лиц, недостаточно владеющих малороссийским диалектом, приведен даже некий перечень используемых для колорита слов в переводе на русский язык. Но тем Николай Васильевич и ограничился. У него то главное было все-таки живописать картинку местных нравов, а колорит местного говора использовался так сказать для усиления акцентов. Другое дело – Иван Петрович. Этот все на местных говорах описал, что услышал, то и опубликовал! А позже уже другие люди все это за образец литературного языка выдали. Не могу сказать хорошо это или плохо, но язык этот литературный существует и стараниями талантливых литераторов типа Андрея Подволоцкого успешно развивается. Только вот не могу отделаться от ощущения, что процесс образования новых литературных языков далеко не закончен. Далек, ох как далек русский, например, литературный язык от своих простонародных собратьев. В ночном клубе русский язык представлен одним диалектом, на рынке (ярмарке) совсем другим, в органах власти третьим. И всегда живет в недрах каждого языка его альтернатива, которую при желании и бурном натиске можно определить как новый литературный язык! И тут меня осенило, а ведь новый неорусский литературный язык уже создан, и хотя его создатель давно уже в могиле, наследие его живо, продолжает привлекать внимание, и нужно только несколько смелых и талантливых популяризаторов, дружного напора, и выйдет на необъятные просторы СНГ новый литературный язык, куда ближе стоящий к простонародным выражениям, чем язык Достоевского и Толстого, или, скажем, Паустовского и Булгакова. И тут опыт Ивана Петровича Котляревского незаменим. Осталось только его экстраполировать на нашего героя. И пришло время назвать нашего пророка. Имя ему Венедикт Васильевич Ерофеев. Г-н Подволоцкий в своем очерке про Котляревского отразил основные вехи его биографии. Не хотелось бы изменять традиции, но придется. Не было у Ерофеева в биографии ярких вех, кроме отчисления с филфака МГУ за демонстративное непосещение лекций, не формировал он гусарских полков, не служил директором театра, а почти всю свою жизнь бомжевал и пробыл в статусе разнорабочего. Но зато находился в самой гуще народной жизни и стал носителем, а затем и выразителем самого что ни на есть народного языка. Когда Иван Петрович Котляревский написал свою Энеиду, многие ее восприняли как прикол. Да что там восприняли, продолжают воспринимать, достаточно почитать «злобные» посты «московствующих» на форумах Фразы. И совершенно правильно пан Подволоцкий им указал на их ограниченность, на то, что не понимают они все величие совершенного И. П. Котляревским жизненного подвига, его бесстрашие на литературном фронте. Думаю, что не поймут они и меня, когда я буду воспевать величие Венедикта Васильевича Ерофеева как пророка, осмелившегося в самые застойные годы мрачного засилья чудовищ из Главлита и КГБ, вытащить на свет божий истинно народный язык и опубликовать на нем свою бессмертную поэму «Москва-Петушки», воспринятую многими, как и «Энеиду» Котляревского в виде прикола. Литературное наследие Венички (так он называл себя сам) невелико по объему. Но по значению своему оно поистине огромно. Вот на этом моменте я и хочу остановиться подробнее – специально для читателей и форумчан «Фразы». Я не знаю, интересовался ли Бенедикт Андерсон творчеством Венички, но несомненно, что его слова в адрес Котляревского смело можно адаптировать и для Ерофеева: ”Творчество Ерофеева, а именно его «Москва-Петушки» имело решающее значение для формирования пофигистического сознания советского рабочего класса в момент гибели СССР”. По своим геополитическим последствиям творчество Ерофеева вполне можно сравнить с творениями Ивана Петровича. Детство и юность великого писателя и поэта пришлись на «золотой век Сталина», когда народ был лишен всех атрибутов самостоятельности. Разрушение традиционного векового уклада, фактическое упразднение Православной церкви, повторное закрепощение крестьянства, – всему этому молодой Ерофеев был непосредственным свидетелем. Такие социальные потрясения не могли пройти бесследно для советского общества – оно погрузилось в депрессивно-апатичное состояние, и в этом состоянии начинало терять исторические корни, терять свое «Я». Работать над своей «Москва-Петушки» Ерофеев начал в 60-х годах. В ту пору, с 1958 по 1975 год, живя без прописки, скитаясь по СССР, он собрал огромный фольклорный материал, который и отразил затем в своей поэме. Критики назвали Веничку глашатаем «творческой свободы и непрерывности литературного процесса, несмотря ни на какие трудности». Веничка жил в гуще народной жизни. Его биографы отмечали, что Ерофеев не только изучал, но и сам принимал участие в народных мероприятиях (в том числе пьянках), записывал байки, выражения (в том числе матерные), тосты. Тосты… Что так говорить, это дело Веничка очень уважал (я про напитки, которые шли как приправа к тостам). Отсюда на всю жизнь у него осталось пристрастие, например, к Хересу и Кориандровой. И он не мог не заметить, что, в отличие от «высших» слоев бывшей Российской империи, народ даже в такой тяжелый период не потерял бодрость духа и здоровый оптимизм. Поняв и осознав причины такого народного жизнелюбия, Ерофеев и взялся за написание своей бессмертной поэмы. Следует заметить, что многие литературные (и не только) критики пытались оценить «Москва-Петушки» только как литературное произведение, без связи с историческим процессом и игнорируя психологическое восприятие текста. А зря. Автор ее умел приправить свою поэму простонародной с матерком солью и живо вывести в ней земляков своих, простых работяг, с их повседневным бытом, привычками и выражениями. Пан Подволоцкий, отвечая своим критикам, совершенно справедливо заметил, что “«московствующим» пора зарубить на носу, что Котляревский не «выдумал» язык, а положил на бумагу УЖЕ СУЩЕСТВУЮЩИЙ народный украинский язык, полтавское его наречие.” Так и я буду с таким же рвением утверждать то же о Веничке. Он положил на бумагу ИСТИННО РУССКИЙ, давно существующий среди народа язык. Это никакое не прикольное, как утверждает РУФУС, наречие типа сибирского. Он давно пронизал собой все огромное пространство бывшего СССР от Бреста до Анадыря, не обойдя стороной и многострадальную Украину. Этот язык даже не ИСТИННО РУССКИЙ, гораздо шире его охват, его знают, понимают, любят и на нем изъясняются ВСЕ народы бывшего СССР. Сегодня, пожалуй, это одно из немногих, что нас еще объединяет! Недаром особым успехом у читателей пользуется глава «Серп и молот – Карачарово», за которую берутся, даже не читая предыдущих глав. Еще одно наблюдение. Готовя данную статью, перечитал поэму и обратил внимание на богатую лексику Ерофеева. На некоторые используемые слова стоит обратить внимание. Веничка доходчиво показал процесс образования новых слов и выражений, необычайно высокий кругозор простых советских работяг. К примеру приведу следующую цитату: “они были в совершенном восторге: в восторге от Израиля, в восторге от арабов, и от Голанских высот в особенности. А Абба Эбан (представитель Израиля в ООН в те годы – П.П.) и Моше Даян (министр обороны Израиля – П.П.) с языка у них не сходили. Приходят они утром с блядок, например, и один у другого спрашивает: "Ну как? Нинка из 13-ой комнаты даян эбан?" а тот отвечает с самодовольною усмешкою: "Куда ж она, падла, денется? Конечно, даян!" О происхождении отдельных слов вообще разговор особый. Тут я обращусь к статье Подволоцкого. Разбирая происхождение слова филижанка Андрей Анатольевич пишет:” откуда у запорожского казака «бандеровская» филижанка? Тут одно из двух – или Иван Петрович был прожженным «бандерой» из ОУН-УПА, или… или хреново мы родной язык знаем, особенно полтавское его наречие, паны-товарисчи.” Вот и мне хочется сказать, плохо мы свой родной русский язык знаем. Или же Веничка был прожженным сионистом, засорившим наш родной язык выражениями типа «эбан даян». Подводя итог, не могу не высказать наболевшее. Все-таки, при всей красоте приведенных аналогий, результаты творчества Котляревского и Ерофеева диаметрально противоположны. Котляревский работал (по Подволоцкому) на самостийный язык, разъединяющий некогда единый русский народ. А мы просто обязаны работать на его (русского народа) объединение. Мы должны неистово пропагандировать язык, извлеченный Веничкой из народных масс, сделать его истинно литературным, доступным всем языком. Ведь его понимают ВСЕ народы бывшего СССР, и кто, как не он может стать основой великого языкового компромисса между «свидомыми» и «московствующими». Вот так. Да здравствует Венедикт Ерофеев – пророк новой неорусской идентичности! P.S. Да, чуть не забыл. Прочтение заметок Подволоцкого о Котляревском для лучшего понимания смысла написанного настоятельно рекомендуется.