Что делает Турция в Сирии? Как изменились турецкое общество и экономика после летних потрясений? Удаляется ли Турция от Европы? О том, что происходит во внутренней и внешней политике нашего большого южного соседа и стратегического партнера, беседуем с научным сотрудником Университета экономики и технологий ТОВВ в Анкаре, политическим публицистом и общественным активистом Омером Фаруком Шеном.
Омер, Турция официально находится в состоянии войны с Сирией? Как формируется турецкая армия — на призывной или контрактной основе?
Традиционно войной называется формально объявленный вооруженный конфликт между двумя или более государствами. С этой точки зрения, мы не находимся в состоянии войны. Но если принять во внимание изменившийся характер войн, тогда мы однозначно участвуем в войне. С 24 августа 2016 года турецкие сухопутные войска и ВВС ведут масштабную операцию «Щит Евфрата» на границе с Сирией. В ходе операции армия поддерживает противников ДАЕШ и партии «Демократический союз», содействуя расширению территорий, подконтрольных повстанцам, и укреплению их границ. Это не только поддержка с воздуха и поставки вооружения и техники: турецкие вооруженные силы непосредственно участвуют в военных действиях против ДАЕШ, реже — против «Демократического союза». За время операции наши потери составили, в общей сложности, более 40 военнослужащих. Если взглянуть на аналогичные данные другой страны, то можно с уверенностью утверждать: да, Турция воюет в Сирии — и даже больше, нежели Россия.
Вооруженные силы Турции формируются на призывной основе. Кроме того, имеется контингент профессионалов-контрактников, преимущественно в подразделениях по борьбе с терроризмом, что позволяет избежать потерь среди неподготовленных военнослужащих.
Можно ли сказать, что нация сплотилась вокруг президента, или же общество по-прежнему разделено?
Турки спорят постоянно и обо всем, в том числе и о президенте. Тем не менее очевидно, что Эрдоган обладает беспрецедентной поддержкой общества, чему однозначно способствовали подавление попытки государственного переворота 15 июля, война с терроризмом внутри страны и военная операция на границе с Сирией. Я считаю, что благодаря этим и другим нерядовым событиям 2016 год стал наиболее удачным для Эрдогана в общественном и политическом смысле. Используя эти события как повод вновь консолидировать общество вокруг себя, он активно применял антизападную риторику и чаще, нежели обычно, прибегал к националистически-реваншистскому дискурсу. Он, как правило, делает сильный акцент на приоритете «местного» и «национального» перед универсальным. Оказалось, что и независимые СМИ, и интернет-тролли, обслуживающие интересы партии власти, манипулируют теориями заговора для того, чтобы регулировать степень негативного воздействия этой провальной политики на уровень поддержки президента.
Я считаю, что 50% граждан поддерживают Эрдогана, а в некоторых ситуациях, например, в связи с арестом депутатов от Партии мира и демократии, операцией «Щит Евфрата» и преследованием движения Гюлена, — и все 70%.
Вместе с тем существуют проблемы, крайне негативно влияющие на уровень поддержки президента. Это — состояние экономики, коррумпированный капитализм, сближение с Путиным и Асадом, вопросы касательно попытки переворота 15 июля, увеличение военных потерь и ощущение небезопасности в больших городах.
Как турецкое общество отреагировало на победу Дональда Трампа на президентских выборах в США?
Неоднозначно, и следует сказать, что раскол особенно углубился после ксенофобских высказываний Трампа по поводу американских мусульман и беженцев. Но, как это ни парадоксально, правительство и независимые СМИ были рады, что победил Трамп, а не Хиллари Клинтон: в планы Трампа не входит активная политика на Ближнем Востоке, а это, в свою очередь, создает Турции простор для действий. Помимо этого Трампа вряд ли будут интересовать внутренние проблемы Турции, например, права человека, свобода прессы и тому подобное, не станет он поддерживать и курдскую партию «Демократический союз» в условиях гражданской войны в Сирии. Если учесть, что кампанию Клинтон финансово поддерживал Фетхуллах Гюлен и что демократы установили прочные связи с гюленистами, Дональд Трамп казался меньшим злом, и потому в проправительственных слоях общества его победу приветствовали.
У социал-демократов и левых, особенно у защитников окружающей среды, победа Трампа, разумеется, не вызвала энтузиазма, либералы разошлись во мнениях по поводу этого события. Часть из них воодушевили заявления Трампа о намерениях проводить менее навязчивую внешнюю политику, снизить налоги на доход и на корпорации. Вместе с тем некоторые либералы, и я в том числе, недовольны победой политика, построившего свою кампанию на ксенофобском дискурсе и протекционистских обещаниях.
Как сегодня обстоят дела с внесением поправок в конституцию, которые расширяют полномочия президента?
Пакет конституционных поправок прежде всего ориентирован на сосредоточение власти в руках президента и практически не предусматривает наличие механизма сдержек и противовесов.
Во-первых, предполагается упразднить канцелярию премьер-министра, передать премьерские полномочия президенту как главе исполнительной власти.
Во-вторых, снимается запрет на членство президента в политической партии.
В-третьих, предполагается, что президент может быть избран не более чем на два пятилетних срока подряд. Эти поправки приемлемы в любой стране, где существует институт президентства. Однако Партии справедливости и развития (ПСР) и Партии националистического движения этого мало.
Остальные статьи не совместимы с самим понятием президентской республики.
Прежде всего игнорируется базовая концепция строгого разделения властей: президент получает возможность осуществлять руководство государством через декреты, а это — посягательство на законодательную власть. Вторая существенная особенность поправок — предложение об одновременном проведении президентских и парламентских выборов. Очевидно, что баланс власти в таком случае сомнителен, поскольку президент и состав парламента определятся в один и тот же день, в ходе одной и той же кампании. Если президент получит право быть членом политической партии, то, с учетом жесткой иерархической организации всех турецких партий и их ориентации на лидера, становится очевидным, что во взаимоотношениях исполнительной и законодательной ветвей власти системе сдержек и противовесов места не будет.
Поправки предоставляют президенту право распускать парламент и объявлять парламентские и президентские выборы. Более того, если это (т. е. парламентские выборы) придется на второй срок президентства, глава государства получит возможность баллотироваться на третий срок. Это означает, что один и тот же человек может занимать президентский пост не 10, а, скажем, 14 лет.
Существенные отличия предлагаемой модели президентской системы нашли отклик у элиты правящей партии, давшей ей название «турецкая президентская система» (президентская система а la Turca). Партийные верхи, к примеру, Бурхан Кузу, считают, что в системе а la Turca не должно быть блокировок, которые ограничивают исполнительную власть американского президента.
Как я уже говорил, 2016 год стал наиболее успешным для Эрдогана в плане привлечения общественной поддержки и упрочения собственной политической власти. Впрочем, «знакомый черт (2016) лучше черта незнакомого (2017)». В 2017 году президент Эрдоган намерен облечь себя властью посредством референдума о переходе от парламентской системы к президентской, которая на самом деле суперпрезидентская, как в России.
Я убежден: стоит лишь запустить эти реформы — и перенасыщенная властью система начнет порождать сонмы эрдоганов, даже после завершения правления самого Эрдогана.
Как все эти политические потрясения отразились на экономике страны?
В течение очень долгого времени турецкая экономика не использует свой потенциал, а все эти недавние политические потрясения нанесли ей ощутимый вред.
В третьем квартале 2016 года, впервые с 2009 года, был продемонстрирован отрицательный рост экономики. В последние годы средний прирост составлял 3%, однако этот показатель обеспечивали не производственные отрасли, а главным образом потребительские расходы и правительственные финансовые вливания. Как отметил экономист Дарон Асемоглу, производительность труда существенно не увеличилась, что указывает на низкое качество экономического роста. В 2016 году турецкая лира (ТЛ) подешевела относительно доллара больше, чем национальная валюта любой из развивающихся стран, например, Мексики или Аргентины. Обесценивание турецкой лиры легло тяжелым бременем задолженности на реальный сектор экономики: за год задолженность выросла с 620 млрд. до 750 млрд. ТЛ. В 2015 году ВВП на душу населения опустился ниже 10 000 $ — до 9 250 $ и в 2016 году сохранится примерно на этом уровне. Это говорит о том, что мы вернулись в 2007 год, почти на десять лет назад.
Принимая во внимание другие макроэкономические проблемы, а именно нарастающую инфляцию и увеличение уровня безработицы, легко понять, что турецкая экономика находится в состоянии турбулентности. Данная ситуация не имеет никакого отношения к мировому финансовому кризису 2008 года, она обусловлена главным образом внутренними, в частности структурными и политическими, проблемами. Чтобы это понять, не нужно быть гением от экономики.
Правящая партия свернула масштабные институциональные реформы уже во время первого срока пребывания у власти. Более того, в последние годы она стала «играть не на равных» с государственными институтами. Так, вследствие этого процесса многие регулирующие и надзорные органы, в том числе Конституционный суд, почти полностью утратили независимость. К примеру, президент обвинил Центральный банк, независимый экономический институт, в том, что его корни находятся «вне страны своего пребывания», намекая на высокие процентные ставки, хотя на самом деле основной проблемой является политическая нестабильность, которую само правительство и создало. В последние годы отношения между бизнесом и политическими классами/бюрократией насквозь пронизала коррупция: главным средством наращивания капитала стали не рыночные механизмы, а близость к правящей партии.
Партия справедливости и развития свернула и политические реформы. Мирное решение курдского вопроса, либеральная конституция, демократичный закон о политических партиях, транспарентность и подотчетность политического класса остались в прошлом. В последние годы ведется широкое наступление на политические, гражданские и имущественные права, и можно ожидать, что с принятием поправок положение еще больше усугубится.
Регресс в институциональном и политическом секторах породил неблагоприятные условия не только для предпринимательства и иностранного инвестирования, но и для турецкой экономики в целом.
Турция официально отдаляется от ЕС? И если да, то в каком направлении движется?
Если коротко, то Турция сейчас далека от вступления в ЕС, как никогда прежде. Официальные переговоры уже долгие годы остаются в тупике. Благодаря соглашению по вопросу беженцев у Турции и ЕС появился шанс возобновить статические отношения, но я полагаю, что все закончится безрезультатно.
Политические потрясения последних лет усугубили проблемы в отношениях между Турцией и ЕС. При этом ПСР постоянно протестовала против реакции ЕС и западных лидеров в отношении неудачной попытки государственного переворота. В ответ на подавление оппозиции, прав человека и свободы прессы Европарламент призвал правительства заморозить переговоры с Турцией о вступлении в ЕС.
Турецкое общество, особенно его консервативная и националистическая части, постепенно теряет интерес ко вступлению в ЕС. Необходимо сказать, что светские слои общества в целом равнодушны к теме ЕС. Евроскептицизм в Турции достиг апогея.
Массовое недоверие к ЕС и США как союзникам создает для Эрдогана и политической элиты шанс для поиска альтернативных путей. Сегодня, как и три года назад, он заявляет о намерении присоединиться к Шанхайской организации сотрудничества. Несмотря на все отличия ШОС от ЕС и НАТО, я не считаю, что это присоединение будет для Турции выгодным с геополитической и экономической точек зрения. Объясню, почему.
Эрдогану необходима страна, где обладающий политической властью руководитель, который угнетает оппозицию, будет вне досягаемости для западных государств и институтов. Иными словами, трактовать дискуссию на тему «маневры Турции в сторону Востока» следует в свете именно этой внутриполитической цели.
В противном случае сложно понять, чем же ШОС так привлекательна. Хотя, как показал прошедший год, отношения с восточными диктаторами ненадежны и непрочны. Зачем мы ищем сближения с Россией — страной, которая массово уничтожает гражданское население, поддерживая режим Асада, является близким региональным союзником Ирана и, возможно, обеспечит партии «Демократический союз» федерацию в Северной Сирии?
Ответ, на мой взгляд, прост: все дело во внутренней политике, а именно в стремлении остаться у власти.
Как вы полагаете, в будущем станет ли Турция мультикультурным государством, каким она, очевидно, была во времена империи?
Не думаю, что это возможно. Во-первых, потому, что сегодня в мире преобладающей формой государственного устройства является национальное государство. Несмотря на то, что в последние десятилетия распад таких государств участился, они по-прежнему сильны и адаптируются к современным условиям.
Во-вторых, и это более важно, в Турции институциональное пренебрежение к культурному плюрализму и полиэтничности имеет длительную историю. В первые годы Республики кемалистский режим стремился создать новую однородную нацию, что предполагало единую идентичность, единый язык и абсолютно светский характер общественной жизни. Законодательство было переписано по оттоманскому образцу. Армянское, греческое, еврейское и более всего курдское нацменьшинства, а также традиционалисты, консерваторы и исламисты стали проблемой для кемалистского истеблишмента и авторитарной государственной машины, которую обслуживал этот истеблишмент, состоявший главным образом из турецкой армии, центральной бюрократии и высших судебных органов.
Ситуация изменилась только в начале 2000-х с приходом к власти консерваторов под руководством Эрдогана. Таким образом, я могу сказать, что Турция находится в точке поворота. В начале своего пути Эрдоган получил широкую поддержку благодаря заявлениям о том, что кемалистский режим препятствовал проявлениям мультикультурализма на государственном уровне, что было правдой. Однако позже, оказавшись у власти, он, подобно кемалистам, стал представлять общество в виде предмета, которому необходимо придать четкие формы. Оставив плюралистический дискурс, Эрдоган стал врагом самому себе.
Впрочем, между кемалистами и консерваторами все же есть отличия: Эрдогану нужны консервативное общество и поддержка населения, а целью кемалистов являлась секуляризация общества, поддержка населения волновала их несколько меньше. Вместе с тем есть и нечто общее: это категорическое неприятие как идеи поликультурного государства, так и понятия инклюзивной нации.
В последнее время эта общность взглядов вновь стала доминирующей. В законодательство вносятся изменения, ориентированные на национализм и этатизм с примесью консерватизма, который можно назвать исламским национализмом.
