Заметное охлаждение отношений между украинским политически активным социумом и российской оппозицией на рубеже 2015-16 годов вызвано кризисом взаимопонимания. Обе стороны имеют свои резоны, поскольку в самых оппозиционных россиянах все еще очень много если и не советского, то имперского, и (увы) очень мало желания заниматься настоящей революционной работой в своей стране.
В то же время украинцев «трясет» от всего российского, невзирая на его источник, а в особенности от рекомендаций «как нужно» — если иметь в виду итоги строительства демократии и рыночной экономики в самой России. Такое настроение не должно, тем не менее, заслонять те стороны критики, в которых есть место конструктиву. Вместе с тем важно видеть и в таких инвективах некие идеальные конструкции, чрезвычайно свойственные российской политической эмиграции.
Так, серия интервью и комментариев на бывшего советника Владимира Путина и сотрудника американского Института Катона, экономиста Андрея Илларионова на протяжении нескольких последних месяцев привлекает внимание, в частности, и потому, что Илларионов, являясь одним из наиболее непримиримых политических противников нынешнего режима в Кремле, пусть и весьма по-своему (его способ мышления и характер окрашивают это чувство в резкие тона), но, похоже, откровенно и искренне переживает за судьбу украинских реформ и дальнейшее развитие российско-украинского вооруженного противостояния.
Уточним: жесткость и аксиоматичность оценок, которые отличают выступления и публикации Андрея Илларионова, субъективно говоря, нравятся не многим. Одни упрекают его в алармизме, другие — в каких-то тайных замыслах, возможно, связанных с политическими раскладами в самой России.
Однако, скорее всего, подобные ментальные конструкции далеки от реальности. Они, вероятно, отражают обостренность украинских фобий и отечественную недобрую традицию «патриархально-семейного» избегания тяжелых и прямых разговоров по существу. Конечно, Майдан-2014 внес свои коррективы, но они пока не отпечатались глубоко в национальном характере: украинцы все равно тяготеют к громкой демагогии и безличным инвективам (обвинениям), новую нотку в этот тренд внес лишь «литовский варяг» Айварас Абромавичус.
Между тем, Илларионов точно так же непримирим по отношению к западным лидерам, в той же неизменно интеллектуальной манере «костеря» их нерешительность и близорукость в украинском вопросе, не говоря уже о позициях, которые занимает Илларионов по вопросу тех политических изменений, которые, на его взгляд, необходимы России. Спорить, конечно, нужно — но аргументированно, и как раз в этом смысле Андрей Илларионов является тяжелым противником, поскольку опирается на факты и документы, как правило, не домысливая их.
Тем не менее оценка Андреем Николаевичем как вредоносных, по его мнению, для Украины Минских соглашений, так и текущих экономических результатов Украины, похоже, построена на несколько идеализированном представлении об изначальном потенциале новой украинской власти, получившей доступ к осуществлению полномочий в феврале-марте 2014 года, а также на слишком внешнем описании украинского хозяйственного организма.
Для начала рассмотрим лишь вопрос Минска. Сегодня отнюдь не секрет, что весной-летом 2014 года украинская армия и внутренние (условно говоря) войска представляли собой нечто совершенно иное, нежели параметры, фигурировавшие в официальных данных.
Боеспособными применительно к подавлению организованных Москвой сепаратистских мятежей (говорить об отражении прямого военного вторжения России в Крым на тот момент излишне по другим причинам) были несколько тысяч активистов «Самообороны Майдана» и «Правого сектора», отдельные подразделения всегда немногочисленной по регламенту СБУ, да от силы несколько батальонов ВСУ с патриотически мотивированным командованием.
Влияние нового — переходного — правительства на ситуацию в Луганской и Донецкой областях, а также Крыму было минимальным, если не вообще «условным». Думается, что тогдашний визит Михаила Ходорковского в Донецк заставил вздрогнуть даже наиболее верных сторонников учения Льва Толстого и Махатмы Ганди.
Оккупация Крыма — при всем вышесказанном — даже в таких условиях стала возможной, главным образом, по двум причинам:
а) нерешительности западных государств противостоять съехавшей с рельсов России, как теперь известно, чуть ли не пытавшейся угрожать любому оппоненту в этом вопросе ядерным оружием и
б) беспредельному шоку, в который погрузила украинское общество российская военная интервенция.
Еще с 2004 года, если вспомнить формулировку тогдашнего владельца Kyiv Post Джеда Сандена («you don’t go to war with your bumpkin country cousin» — «вы не станете воевать со своим деревенским двоюродным братом»), вооруженный конфликт с Россией не рассматривался даже как вероятность. Но и в этих обстоятельствах именно украинские добровольческие соединения («добробаты») и наспех сформированные военные части уже к августу 2014 года вышли на окраины Донецка и Луганска (где позиции украинских частей, вдоль «линии разграничения» по сути, находятся и до сих пор) и оказались способными разгромить созданные российскими спецслужбами и донецким криминалитетом банды.
После чего началось вторжение в восточную Украину регулярных батальонно-тактических групп российской армии. Но даже в этих жесточайших обстоятельствах — отсутствия опыта, ошибок, измен, дефицита боеприпасов и необходимых вооружений, травмирующих общество потерь — «пиррова победа» россиян в районе Дебальцево остановила дальнейшее наступление Москвы. А однозначное поражение хваленых бригад «Новороссии» под Марьинкой в январе прошлого года, вероятно, поставило точку в плане дальнейшей военной экспансии России за пределами изолированных юго-восточных районов Донбасса в 2015 году.
Соглашения, которые условно называются «Минск-1» и «Минск-2», были необходимы Украине для выигрыша времени. Ни официальный Киев, ни стороны (кроме России), вовлеченные в пресловутый Минский процесс (несмотря на формулировки разнообразных минских документов таким образом, что их можно трактовать двояко и трояко), не интерпретируют эти тезисы как согласие на федерализацию страны или даже допущение того, что территориям, сегодня контролируемым Россией (теперь это пришлось признать даже Берлину), может быть придан некий особый статус, выходящий за рамки как действующего, так и прогнозируемого нового украинского законодательства.
На сегодняшний момент территории, занятые российской армией: отдельные районы Донецкой и Луганской областей, или «ОРДиЛО», и Крым рассматриваются в качестве оккупированных территорий, а Минские соглашения — как такие, чье выполнение Москвой относится к сфере ненаучной фантастики.
В то же время за 2015 год с откровенно небольшой помощью западных стран Украине удалось создать боеспособную армию, в Европе уступающую, вероятно, разве что вооруженным силам Франции или Великобритании (о жалком состоянии германской армии миру рассказал все, что нужно знать, их аудит в 2014 году). Можно говорить, к примеру, о том, что Россия так и не рискнула применять свою авиацию, практически бесполезной оказалась российская морская группировка, а преимущества несерийных, новых российских вооружений теперь сведены к нулю.
Украинская линия обороны далеко не безупречна, как и любая такая линия обороны в условиях конфликта на континентальном пространстве (не известного Европе с 1945 года — война на Балканах была региональной).
Однако совершенно непонятно, что еще (с учетом гуманистических взглядов европейских партнеров Минска-2) могла бы предпринять Украина за 2014-15 годы (ведь она была фактически предана сторонами, подписавшими Будапештский меморандум), кроме того, что уже было так или иначе ею предпринято?
Разумеется, несмотря на максимальную тактичность и корректность украинской дипломатии, на любом официальном уровне ядерный вопрос Киевом не поднимался. Хотя мнение украинского общества по этому вопросу может быть разным.
К сожалению, сегодня Киев вынужден соображать, как продержаться еще около года до результата президентских выборов в США. Увы, но в случае победы на этих выборах, скажем, сенатора Берни Сандерса (и, вероятно, Дональда Трампа, хотя пока мало кто понимает, как может выглядеть его внешняя политика) Украине придется всерьез рассмотреть проблему, состоящую в уничтожении гарантий, формально предоставленных ей в обмен на отказ от ядерного оружия. И предпринять соответствующие действия.
Отчасти тот же избыточный перфекционизм можно заметить и в анализе Илларионовым украинского экономического курса. В своей оценке экономических результатов постреволюционной поры (между прочим, вопрос о завершенности революционной драмы в нашей стране остается крайне спорным) Андрей Николаевич, как и некоторые другие сопереживающие иностранные критики украинских реформ, ориентируются на официальные данные, и формально такая точка отсчета является, разумеется, безукоризненной.
Вместе с тем существует ряд обстоятельств, которые усложняют применение официальных данных украинской статистики (не зря недавно был даже принят новый закон, регулирующий деятельность профильного ведомства).
Предварительно проблема состоит в том, что методы отчетности, использование которых практикуется ведомствами, формирующими условный «экономический блок» правительства, устарели еще в начале 2000-х годов. За последние 15 лет «Укрстату» не только неоднократно предъявляли претензии, но и приходится с сожалением констатировать, что такими же (то есть этими же) данными преимущественно пользуются международные финансовые институты в своей украинской политике. О мотивах (а это, как правило, общие бюрократические интересы) можно говорить много и долго, но это достаточно общеизвестно.
Если же говорить проще, то начиная с конца 2000-х годов, когда в правительственной политике стали проявляться болезненные моменты социального популизма и бюрократические интересы, доля теневого сектора вновь начала увеличиваться (в 2006-7 гг. — 33%, в 2012-13 гг. — уже около 50%). В ходе потрясений 2014-15 гг. и — увы! — то ли от нежелания осознать, то ли из-за искреннего непонимания действующей украинской властью внутренних алгоритмов функционирования украинского хозяйственного организма теневая сфера расширилась как минимум до двух третей объема украинской экономики.
Недавнее сообщение МЭРТ о сокращении теневого сектора до 40% прозвучало крайне неубедительно, ибо напоминает советскую агитацию в стиле «процента жиров в масле». Речь, скорее всего, идет о депрессивном сокращении всей экономической деятельности в стране, и в это можно поверить. К сожалению, пока власть не уразумеет (или не захочет понять, может, от безвыходности?), что теневая экономика в Украине и является реальной рыночной экономикой, ежедневно вовлекающей десятки миллионов украинцев, и что подавить ее репрессиями не получится, трудно ожидать прогресса в этом направлении. Примечательно, что февральская возня вокруг правительства заслонила скромное сообщение «Укрстата»: в четвертом квартале 2015 года ВВП Украины вырос на 1.5% по сравнению с третьим кварталом (в котором ВВП по отношению ко второму кварталу вырос на 1%), а промышленность (на фоне низкой базы сравнения) — на 7,6% к февралю 2015 года.
Следует, похоже, признаться в том, что существует некое ключевое противоречие между условно реформистским правительством и прогрессивно ориентированным предпринимательским классом, который является весомым политическим фактором в Украине вот уже более 10 лет. Большинство предпринимателей и «самозанятых» (или представителей микробизнеса) не рассматривают существование теневой и/или «серой» сферы как некое объективное зло.
Просто потому, что эта многообразная сфера позволяет примерно 10 миллионам украинцев поддерживать более-менее достойный, как для Восточной Европы, уровень жизни, преимущественно уклоняясь от бюрократического кафкианства и государственного рэкета. Поэтому вряд ли можно делать некие далекоидущие выводы на основе данных «Укрстата», на данный момент охватывающих немногим более трети всей экономической информации об Украине.
При этом, даже если брать за точку отсчета противоречивые официальные данные о ВВП 2013 года: нельзя не согласиться с тем, что сокращение ВВП в 2014 и 2015 годах, в таком случае, может быть вполне объяснено физическим уничтожением инфраструктуры и остановкой производства на оккупированных территориях, разграблением резервов бежавшими функционерами свергнутого режима, эффектом домино, произошедшим — по прямой вине Российской Федерации — в масштабе всей украинской экономики. Которая, отметим, даже в 2012-13 годах находилась в фазе пусть и затухающего, но статистически заметного роста.
Однако даже если выставить за скобки проблемы статистических диспропорций и ущерба, причиненного агрессией — к примеру, сравнения с ВВП 1989 года вряд ли выглядят корректными. Не это главное.
Увы, с жесткими оценками результатов политики правительства, которые делает тот же Андрей Илларионов, можно, в любом случае, согласиться в контексте измерения политической воли украинской власти в разрезе проведения фундаментальных рыночных реформ.
Безусловно, необходимо принимать во внимание как откровенно неоправданную трехкратную девальвацию национальной валюты (уточним: автор этих строк является убежденным противником «свободно плавающего» курса на данном, весьма и весьма примитивном для такой политики, этапе экономического развития Украины), так и давление со стороны кредиторов, а также неизбежное нарастание военных расходов (в текущем году — до $4 млрд.)
Однако следует признать, что за два года Украине так и не удалось совершить переход к такой системе отношений между обществом и государством, в которой интересы бюрократического аппарата и специальные интересы непрозрачных и паразитарных ФПГ уступили бы место интересам динамичного предпринимательского сословия с его современными запросами.
А учитывая то, что именно оно, не жаждущее государственных субсидий и дотаций, несет на себе основные финансовые тяготы войны с Россией и вынуждено в силу характера государственной политики уходить в спасительную «тень», следует предположить, что Революция достоинства все еще весьма далека от своего завершения. Поэтому, так или иначе, нельзя не рассматривать жесткие и нелицеприятные оценки, которые тот же бескомпромиссный Илларионов дает политике украинского правительства, как своевременные, профессиональные и предостерегающие.
