Японские авторы с незапамятных советских времен приучили нашего брата-читателя к неизбежному осознанию личного одиночества. Все эти женщины в песках, люди-коробки и объявшие до глубины души моей околоплодные воды современной классики в романах то ли Кобо Абэ, то ли Кэндзабуро Оэ привели к еще большей инфантильности национальной литературы. Но дело не закончилось одиноко сидящими над миской риса героями Харуки Мураками с двойными лунами его последних романов.
И вот уже новый представитель страны Восходящего, как водится, солнца с миллионными тиражами своих романов завораживает умы более чем на сорока языках мира.
Таким образом, «Погребенный великан» Кадзуо Исигуро (М.: Эксмо) — известного британского писателя родом из Нагасаки — вроде бы роман о мести и войне, памяти и забвении, но на самом деле — о том, как все мы, по большому счету, одиноки. Для масштабности этого самого счета эпоха выбрана более чем подходящая, хотя ее вряд ли кто-нибудь вспомнит в «Истории бриттов», а вот что-нибудь поближе, более массовое, так сказать, освежит память, отшибленную датой выхода третьего «Физрука» и шестых «Сватов».
Итак, всего лишь Шрек поможет войти в этот дивный мир, где над речками и болотами нависает хмарь — ледяной туман — прекрасное убежище для огров, которые в те времена чувствовали себя в этих краях как дома. И приходилось мириться с тем, что время от времени, как все мы помним из упомянутого мультфильма, разъяренное чудовище вваливалось в деревню и, сколько ни кричи и ни потрясай оружием, бушевало, увеча любого, кто не успел убраться с его пути.
В те времена, когда в средневековой, как уже все поняли, Англии бритты воевали с саксами, мимо то и дело со свистом привычно проносилось полгода, а такие вещи, как Столетняя война, вообще были привычным явлением, вокруг которого строились мирные, обывательские отношения.
Так, в общем-то, и произошло в этом необычном романе. То есть, если точнее, то на краю знакомого по истории с ограми огромного болота, в тени островерхих гор, жили-были пожилые супруги Аксель и Беатриса. И был у них, кроме соседа-великана и пары-тройки мелких троллей, малолетний сын, которого они не видели много лет и даже не знали, что из него вырастет. Но вырастет далеко, в соседнем селении, куда, вы правы, добираться бедным родителям страниц этак четыреста, минуя хмурых солдат, мудрых монахов и благородных рыцарей. Завораживающее чтиво, бесподобный травелог, идея дороги в прошлое во имя будущего — как цель путешествия в поисках и сына, и приключений.
В «Последнем сантехнике» Славы Сэ (М.: АСТ) особо искать нечего — все смешное из этого скучного мира, рассыпанное в этих историях, само найдет своего читателя. Кому-то будет интересно узнать, кто же на самом деле «приезжает на красной бочке к концу фейерверка, писает на головешки, путается в шлангах и перемещается плавно, будто в рапиде». Кто-то заинтересуется историей французского повара в Латвии тех времен, когда тамошний президент говорил, что «мы свободный народ, на вёслах можем догрести до Гудзона и там притвориться небольшим культурным островом». А чей-то взор явно привлечет фигура девушки в кабине ГАЗ-52, которую юноша обучал вождению, причем сразу на второй скорости.
Как бы там ни было, но прочесть этот сборник уморительных рассказов можно буквально за вечер, тем более, если вам на каждом шагу подсказывают, что «эту рыбу легко узнать, пользуясь подсказкой «она — не кувшин», и как дальше жить, не зная, что «три казачки за обедом могут перепеть взлетающий самолёт». И самое главное, кроме полезных сведений о весе рогов оленя и способа совратить банкира, у автора книги можно почерпнуть немало полезной информации даже о самом себе.
Вот, скажем, те же герои из сказки о совращении. Жизнь, понятно, делит людей на неприступных финансистов — от кондуктора в трамвае до бизнесмена в лифте — и тех, кто шутит о них в социальных сетях. Первые не годятся для брака, как утверждают высокомерные интеллектуалы. «На пляже их не оставить, пираньи растащат. Борщ без счёт-фактуры они не жрут, в женщинах ценят кредитный рейтинг». То ли дело, мол, литераторы — и выслушают, и обнимут, всегда дома. И тут на середину кухни выходит автор — ну хорошо, его героиня Даша — и говорит, что «настоящий литератор каждую ночь висит в трусах, как привидение, у открытого холодильника и мычит в ответ, о чём ни спроси, и банкир не может быть хуже, потому что хоть иногда надевает брюки».
Нет, давайте лучше о другой книжке, Слава Сэ слишком хорош, чтобы быть настоящим — не литератором, а хотя бы автором своего вечнозеленого «сантехника».
В новом романе Евгении Кононенко «Останнє бажання» (Л.: Видавництво Анетти Антоненко) тоже, в основном, про жизнь. Все остальное — так, досадные нововведения вроде социальных сетей и буккроссинга. Нет, ничего обменивать в данном случае не придется, разве что сравнивать некоторые бытовые мелочи, из которых, как оказалось, складывается и жизнь, и проза, и любовь. Автор этой истории, конечно, мастер социальной чернухи в современной украинской литературе, но вспоминаешь при этом почему-то о других мастерах братских культур. Так, например, у далеко не худшего чернушника Дугласа Коупленда мать семейства, проснувшись поутру, мысленно перебирает в памяти судьбы своих сыновей — словно ощупывает зубы языком.
У Кононенко в романе судьбоносные поцелуи проще, без языка. Ее престарелый герой, вспомнив в ночи о сыне, встает и подсаживается к монитору. А уж там, на страничке у мальца, среди постов и лайков завязывается поначалу беззубое, а после уж вполне сюжетное общение. Давшее начало и роману, и раздумьям об истинном лице наших доблестных спецслужб.
Дело в том, что папа в этой запутанной семейной истории — достойный сын кагебиста, и поэтому по иронии целовальной судьбы продает Родину за рубежом. А там ведь как? Умрешь невзначай перед упомянутым монитором, и какой-нибудь доброжелатель и заодно попутчик передаст твоему сыну в Городе семи холмов (так, наверное, в духе предыдущей истории бриттов сынок называет Киев) целлофановый пакет из варшавского Duty Free. А в нем — отцовская рукопись под названием «Последнее желание».
Казалось бы, обычная автобиография, да вот с нее и начинается Родина для сына — та самая, которую продавал его папа, эмигрировав на Запад. В которой, опять-таки, полный набор жанрово-стилистических штампов: газета «Правда», НКВД-МВД-КГБ, ЦК ВКП(б) и прочие монструозные аббревиатуры прошлой жизни — при советской власти, и не совсем, то есть при немцах. Как тогда было? Была ли любовь, целовались ли герои с персонажами в прозе тех далеких времен? Известно, по крайней мере, одно. Причем уже не из «Дневника» Аркадия Любченко. «На стінах спальні була справжня паморозь, — сообщает у Кононенко отцовская рукопись. — Ми писали на ній гарячими пальцями наші імена. За стінами неподалік іще тлів підпалений підпільниками Хрещатик. Ми реготали з тобою: „Подпольщики — это те, которые под полом или те, которые подпаливают?“ рятуючись тим дурним сміхом від жахіть війни».
Что было дальше, можно, конечно, узнать из самого романа, и чем обернулось «последнее желание» автора его вставной новеллы — а каким еще штампом можно назвать искусственную челюсть сюжета? — тоже не составит большого труда. Главное, что в прошлом оказывается больше смысла, чем в навороченных гаджетах нашей нынешней судьбы. И смех почему-то уже не спасает от ужасов не только войны, но и раннего вставания, и даже чтения книг на ночь.
