...В свое время эта книга произвела эффект разорвавшейся бомбы и самим фактом своего существования доказала, что «литература шока» жива и в «безнадежные девяностые». Фильм «На игле», снятый по ней, заложил основу целого модного течения — т. н. «героинового шика», правившего несколько лет назад умами продвинутой молодежи Запада. Теперь «Трейнспотінґ» Ирвина Уэлша (Х.: Клуб Семейного Досуга) издан по-украински, и в очередной раз можно познать справедливость девиза «no future».
Чем берет за душу в своем романе Уэлш? Во-первых, честностью, с которой описывается субкультура и жизнь тех, кто не пожелал «выбирать пепси». С их диким сленгом, которым проверяется актуальность переводчика, и отчаянным ощущением выпадения из жизни. Четверо неразлучных друзей еще пытаются казаться просто компанией со скромным бюджетом и громадными амбициями. Но в основном это уже так, для отвода глаз родителей и ментов. Сами они, кстати, тоже не прочь считать, что выглядят, как Дэвид Боуи эпохи Зигги Стардаста. На самом же деле это четверо обломанных жизнью торчков, бездарных настолько, что их способности к какому-нибудь футболу по пятницам являются временным отклонением от нормы.
Жизнь у героев Уэлша, действительно, не то чтобы скучна, но однообразна. Автор скрупулезно описывает все периоды взлета и падения торчка, а также входа в систему непосвященных. Сначала это трава, кислота, спид, экстази, грибы, нембутал, валиум, после уж героин. Но не все так просто, как может показаться на первый взгляд читателю этого одиозного романа. Для его героев сказать «нет» наркотикам означает еще одну проблему, и не обязательно реабилитационную. Ведь когда они сидят на игле, то все, о чем думают, это о том, как бы вмазаться. А когда слазят, начинают думать о самых разных, неудобных вещах: безденежье, отсутствии секса, исправительных учреждениях. Нет, лучше считать проходящие поезда, как говорят, переводится название романа.
...И потом, даже отправляясь в путешествие, мы все равно берем с собою самих себя. То же самое, кажется, в книжке Валерия Дымшица «Из Венеции» (СПб.: Издательство Ивана Лимбаха), чья уютная аура заключается не в пересказе экзотических пейзажей, а вписывании их в родной контекст. Подзаголовок у свода записок и наблюдений гласит, что это «дневник временно местного». Но временно бывают даже беременны, и культурных штампов в этой книге немало. Родных, домостроевских. «На каждой треноге сидит чайка — сизая и жирная — такая же, как дома. И вдруг на одной — баклан. Вот почему мне никто не сказал, что тут есть бакланы?». Но это не страшно, поскольку все равно ведь автор «видел баклана тридцать пять лет тому назад в дельте Волги».
Кстати, даже в издательской аннотации лукаво бакланят. Мол, «новое слово о Венеции невозможно, но Венеции, какая получилась у Валерия Дымшица, мы еще не видели». А сами недавно почти такую же книжку Екатерины Марголис издали, она, кстати, «Из Венеции» оформила своими замечательными гравюрами.
И пускай пишут, что талантливый наблюдатель приехал в Венецию не следовать мифам, а сопротивляться им, но трудно избежать влияния улицы, как говорил Райкин, если вокруг одни улицы. То есть лакуна в русской зарубежной литературе, где Бродский, говорят, гасил сигареты о сырой пол, не вставая с кровати в гостиничном номере. Наверное, темная лакуна и подслеповатая цивилизация, как писала Марголис, здесь заканчивается сразу же на вокзале, поэтому в путевом дневнике известного переводчика с идиша и исследователя культуры евреев Восточной Европы «классические достопримечательности Венеции отсвечивают новыми гранями в контексте химии, биологии (автор по образованию генетик) и даже... собирания грибов».
Впрочем, дурно в Венеции и без грибов. И это неудивительно. Во-первых, «на площади Сан-Марко две чайки без всякого удовольствия жуют голубя».
Во-вторых, «форштевень гондолы отдаленно напоминает логотип фейсбука». И поэтому, брюзжит автор, «я не могу больше трех часов подряд ходить по Венеции. Тошнит».
В принципе, нас всех тошнит еще со времен Хармса, и в университете, куда приехал преподавать автор, в 1970-х был дурдом, но это не главное.
Дурдом тогда был везде, и если присмотреться, то и моллюски теперь уже не те, что раньше, как отмечает автор-коллекционер, и говорили как-то иначе, не по-русски, что ли. Неужели на малороссийском, как Гоголь? Он ведь тоже где-то тут проездом. «Но сигареты, тамбур, и мысли в твоей голове...». Додуматься, кстати, можно до всякого. «Есть такое чудное еврейское слово „поволе“ или даже „поволиньке“, — авторитетно сообщает автор. — Махн эпес поволиньке. Это принцип итальянской жизни». Как видим, дружба народов в турпоходе «нивроко», по словам Бабеля, крепчает, и киш марен тухес карие очи, если украинский с итальянским не близки!
Еще, кроме лингвистики, в дневнике хороши описания будней («лодки болтаются туда-сюда, как клецки в супе»), музеев («Поллок — это „их“ Филонов») и воды в каналах («похожа на шкуру кактуса»). Не Бродский, конечно, но тоже торкает. «Сигарет осталось на восемь дней, улетаю — через семь», — «поволиньке» приближается к оригиналу автор.
В романе «Ситуація „нуль“, або Побачити Алькор» Владимира Ешкилева (Х.: Фабула) тоже густо намешано — гностической символики, тайной атрибутики и полукриминальной специфики. Автор издавна эксплуатирует свой любимый прием чередования «исторических» и «криминальных» глав и нынче достиг довольно сносного уровня, при котором, не изменяя временной дислокации (все в романе происходит тут и теперь), достигается высокий градус «альтернативной» историчности.
Кроме противостояния в самом мире масонов, а также мира и масонов, у Ешкилева соревнуются в умении напустить тумана два охранных агентства — легальное и законспирированное. Ведь завязка «романа о вольных каменщиках» довольно проста: на храм, находящийся в глухом лесу под Киевом, напали, и затворники, которые, по вящему убеждению общественности, правят миром, вынуждены были обратиться в обычное киевское агентство по охране цивильных граждан. Откуда родом один из главных героев повествования — элитный охранник и консультант по вопросам безопасности. Он владеет предметом, как говаривали зубры диамата, он видит суть проблемы, как вавилонские лучники, которых брали на службу, только если они могли разглядеть далекую звезду Алькор, и умеет данную суть аргументированно и лаконично интерпретировать.
Как бы там ни было, но особой зоркости не требуется, дабы рассмотреть, что роман — это гремучая смесь криминального боевика и исторического детектива с мистической подкладкой. Воскликнуть бы при этом: мол, «новый Дэн Браун родился!», да только обидеться может автор, которого не зря называют «серым кардиналом современной украинской литературы». Поскольку Ешкилев круче, хоть и в местном, а следовательно, более компетентном модусе проговаривания горьких истин. Например, о том, что вот живут себе люди, работают работу, растят ростки, учат учебу и пьют пиво. «Але за цим фасадом, — пугает нас автор в духе старой рекламы жвачки «Дирол» против кариеса, — розквітають чорні троянди незримих магічних царств. Під брудною накривкою політики дозрівають отруйні окультні страви, які через сотню років сервірують і подадуть на глобальний стіл: «Смачного!».
А чтоб не через сотни лет, а уже сегодня читатель поверил в страшилку вышеупомянутых прогнозов, вот вам предмет разговора: таинственный инструмент силы, пробивающий любые оккультные защиты и действующий на расстоянии. И хранящийся, конечно же, в могиле вампира, что в центре Ивано-Франковска. Машина Проклятий, или Генератор судьбы, как называют его американские спецслужбы, и именно вокруг него закручен тугой сюжет романа. Ну, а во вставных новеллах, закамуфлированных под старинные манускрипты, которые изучает главный герой, мы познакомимся с ересиархами и экзорцистами, еретиками и праведниками. Заодно пройдя краткий курс истории тайных организаций — масоны, франкмасоны, тамплиеры и прочие синонимичные ответвления тайных орденов, возглавляемых то Великим Геометром, а то и Владыкой Королевского искусства.
А на закуску в романе припасена «параллельная» тема местных подростков-неформалов, которая развивается не менее стремительными темпами, будучи искусно синкопирована сленгом-базаром малолетних героев, по дурости похитивших вышеупомянутый артефакт: «— Шо ти до неї догреблася? — Едік спробував вписатися за Марту на приколі. Дівчина йому подобалась. Він уже двічі пропонував Марті пекнутися не за так, але та поки що мкнулась».
