Нынче у современных издателей в почете ретро-романы, и это понятно. Кино, сами знаете, какое сегодня показывают — как не из недалекого будущего, то уж точно родом из седого прошлого всемирной культуры. А какая в данном случае у американской культуры история? Правильно, недалекая, европейская, что есть силы стремящаяся не хуже Старого Света выглядеть. Отсюда и сплошные экранизации литературной, как правило, классики «блестящего» стиля, в которой на первом месте, конечно же, «Великий Гетсби» и прочие фавориты буржуазности.
Вот и «Эпоха невинности» Эдит Уортон (Х.: Фабула) — классическая история про «отцов и детей» — самый известный из романов выдающейся американской писательницы Эдит Уортон (1862-1937). Книгу, получившую Пулитцеровскую премию, по праву считают шедевром, хоть и написана она не в традиционно-патриархальном, а во вполне «живом», психологически напряженном стиле, перекликающемся с современностью. Во-первых, речь о засилье старых привычек и правил, когда лишь известные авторы старой школы принимались в то время высшим светом. И если «в круге Ньюланда Арчера чувствовали глубокое уважение к литературе и искусству, и миссис Арчер неустанно повторяла детям, каким приятным и изящным было общество, когда в нем вращались такие знаменитости, как Вашингтон Ирвинг», то любые новые веяния здесь сталкивались со стеною снобизма.
Наверное, оттого и представители тогдашней молодежи были «экстравагантными, ненадежными, никто толком не знал, что, собственно, они собой представляют». И поэтому неудивительно, что главные герои — именно с того, новейшего закроя людей — неизбежно оказываются в конфликте со своим окружением и вынуждены делать нелегкий выбор. То есть не дальше считать, что «выдающиеся писатели того поколения были настоящими джентльменами», а «оставаться изгоями, которые, возможно, и испытывали чувства, свойственные джентльменам, но их происхождение и внешний вид не позволяли приложить к ним какие-либо мерки, общепринятые в старом Нью-Йорке».
Кстати, сама автор романа принадлежала именно к прогрессивной молодежи, и во время Первой мировой войны, бежав от мужа из Америки в Европу, работала журналисткой, почти постоянно находясь на передней линии фронта. В 1916 году правительство Франции наградило писательницу орденом Почетного легиона.
Что касается следующего автора нашего обзора, то, вернувшись, как заявлено в аннотации, из своего парижского далека, «потомок русских эмигрантов, приехал в современную Россию искать славы, а нашёл демонов и людей». Ну, и заодно сразу же попал, как кур во щи, в короткий список престижной премии «НОС».
То есть, конечно же, «Сумеречные рассказы» Бориса Лего (М.: Эксмо) в тамошний шорт-лист попали, а кто и что за этим стоит, нам неизвестно. Ясно одно: эту книгу все давно ждали, и довольно обидно узнать, что по отношению к ней все отделались легкомысленными замечаниями о «религиозности со знаком минус» и «демоническом безверии, от которого отряхиваешься, как от дурного сна».
Во-первых, отряхнуться от сна, в котором все мы, опять-таки, живем, на этот раз не выйдет. И не потому, что автор книги рассказов, которые бы назвать не «сумеречными», а «сатанинскими», сам из-за рубежа и ближе к западному классическому наследию, выдав на-гора вполне «ужасный» продукт. И как тут заснешь, если уже в первом рассказе «Последний барак» главный герой работает районным пекарем и нынче «напёк на своей маленькой кухне сотню пирожков с капустой и начинил их крысиным ядом»? И вовсе уж будет не до сна, если уточнить, что пирожки, оставленные на окраине старого квартала у входа в барак, «где живут постоянно голодные нелегалы», на самом деле для других предназначены.
Дело в том, что у Бориса Лего все сплошь конспирология, в одном рассказе заверстаны цитаты из Гитлера, Путина и Солженицына, а в данном «крысином» случае вообще оказывается, что никакие не нелегалы, а самый что ни на есть цвет русской славы в том бараке проживал. Барак-то Лианозовский, в нем и Кропивницкий, и Сапгир, и прочее «другое искусство» обитало в 1960-х.
Дальше, господа, больше, и, кроме как прозорливостью, все последующие сюжеты сборника назвать нельзя. Ведь девочки-живодерки случились позже его публикации? «Мы распинаем кошек, топим, колем ножом», — сообщает герой одного из рассказов. Да и одного ли? И что, кроме зверушек, подлежит там уничтожению? «— Какое пламя согреет твою душу? — вопрошают в них без обиняков. И тут же отвечают: «— Огонь горящих церквей, вместе с которыми сгорят страх, лень, позор, ложный стыд и тупость!» Скажете, не этим самым руководствовались девчата с алтаря, которым сначала воздали, а потом и дали — и то, и это, и даже роль в «Карточном домике»? И никакие это не язвы общества, а настоящие гематомы — не сводимые, как тюремные татуировки, и оставшиеся после долбления в мозг всей русской «богословской» мыслью.
Ну а следующий «роман вещей», а именно — «Шизгару» Сергея Батурина (К.: Нора-друк) вообще впору включить в мемориальную трилогию о 1970–1980-х. В которой, заметим, места давно и надежно забронированы за «Детьми застоя» Васыля Кожелянко и «Victory Park» Алексея Никитина.
Действительно, все три эпопеи дополняют друг друга. И все три, конечно же, об испытаниях. Не важно, что одна из них о провинциальном житье-бытье брежневской эпохи и лишь две остальные — о сугубо «столичных» приключениях того бровастого времени.
В любом случае «предметные», «вещевые», «ширпотребные» линии сюжета в «Шизгаре» важнее любой «застойной» идеологии. Так, например, в удивительно пестром, как ковбойская рубашка, романе Сергея Батурина весь «утилитарный» срез жизни в 1970-х годах в Печерском районе Киева прекрасно проецируется на остальные союзные города, районы и республики. Приключения героев в спальных районах нашей советской Родины, названия музыкальных групп и цены на модные шмотки почти везде были одинаковы. Что еще роднило миллионы стандартно иссушенных нарзаном политинформации душ?
Песни под гитару у подъезда, первая школьная любовь, магнитофонные бобины и прочая ностальгическая галантерея и бакалея того периода — винные «бомбы» и «бэцманы», «полотняна торба з набитим олійною фарбою трафаретом «Slade», а также, безусловно, стоимость и качество джинсов. Об этом, сакральном и драгоценном в смысле информации, в романе, наверное, больше (и чаще) всего! «Справжні фірмові джинси, — які-небудь „Лі“, „Ренґлер“ чи „Супер-райфл“, — коштували до ста вісімдесяти карбованців. Напівкустарні ж псевдоковбойські панталони „техаси“ з братніх країн в молодняка абсолютно не котирувалися й презирливо звалися „чухасами“. Мало того, що геть усі ті чухаси: і польські „Odra“, і індійські „Miltons“, і решта — шилися не зі справжньої цупкої джинсової тканини, а з легкої х/б, так вона, з великого розуму виробників, була пофарбована стійкими барвниками, так що чухаси ще й не „терлися“, тобто не мали ані форми, ані вигляду».
Таким образом, уверенность в том, что «сесть в горячие угли можно только в джинсах «Ли», не подвела настоящих мичуринцев эпохи, переплавивших ее перлы в свой высококалорийный художественный продукт.
