За первую свою книгу автор этой мемуарной эпопеи уже получила престижную Национальную премию, теперь вот вышла вторая, более художественная. Действительно, «Поезд М» Патти Смит (М.: АСТ: Corpus), легендарной американской певицы и крестной бабушки панк-рока, — это еще и неплохая проза, автор которой наряду с Диланом, Моррисоном и Лу Ридом входит в четверку лучших рок-поэтов Америки.
И если ее дебют был посвящен жизни в 1960-70-х с культовым фотографом и художником Робертом Мэпплторпом посреди реалий того времени (Вудстокский фестиваль и сексуальная революция, Гинзберг и Дали, Уорхолл и Джоплин, а также позабытые группы «The Band» и «Blue Öyster Cult», то теперь наметился крен сугубо в сторону «литературы».
Кстати, Патти Смит недаром называют главным медиумом своего поколения, и можно сказать, что герои тех лет словно выстраиваются в ее новой книге в очередь, ожидая своего выхода в свет новых приключений. Да и сама автор не против отправиться в очередной трип дорогами былой славы.
В данном случае, как упоминалось, литературной. Как все происходит? «Неунывающая зомби, я обкладываюсь подушками и рождаю на свет божий, страница за страницей, сомнамбулические плоды своих трудов — не вполне зрелые, зато не перезрелые», — диктует рецепт автор.
На самом же деле все не так просто. Вначале, если хотите знать, снится сюжет, как, например, в случае с ковбоем, который изрек фразу о том, что непросто писать ни о чем -- и, пожалуйста, автор уже ищет себе приключений на завтрак в раннем кафе, которое сама когда-то мечтала открыть, приехав в Нью-Йорк провинциальной девчонкой.
Далее в этой пряной прозе все еще стремительнее. «Будешь ли ты любить меня?» — спрашивает ее бойфренд-музыкант, когда она уже, было, расположилась мечтать почти что на пенсии, с видом на лужайку, в доме на кредитные средства. Точнее, не так. Сорваться в очередную авантюру автора заставляет все та же боязнь поэтической высоты, и в какой-нибудь Канзас, Даллас или вообще Пенсильванию она, сломя голову, летит за любимым, который, в свою очередь, идет у нее на поводу.
Итак, расклад в этой книге о русской рулетке американского пирога в тылу литературного мира, что на задворках бит-поколения, таков. Если героиня рожает ему сына, герой везет ее в любой уголок планеты. Для начала, конечно, в тюрягу. Ту самую бывшую исправительную колонию на берегу океана, куда не доехал Жан Жене и откуда автор книги решает привезти семидесятилетнему писателю камушков на память. И так начинается великое путешествие на край тарелки в море всемирной славы таких гениев, как Фрида Кало, Сильвия Плат, Артюр Рембо, Юкимо Мисима.
Кстати, в колонии автор таки побывала и в камеры заглянула. Что сказать? Лучше, конечно, увидеть. Точнее, прочитать. «Разыскивая подходящие камни, я заходила в камеры-одиночки, всматривалась в стены, покрытые татуировками — полустертыми граффити, — сообщают нам подробности путешествия. — Волосатые яйца, крылатые пенисы, главный орган ангелов Жене». Да, на фото, которых в книге предостаточно, все это великолепие авторского гения явлено нам в полной мере.
Роман «Victory Park» Алексея Никитина (Х.: Фабула) — известного киевского писателя, до недавнего времени публиковавшегося в российских издательствах — этим летом впервые появился в переводе на украинский. Занятное чтение, стоит отметить, и увлекательное. Ну, и трагическое, конечно, если упомянуть Афганскую войну, захлестнувшую не только «коллективную память» эпохи, но даже локальный сюжет романа с обороной киевского парка «Победа» ветеранами, идущими на милицию под «Интернационал».
А чего еще ждать от автора мистических детективов и прочего, сугубо интеллектуального чтива? Оказывается, еще многого: не только ребусов с шарадами в духе Умберто Эко и Дэна Брауна, но и обычной истории повседневности, когда народу в далеких 80-х с утра «обіцяли докторську ковбасу, сардельки „Молочні“, обіцяли навіть вершкове масло в пачках по тридцять чотири копійки».
По сути, метафорический и метафизический «Victory Park» Никитина для сегодняшнего дня — это почти альтернативная история — вот что такое этот авантюрный роман со временем, случившийся в Киеве перед самым развалом Советского Союза. Ведь о том, как жилось нам в ту бровастую эпоху, вы не найдете в официальных документах — газетных передовицах, воспоминаниях строителей БАМа и прочем агитпропе. «Джинси Віля купив минулого літа, — начинает свой „галантерейный“ рассказ автор. — Узяв дві пари за вісім червінців у фіна з „Ленінської кузні“ у валютному барі „Либіді“. Другу пару потім скинув за стольник Белфасту, відбивши покупку. А той уже за двісті загнав її на „точці“. Віля не фарцював постійно, тільки іноді бомбив випадкових фірмачів. А в Белфаста ця справа була неабияк поставлена».
И еще эта проза кивает в сторону забытого советского кино. Например того, где герой Панкратова-Черного представился Челентано, чтобы попасть на великосветскую тусовку. То же самое здесь, у Никитина в «Victory Park», где герой романа, как две капли воды похожий на актера Боярского, напропалую пользуется хлебосольным (и не только) расположением местных девиц. «-- Дітко, -- вискочила на кухню після цієї промови подруга Афродіти Олена, її приголомшені очі ледь уміщалися на круглому українському обличчі, -- це справжній Боярський! А я, дурепа, не вірила... — Ага, -- розгублено кивнула Афродіта, не припиняючи швидко-швидко кришити огірки, -- і я сумнівалася. -- Дістань варені яйця з холодильника... І майонез там у баночці».
И все-таки энциклопедия жизни в этом романе гораздо шире представлена не отношениями героев, а дружбой между обычными бытовыми вещами. Рубашки «Wrangler» и журнал «Здоровье», велосипеды «Украина» и «Минск», салат «Оливье» с «Докторской» колбасой и женские кроссовки «Puma» тридцать шестого размера. С которых, собственно, и началась эта трагикомическая история гибели Остапа Бендера местного разлива и заодно победы над одним отдельно взятым государством на бывшей карте нашей Родины.
Следующая книга с подзаголовком «роман-взрыв» и впрямь может стать первостатейным бестселлером на украинском издательском рынке. И даже не потому, что «№ 1» Остапа Дроздова (Л.: Видавництво Анетти Антоненко) — это авторская исповедь, то есть жанр, довольно востребованный на фоне нынешних «выдуманных» историй, и исключительно благодаря искренности интонации.
Дело в том, что рефлексий на тему «детство, детство, будь ты проклято», которым предается герой «№ 1» Дроздова, вроде бы хватает среди подрастающего поколения авторов десятых годов. Но вот только все они, как правило, о выживании в среде себе подобных, а здесь — жизнь бунтаря, нонконформиста с темой диссертации «Журналистика как инструмент Апокалипсиса». Причем бунтаря, не сдающего позиций «своей правды» ни в школе, ни в университете, ни в семье, где дедушка служил в Красной армии, а бабушка развешивала антисоветские листовки.
Хватает в романе и критики Системы, и прочего недовольства существующим положением вещей, людей и судеб. Например, религии. «Найчастіше на словах „хліб наш насущний дай нам днесь“ я згадую, що давно не їв хліба домашньої випічки з підгорілою скоринкою», — исподволь начинает автор. И продолжает в нарастающем темпе вполне понятной мизантропии: «Мене оточували вічно старі люди, які ніби змагалися між собою, хто кого поховає першим, хто на чиїх поминках з’їсть фаршировані перці. Вони потайки ненавиділи всіх молодих, вони всім своїм виглядом і опущеними донизу кутиками губ виказували відразу до молодості, привабливості, спокусливості, пружності тіла. Це щось схоже на фантомний біль калік, у яких ниють ампутовані кінцівки. Так і в цих жіночок нила їхня відтята молодість, і їхні потріскані чорні п’яти в церкві були квінтесенцією старості віри».
Таким образом, этот необычный для нашего времени роман — своеобразная притча и памфлет о выходе личности из «семейной традиции» в космос «общественных отношений». Когда важно не время, растянувшееся в «№ 1» из прошлого в настоящее с перехлестом в недалекое будущее, а место. Там, где ты родился и собираешься либо жить, либо выживать. Например, в родных краях, да? На самом деле, нет. «Я не раз проклинав країну свого походження, — сознается герой романа, — і пересвідчувався, що вона ніби придумана небесами як експериментальний полігон для випробувань цивілізаційного трешу на живих людях».
