Кто-то нас назвал политической «ВИА Грой», — улыбается Людмила Леонтьевна. Держится за спину. — Я на больничном, — объясняет. — После нападения в Харькове травма грудины и поясничного отдела. Надо лечиться — уколы, таблетки.
Встречаемся в офисе Денисовой в Доме писателей на столичной ул. Банковой рядом с Администрацией президента. Говорим по-русски.
Какие впечатления от посещений Юлии Тимошенко?
Чтобы попасть к ней, в больнице прошли три поста. На первом стоят мужчины. За дверью — решетки. За ними — рамка металлоискателя. Полностью осматривают. С собой позволили взять только удостоверения депутата. Следующий пост. Опять магнитом провели, опять решетки, опять рамка. После меня все это проходила Татьяна Слюз. Она мерзнет и надела двое штанов. Так вот на вторых были внизу металлические черные мозаики. Заставили оставить или оторвать. И носки вторые заставили оставить. Она их для себя надела, а ей объясняют: «нельзя ничего передавать заключенной, надо оставлять».
И вот когда прошли эти посты, понимаем: Юлия Владимировна уже слышит, что мы на месте. Она подошла к матовому окну на дверях, ничего не видно, только силуэты. Руки на стекло положила, скребется. Так мы носы прижали к ним. Наконец надзиратели впустили. Видим: Юля сидит на ходунках, маленькая, руки протянула нам навстречу. И здесь мы уже ее зажали, обнимались, целовались, плакали.
Кто первый заговорил?
Было столько эмоций, что невозможно разобраться. Она села возле маленького столика, отставила свои ходунки, потом я, рядом — Шура (Кужель. — «ГПУ») и Слюз. И Юлия Владимировна расцеловывает, приговаривает: «Ой ты куколка моя». Сразу спрашивает: «Ну как я выгляжу?». Говорю: «Юля, честно говоря, я думала, что хуже». Она рассказывает: «Мама передает творожок, а я — все на лицо, масочки делаю». Ей есть особенно ничего нельзя: от свежих фруктов и овощей начинаются проблемы, от воды отекает. На обед — заваренные семена льна.
Она была накрашена?
Какая накрашенная?! Там не дают часто и голову помыть. Юлия Владимировна резинкой под греческий стиль закалывается. Косичку французским колоском плетет набок. Одета в футболку, пиджачок, джинсы и, конечно, на каблуках. Потому что у нее уже спина так построена под них, что иначе не может. Только хуже травма будет, если с каблуков сойдет.
О чем вы говорили?
Мы ей рассказали, что перед тем, как прибыть к ней, заехали в Качановскую колонию. На что она: «Ой, там такие девочки несчастные, так много работают. Надо продумать новый закон о труде». Юля, как всегда: все вокруг лапушки, врач здесь замечательный, девушки-охранники замечательные — всех их надо пожалеть. Я ее знаю с 1998 года, и она всегда была мамой для всех.
Обсуждали, что Бог послал ей такие испытания. Не слишком ли это дорогая цена? Но у каждого потом награда по кресту. Чем тяжелее крест несешь, тем больше получаешь. Говорили, почему она сидит. Юля определила, что это случилось по двум причинам. Первое: мы не победили на президентских выборах и Бог ее сюда отвел, чтобы приберечь. Потому что мы бы все равно не реализовали надежды тех людей, которые голосовали за Партию регионов. Мы бы пытались, но экономическая ситуация в стране слишком сложна. Второе: она говорит, что не знала эту часть жизни людей, должна ее понять изнутри.
Смеялись, когда вспоминали свою работу в правительстве. Она мне звонила в три ночи и спрашивала: «Что делаешь?», а я ей: «А ты что?». Таких, кто до трех-четырех утра был на работе, потом ехал сменить костюм и опять возвращались на работу, было мало.
Говорили о личном. Сказала мне: «Как хорошо, что у тебя есть внук. Я тоже хочу внука». Обсуждали, как ее Женя изменилась. Когда Юля шла в тюрьму, то оставила ребенка, а теперь Женя — взрослая женщина, политик, защищает мать на международном уровне.
Людмила Леонтьевна несколько секунд мигает глазами, чтобы не заплакать. Поправляет очки.
У нее температура тела не поднимается выше за 35,4. Гипоксия (кислородное голодание. — «ГПУ»). Она постоянно трет правую ногу, не ступает на нее. Но Юля сильна духом, ее не сломали. Сказала: «У меня состоялась переоценка ценностей. Я думаю, что недолюбила, недообнимала, недоцеловала, недозвонила, чего-то недосказала маме и теперь об этом жалею. Но я обязательно это исправлю».
Откуда она берет силы?
Она умеет прощать людей, не держит обид. Мы же и о Королевской говорили. Юля сказала, что ее просили выступить и оценить эту измену. Она ответила: «Это не мой уровень. Избиратели сами показали, что не поверили ей. Люди чувствуют, когда их не любят».
Что Тимошенко говорит по поводу своего выхода на свободу?
Уверена, что будет участвовать в президентских выборах 2015 года.
О чем вас просила?
Передать, что всех любит и всем благодарна.
Анекдоты рассказывала?
Конечно. Главный анекдот: «Вот сижу с конем, в горящей избе, где же та баба?» Это как раз о ней. Такая ситуация у нас сейчас — все сидят с конями, в пылающих хатах, а где же та баба? В тюрьме.
На что-то жаловалась?
Ни на что. Она полностью в курсе всего. Знает, что происходит во фракции, в партии, в Верховной Раде. Ей интернет весь распечатывают, смотрит новости.
Как вы питались?
Что Юлия Владимировна ест — то и нам предлагала. Сухарики преимущественно. Мама выпекает ей хлеб и из него делает сухарики. Какая-то у нее кашка там, на обед — семена. А на ужин — четыре кусочка хлеба, мы их по-братски разделили с чаем, и на этом все закончилось.
Как спали? Тюремщики говорили, что вам передали одеяла.
Где там?! Юлия Владимировна отдала нам свой плед и маленькое одеяло, которым укрывалась. Как она сама была, непонятно, но невозможно же ей сказать «нет».
На следующий день Юля предложила нам в душ по очереди сходить. Но как только мы собрались, воду отключили везде — в душе, туалете. Еще и окно в душевой, где спит Юлия Владимировна, закрыли.
Смотрели помещения, предоставленные Тимошенко?
Нас повели по территории, а Юля на ходунках присела на пороге, чтобы ее не закрыли. Пришли в жилую комнату — две кровати, двое окон. На проветривание открываются вот столечко, — показывает на пальцах сантиметр-два. — Также в комнате три нескрытые камеры. Снимают и днем, и ночью. Розетки не работают. Понятно — в каждой жучки.
Здесь же туалет. Открываем туда двери, включаем свет и зажигаются на потолке красные огоньки, как пожарная сигнализация. Это — камера видеонаблюдения. Юлия Владимировна сразу всю эту систему разгадала. Камера в туалете включается тогда, когда включаешь свет. Поэтому она без света туда ходила. Рядом — умывальник. Но воду там давно отключили. Когда к Тимошенко приходили защитники, то, чтобы никто не подслушивал разговоры, она эту воду включала. Это поняли и перекрыли кран.
К душевой надо идти по коридору. Здесь еще две камеры. Их никто не скрывает. Зашли в душевую, где в последнее время ночует Юлия Владимировна. Тюремщики говорили, что там
К Юлии Владимировне мы вернулись в полном шоке. Это же просто «Дом-2 по-украински». В комнате свиданий так же — красная крапинка камеры. Так мы когда разговаривали: в одно ухо она мне кричит, а я стучу по столу. Потом я ей что-то говорю, а она стучит. А Кужель и Слюз поют. Что только они не пели — щедривки, колядки и все подряд. Мы приняли решение остаться. Уже под вечер приходит начальник с видеокамерой. Полный, в летних босоножках. Шура бросилась сразу, стала забирать камеру. В конечном итоге ее таки убрали. Этот начальник захотел что-то нам зачитать с факсовой бумажки. В конечном итоге мы его выдворили.
Как вас убрали из помещения?
Мы еще вечером понимали, что они готовятся. Но так устали, что решили раньше лечь спать.
В четыре утра говорю Шуре: «Надо выйти в туалет и выяснить, какая там обстановка». Тарабаним. Нам открывают, говорят: «Вас вести некуда. Сейчас будем советоваться». Закрывают и никакой реакции. Опять тарабаним. Уже выходим в коридор. Они нас сдерживают. Я говорю: «Если не пускаете в туалет, то мы сейчас здесь все наделаем». Они идут советоваться дальше. Мы просимся туда, где мониторинговая комната. Нет, отвечают, не можем. Я говорю: «Хорошо. Тогда мы сейчас делаем здесь на полу. Шура, снимай штаны». Они нам: «Нет-нет, мы сейчас пойдем узнаем». Идет девушка в мониторинговую комнату. Я — за ней. А там видно силуэт этого начальника. В конечном итоге нас повели в палату Тимошенко.
Когда вернулись, было почти пять часов утра. Легли. Без обуви, конечно. И слушаем — ничего не происходит. Потом — бах! — двери отворяются: «Именем закона Украины!» Я им — свое удостоверение. Какой-то мужик пробирается сзади, оттесняет нас. Там темно. Ничего не видно. Только помню, как Шуру схватили. Понимаю, что и меня поднимают. Как они там появились — черт их знает. Я даже не видела, где Слюз. Все в катавасии. Как нам потом сказали — они готовились к этому 5 часов. В комнате такого же размера, приблизительно с такими же тетками. Тренировались, чтобы быстро нас вынести.
Я вырвалась, упала. Они тут же меня подхватили. Запомнила только одного мужчину, который меня взял за икры и так выносил. Еще один держал под локти сзади. Какими я только словами не кричала! Нас как раз несли мимо душевой, мимо того окошка, где Юля закрыта. Она: «Де-во-чки! Девочки»! и руками в окно бахает. Мы ей в ответ: «Юля, держись!». Не помню, как нас пронесли через реанимацию, все посты. Поняла, что нас выбросили, когда была уже на коленях на лестнице. Мы трое — босые, в расстегнутой одежде. Поднимаю голову, а там все синее от милиционеров. «Где наша обувь?» — кричу. Отворяются двери и через головы милиционеров летят наши ботинки. Рассматриваюсь по сторонам, вижу — лежит мое пальто, пиджак, сумки. Все было выброшено загодя.
