Нордическая воля

Далёкий 1988 год. В клубе служебного собаководства моему черному терьеру (суке) дали направление на вязку в Москву. Порода на то время редкая, подходящей пары для неё в Николаеве не было. Поскольку в поезде собаку везти нельзя, пришлось брать два билета на самолет.

В очереди на регистрацию впереди меня стояла молоденькая барышня с дорожной сумкой и... рядом на поводке красивая немецкая овчарка. Раззнакомились. Оказывается, нам вместе нужно ехать к одному и тому же заводчику в Каширу.

Долетели, приземлились, взяли такси на двоих до Павелецкого вокзала. Оставили сумки и собак возле решетчатого парапета, дали команду «охраняй» и пошли в кассу за билетами на электричку. Вернулись через пять минут — сумки на месте, собак нет. У нас тихая оторопь.

Оглядываемся по сторонам — тысячная толпа на перроне ждет поезд. Хватаем поклажу и бежим вдоль путей, спрашивая каждого встречного.
Своего терьера я нашел быстро. Моя собака проявила незаурядный интеллект: в конце платформы она нашла похожую сумку, села рядом и никого к ней не подпускала. А вот немецкую овчарку удалось поймать только через полтора часа.

Уже и диспетчер по громкой связи объявляла, и подземные переходы осмотрели, и всех обходчиков расспросили. Нет собаки, нет и всё. Обнаружили её случайно на дальнем конце привокзальной площади возле автобусной остановки. Животное с безумными глазами металось среди незнакомых людей в поисках хозяйки.

— Нет ничего странного, — сказала барышня, отдышавшись в электричке, — собака по какой-то причине нарушила инструкцию и оказалась беспомощной. Немцы её вывели под себя, под свой национальный характер. Подчиняться командам — у неё в крови, без команды она просто умрет...

Так я впервые столкнулся с немецким национальным характером.

Немецкий национальный характер

Немецкий характер — это инструмент. Еще в ХVII веке русские цари начали привлекать выходцев из германских княжеств на государеву службу. Стремление немцев упорядочить вокруг себя пространство, их пунктуальность, фанатичное выполнение предписаний, инструкций и регламентов были необходимы в качестве примера для зарождающейся российской бюрократии. Это понимал и Петр I, и последующие российские монархи.

Характер немцев подробно описывался классиками русской литературы Карамзиным, Пушкиным, Достоевским и другими. Писатели отмечали, что немцы весьма «своеобразный народ и с непривычки их трудно выносить в больших массах».

Рефлексия литераторов на засилье немцев в российском обществе была самой разнообразной: от восторга до крайнего негатива. Николай Семенович Лесков в своем рассказе «Железная воля» дал ироничный портрет немецкого инженера и предпринимателя Гуго Карловича Пекторалиса, который стал нарицательным для многих поколений читателей.

Здесь нужно сделать паузу и кратко пересказать сюжет лесковского рассказа.

События разворачиваются в середине ХIХ века. В небольшой городок на Урале прибыл из Германии инженер Гуго Пекторалис, чтобы наладить оборудование на литейно-механическом заводе. По-русски немец знал всего два слова: «лошадь» и «подорожная». Этого запаса ему хватило для общения со смотрителями на почтовых станциях. Через два месяца, преодолев гигантское расстояние, он прибыл к месту назначения.

В азиатской России образованный европеец столкнулся с трудностями. Во-первых, он не знал языка и не собирался его осваивать, во-вторых, у него были четкие инструкции по работе, однако русские работодатели не спешили их выполнять, в-третьих, ему платили заработную плату, но не требовали никакой отчетности, в-четвертых, подчиненные слесари и наладчики не слушались немецких команд и предпочитали работать сообразно своей логике («на авось»), в-пятых...

В общем, трудностей набиралось достаточно, и немецкий инженер решил их преодолеть за счет своей железной воли.

Немецкий характер (без знания русского языка) Гуго Карлович демонстрировал личным примером. Он отказался выдать рабочим накомарники потому, что они не были заложены в смету, и велел привязать себя на ночь к березе, показав всем, что комары «не такая уж и страшная напасть».

Затем он побился об заклад и женился на самой некрасивой барышне в городе. Дочка купца имела ассиметричное тело, поэтому приходилось вместо одной пары покупать ей два комплекта сапог и перчаток разных размеров. Пекторалис терпел и покупал.

Когда жена изменила ему с приказчиком, щуплый инженер объявил здоровенному детине «русскую войну». Завел подчиненного в закрытую комнату и ударил кулаком в лицо. Приказчик ответил — окровавленный немец упал, поднялся и снова ударил, но, получив сдачи, опять упал. Так продолжалось полчаса. Гуго Карлович поднимался и падал, поднимался и падал. В конце концов, приказчик устал бить начальника и... сбежал с поля боя.

Германская воля победила русскую мощь, а Пекторалис обрел харизму среди обывателей, окончательно уверовав в силу своего характера.

Через несколько лет инженер разбогател, выкупил «большую долю» завода и стал наводить немецкий порядок. Первым делом он совершил рейдерскую атаку на маленькую мастерскую Сафроныча, которая располагалась в центральной части предприятия. Попытка не удалась. Русский ремесленник отказался продавать за бесценок свое «убыточное дело». Тогда Гуго Карлович огородил помещение конкурента глухим забором, закрыв доступ к рабочему месту.

По решению суда он вынужден был выплачивать баснословную неустойку Сафронычу. Общая сумма штрафов в несколько раз превысила стоимость мастерской, но немец, демонстрируя железную волю, отказался убирать забор и маниакально, каждый месяц, вносил деньги.
В конце концов, он разорился, но...и Сафроныч умер от безделья и пьянства. Нордическая воля через «шальные деньги» вновь одержала победу над славянским разгильдяйством.

На поминках своего врага Гуго Карлович уселся на лавку между двумя толстыми монахами.
— Ну что, немецкая душонка, — хлопнул его тот, что сидел слева, — съешь сто блинов? Бьюсь об заклад — не съешь!
— Съем! — Принял вызов Пекторалис.

Инженер съел ровно сто блинов и тут же за столом умер. Железная воля столкнулась с русским менталитетом и... завязла в нем.

Столкновение менталитетов

На территории Николаевской области существовало несколько десятков немецких колоний. Русское правительство в ХIХ веке намеренно раздавало плодородные земли Новороссии законопослушным европейцам. С присоединением Крыма опасность татарских набегов исчезла и... исчезла необходимость терпеть на границах неконтролируемую казачью вольницу.

Российские монархи хотели населить приобретенные территории предсказуемыми налогоплательщиками. За полвека немцы, преодолевая трудности климата, тотальные эпидемии, нашествия саранчи и частые неурожаи, сумели создать процветающие хозяйства в дикой степи. Замощенные улицы, фруктовые сады, аккуратные дома, школы и больницы резко контрастировали с убогой картинкой большинства деревень на юге страны.

Немецкий мир на краю империи вызывал зависть русских помещиков, которые, получив от правительства земли и финансовую помощь, так и не сумели построить себе доходных имений.

Дворяне, привыкшие большую часть года проводить за развлечениями в северных столицах, стали нанимать управляющих из немецких колоний. Они надеялись, что немцы создадут на их землях благоустроенную жизнь по своему образу и подобию. Надеялись и... просчитались. Не может немецкий порядок утвердиться среди русского населения. Нужно менять либо порядок, либо население.

Документы поземельных отношений в Херсонской губернии сохранили любопытные свидетельства конфликтов между немецкими управляющими и русскими крепостными крестьянами, которых завезли на юг из центральных губерний страны.

В 1854 году из мельничного пруда на хуторе Вязьмино Ольвиопольского уезда был вытащен утопленник — бывший управляющий имением Калинов Сад — Франц Миллер. Немец, по протоколу дознавателя, пропал четыре дня назад и был случайно обнаружен у самого края запруды. Признаков насильственной смерти не обнаружили, и потому следствие было прекращено.

Однако, через два года на этом же хуторе жестоко убили следующего управляющего — Иоганна Штуфа. Немца оглушили ударом оглобли и живьем закопали на сельском погосте.

Полиция быстро нашла преступников. Их невозможно было не найти. Оказывается, все взрослые мужчины хутора Вязьмино участвовали в убийстве немцев-управляющих.

Действительный статский советник Константин Альдат — владелец имения — приехал из Санкт-Петербурга и предоставил следствию многочисленные письма от его крепостных. Крестьяне буквально завалили своего барина челобитными и жалобами на произвол «германских нехристей».

Чем же были недовольны селяне?  Немецким порядком! Арендаторы, по условиям ряда (договора), должны были распахать, засеять и убрать урожай с «барского клина». Каждый двор отряжал для этого определенное число работников. Кто-то пахал, кто-то боронил и сеял, кто-то убирал, молотил и отвозил зерно на мельницу.

Крестьяне были заинтересованы в быстрейшем отправлении повинностей, чтобы оставить время на личное хозяйство. Однако немецкие управляющие запрещали людям работать в авральном режиме. Они выгоняли пахарей с наступлением темноты, и барщина растягивалась во времени. Свои наделы приходилось обрабатывать в период великих православных праздников (Пасха, Троица и т. д.).

Немцы запрещали не только «ударно работать», но и зорко следили за качеством вспашки, боронения, уборки и молотьбы. Тотальный контроль со стороны управляющих (заставляли перепахивать поля на своих лошадях) и многочисленные штрафы за порчу господских орудий накалили атмосферу на хуторе. Крестьяне вступили в сговор и избавились от железной немецкой воли сообразно своим представлениям о справедливости.

В 1877 году крестьяне села Ивановка Балтского уезда (современный Врадиевский район) сожгли дом землевладельца Якоба Штерха. Немец хотел упорядочить в селе финансовые отношения. Он проявил «железную волю» и через долгие хлопоты основал при имении ссудную кассу («деревенский банк»). В неурожайные годы арендаторы могли взять кредит и погасить долги арендодателю — самому Штерху.

Однако, высокий процент ссуды плюс несколько неурожайных лет подряд закабалили крестьян. Многочисленные отсрочки платежей («процент лез на процент») и ужесточение условий выплаты довели селян до крайней нужды. Арендаторы отрабатывали долги на полях, забрасывая свои хозяйства, и закономерно нищали.

Терпение кончилось тогда, когда Штерх стал описывать крестьянское имущество и организовал на ярмарке аукцион, где продал несколько лошадей своих должников. Селяне решили покончить с немецким злом. Они сожгли дом кредитора и «деревенский банк».

Подобные события повторятся через полвека в США во время Великой депрессии. Здесь фермеры, погрязшие в кредитах, сначала будут сжигать местные отделения банков, а потом устраивать аукционные сговоры, выкупая на торгах свои хозяйства по символической цене в один доллар.

Столкновение немецкой и славянской ментальностей происходило не только в производственной и финансовой сферах. Поведенческие стереотипы образованных немцев вызывали резко негативное отношение местного населения.

В 1895 году восемнадцатилетняя Цицилия Рафаилос — дочь греческого консула в Одессе — пишет в своем дневнике: «Эти немцы совершенно ужасный народ, они существуют только для себя и стараются всех приучить к тому, что для них естественно и приятно... Не вздумайте садиться рядом с немцем за бенкетом. Он будет громко портить воздух своими желудочными газами, нарочито отрыгивать в вашу сторону и при этом с видом знатока рассуждать о вчерашней премьере в Итальянской опере...».

Поведенческие стереотипы немцев, считающих всё естественное в человеке не безобразным, контрастировали с их законопослушностью и приверженностью к внешнему порядку. Любая инструкция для выходцев из Германии становилась истиной в последней инстанции.

Хрестоматийный пример немецкой законопослушности известен со слов Александра Вертинского, который описал трагический случай во время Веймарской революции 1918 года: «...Войска, выстроенные в каре посреди аллеи, дали первый залп по толпе бунтовщиков...Немцы дрогнули и побежали. Перед ними расстилались большие пространства газона, за которыми был лес, где легко было укрыться от огня. Но немцы побежали в другую сторону по ... дорожкам, потому что на газонах стояли надписи Verboten! — «Запрещено!».

Во время Второй мировой войны на территориях Украины оккупационные администрации устанавливали режим, который требовал от «анархичного» народа скрупулезного выполнения всех приказов и инструкций. Немцы обустраивали захваченный славянский мир по своему образу и подобию.

По своему образу и подобию

Самым сложным для советских людей, которые жили в захваченных немцами городах, было привыкнуть к комендантскому часу. Оккупационные власти вводили запрет свободного перемещения по улицам с целью установления и поддержания порядка в военное время.

Для советских граждан, привыкших к традициям общинной и коллективистской психологии, такая принудительная изоляция приводила к маргинальным стрессовым состояниям.

Ежедневные полицейские облавы, казни заложников и отправка на работы в Германию — были ожидаемы и определённы. Неопределённой была личная повседневность, где не было привычного общения с соседями, родственниками и друзьями. Одиночество — самый страшный враг советского человека во время оккупации.

Запрет на перемещение в пространстве после рабочего дня угнетал. Нарушалась привычная система коммуникаций. Оккупанты не разрешали жителям «праздное скопление» в одном месте свыше трех человек, если это было не связано с необходимостью торговых сделок купли-продажи и административным отправлением обязанностей. Иначе говоря, скапливаться можно было только в очередях за продуктами и в учреждениях оккупационной администрации для оформления регистрационных анкет, получения продовольственных карточек, пропусков и т. д. Именно в очередях люди узнавали городские новости, встречались с друзьями и знакомыми, восполняя дефицит ежедневного общения.

Изоляция человека в оккупированном городе усугублялась разницей славянского и германского менталитетов. Горожане не знали и не понимали мотивации многих распоряжений военной администрации. Они не имели представления о системном немецком мышлении и не воспринимали всерьез абсурдность многих распоряжений комендантов.

24 октября 1941 года вышел указ главного полицмейстера Николаева, бригаденфюрера СС Фрица Титмана «О порядке внутригородского перемещения населения, регистрации приезжих и убывающих из города лиц».

Всем николаевцам, имеющим регистрацию на жительство, запрещалось находиться в стороне от путей следования на работу и домой далее чем на 200 метров от магистрального маршрута. Если рабочий, живущий в Поповой балке, пытался «срезать» путь на Южную верфь (Черноморский завод) через поселок Ялты, а не идти «правильной» дорогой в обход по Пограничной улице (Чигрина), то его могли задержать и отправить в лагпункт на территории современного ликеро-водочного завода. Здесь была устроена временная тюрьма под открытым небом, где находились заложники, которых немцы расстреливали в случае покушений на своих солдат и офицеров.

Такой волевой контроль перемещения человека в пространстве — прообраз современных маршрутных листов для работников крупных европейских предприятий.

Николаевцы не выполняли распоряжение. Они продолжали ходить так, как им было удобно и... жестоко за это расплачивались.

Пенсионерка, в прошлом учительница математики, Мария Изотовна Винегрина вспоминает о том, как в 1942 году задержали ее старшего брата, который пытался добраться на завод (Северная верфь) через территорию Ослячей горки. Он был задержан немецким патрулем и на три месяца оказался в тюрьме. За это время молодой парень успел пять раз пройти «децимацию» — расстрел каждого десятого заложника. Один раз он оказался 8-м, три раза — 6-м и один раз — 9-м. Потом его отпустили.

Малейшее нарушение инструкций и приказов немецких администраций на оккупированных украинских территориях каралось смертью.

В захваченных европейских государствах такой жестокости не было. Если француз по каким-то причинам один раз не выполнил абсурдный приказ коменданта города, его могли оштрафовать, подвергнуть месячному аресту или отправить на общественные работы. Во второй раз провинившегося отвозили в концлагерь.

На оккупированных территориях «анархичных» народов (украинцев, белорусов и русских) за малейшее отступление от инструкции следовало одно наказание — смерть. Такими радикальными методами немцы хотели сломать устоявшиеся представления славян о мире и справедливости.

Свобода и воля

Сегодня в Европе все меньше говорят о национальном характере и менталитете. Принято озвучивать универсальность общеевропейских ценностей, которые сближают народы.

Однако нивелирование национальных идентичностей встречает растущее сопротивление населения ЕС. Испанцы, англичане и португальцы отдельной строкой договора отбили «бастионы своей ментальной неприкосновенности». В этой привилегии отказано Румынии, Венгрии, Болгарии и другим молодым членам Европейского Сообщества.

Интеграция Украины в Европейский Союз, если и произойдет, то только через жесткую ломку правовой ментальности. Украинская «воля» не сопрягается с европейским пониманием свободы. У жителей Старого света «в позвоночнике» сидит гегелевская правовая аксиома: «Свобода одного человека начинается там, где заканчивается свобода другого».

Украинская «воля» ментально содержит абсолютно другой нравственный посыл: «Свободный человек тот, кто живет в согласии со своей совестью, и... Богом данными законами». Тотальный контроль государства над личностью не является выстраданной ценностью украинца. Поэтому столкновение европейской «нордической воли» и украинской «анархичной свободы» представляется неизбежным.

Кто погибнет в этом конфликте?  Неизвестно. Зато известно, что в ментальной войне победителей не бывает.