К...Герой этого плутовского романа не особо переживает из-за того, что «вынужден делать что-то незаконное... вернее сказать, незаконное с точки зрения закона, но вполне нормальное с точки зрения моей морали». Ничего не напоминает? Да-да, герои «Баллады о мошенниках» Энрико Реммерта (СПб.: Лимбус Пресс), молодые итальянские жулики, явно находятся в родстве с героями знаменитой дилогии Ильфа и Петрова. Один из них, двадцатисемилетний романтик, чуть не дотягивающий до Рентона из «На игле» Уэлша, собственно, и рассказывает историю своей компании. Рефлексии, юродивое морализаторство, напоминающие стиль Альдо Нове, одного из итальянских «новых диких». То есть старо, как мир.
«Где-то в этом мире кто-то выкладывает пять тысяч долларов за стеклянную фигурку какого-нибудь животного, — заводит очередную волынку наш герой. — Где-то в этом мире кто-то заботливо помогает вымыться старику, который уже не может сделать это сам. Где-то в этом мире есть даже кто-то, кто читает то, что ты пишешь. Разве не поразительно, как искриста и чудесна жизнь, что тикает секунда за секундой?». На самом деле не очень. На жизнь наши милые жулики зарабатывают то страховкой за авто (которые сами же специально и разбивают), то продажей пацанам фальшивых наркотиков с экзотическими названиями (на самом деле — аспирин). Их предводителю, как и Остапу Бендеру, известны десятки способов законного и не вполне законного изъятия денежных средств у добропорядочных итальянских граждан. И вот, не мелочась, приятели наконец затеяли многоходовую аферу, сулящую огромный куш.
И кто же виноват в том, что наши юмористы живут такой жизнью? Неужели «эти придурки из отдела кадров, которые считают, что изучение Овидия несовместимо с профессиональными обязанностями телефониста»? Или на упомянутую жизнь они не зарабатывают, а все-таки милостиво получают малые крохи от судьбы-индейки? Сейчас поясним, только напомним по ходу, что «более миллиона итальянцев погибло во Второй мировой войне, в Мавритании рабство было упразднено в тысяча девятьсот восьмидесятом году, а на планете Уран ночь длится сорок два года».
В общем, как и было сказано, все это похоже на «Золотого теленка» с «Двенадцатью стульями» с одним лишь отличием — важным и формально, и в жизненном смысле. В Европе, честно говоря, всегда так, и если Остапу Бендеру, кроме кривого огурца, отобранного у Паниковского, нужна была идея, то герои этого романа живут как-то безыдейно, не за кусок хлеба или цветы для Зоси Синицкой. «Мы не родились в полной нищете, в десять лет нас не заставляли шить обувь или ткать ковры, мы не страдаем от тяжелых заболеваний, наш квартал не усыпан противопехотными минами, в наше время нет войны, нам не приходит в голову продать почку, чтобы выжить, мы никогда по-настоящему не знали ни голода, ни жажды». В чем же фишка, спросите? Чему радуется эта толстомордая юность, в очередной раз недоумевал бы Бендер. «На самом деле нам невероятно повезло и мы можем играть с жизнью на собственном поле». С таким везеньем — и на свободе, как, опять-таки, позавидовал бы великий комбинатор.
Впрочем, в полицию наших героев забирают, но поскольку в карманах у «наркодилеров», напомним, лишь аспирин, то можно снова возвращаться к мечтам о том, как далекая Кристина «разделась и, глядя на свое отражение в зеркале над умывальником, осмотрела грудь». И пускай вернуться к любимой, где, если помните Остапа, «тепло и темно, как между ладонями», бывает непросто, надежда на то, что очередные приключения итальянцев будут приняты на ура в наших суровых широтах, безусловно, остается.
По сюжету следующего романа нашего обзора, а именно «Улисса» Ивана Охлобыстина (М.: АСТ), пятидесятичетырехлетний герой, оставшись без вечной отцовской опеки, ведет себя, как школьник. Немудрено — тот дал ему все, от личного умения до семейного бизнеса, включая ненависть к музыке, которую врубал во время редких запоев. Встретив зарубежную красотку, наш мастер-часовщик фантазирует о встрече в отеле, а сам заказывает такси на два часа раньше, чтобы сбежать.
По сути, отличная городская проза о перемещениях во времени, обозначенная, как «задумчивый роман», в котором даже описания природы выказывают явный урбанизм авторской поэтики. Да, и поэт наш автор тоже. «Осень в эти дни окончательно расплескалась ржавым золотом по всей округе, даже резиновые сапоги, утопающие по щиколотку в жирную дорожную, уже с морозным хрустом грязь, — и те казались драгоценностью».
Кроме природы, не обошлось без сатиры. «Политических аналитиков сменяли светские хроникеры, их сменяли зоозащитники или сторонники новых систем изменения сознания и подсознания, а заодно и всей текущей реальности. И те, и другие декларировали в эфир знания малозначительные, новости трудноуловимые, информацию, к обычной жизни отношения не имеющую». Так и видишь бравого автора с наганом в руке, ласково картавящего эту тираду какому-нибудь провинившемуся управдому в фильме «Соловей-Разбойник».
Также присутствуют ностальгические моменты, порой просто незаменимые для возрастной и социальной идентификации героев. Ведь не все «отельные» девушки сразу говорят, что им под полтинник, некоторые уклончиво сообщают, что первый класс оканчивали здесь неподалеку, в сельской школе. «Калугин прислушался к звукам, слабо доносящимся из салона: — Шаде! Музыка юности... У меня тоже в бардачке лежит ее диск. — Это радио, — поспешила разочаровать его женщина».
Больше разочарований в романе, кажется, нет, или они незначительны. Роковая сделка совершена, старинные часы опять идут, музыка сфер услышана (кто ее слышит из чрева часов, переносится в альтернативную реальность), дальше уже по накатанной жанра, вплоть до биографических записок автора в конце. Там, где «много еще о чем думал голенастый третьеклассник, собирая с бабушками черную смородину на деревенском огороде много-много лет назад», резвились дембеля-каннибалы и откровенничал о сексе служитель культа.
Кажется, это и называется современной литературой, хотя более напоминает декаданс. В романе нам могут кокетливо сообщить, что на мониторе в каптерке сельского сторожа висела красочная заставка популярного шутера, и тут же откровенно по-чеховски уведомить, что «большую часть жизни Калугин-младший уже прожил». Ну или даже по-гончаровски, что ли. «Наверное, честным было бы сказать себе, что в последние три года ему больше всего нравилось спать», — узнаем мы о герое. А диалоги? Вкус, испорченный Пелевиным, подскажет какой-нибудь удобный рецепт, а на самом деле все та же классика, когда кричат «Господи!», а Овод им в ответ: «Громче кричите! Может, Он спит!» То же самое здесь. «Жаль, что папа оказался не Богом. — Как это ты понял? — наивно спросила Лиза. — Он умер, — ответил Павел. — Бог может все, — заговорщицки улыбнулась она».
Умников в следующей книге нашего обзора не особо любят. «Подумаешь, он Ролана Барта читал! Что мне твой Барт, мне надо, чтоб стоял и пульсировал во время прилива эмоций», — сообщают в сборнике «За тебя, малыш» Павла Лемберского (К.: Каяла), куда входят три повести и два кинематографических эссе. Одна повесть — о детстве в родном городе Одесса, где «я был тогда не дурак покаламбурить, она же не дура была погулять», откровенничает автор-герой. Короче, «не спала она, по словам Севки, разве что с фонарным столбом. Ну и со мной тоже». Хотя на самом деле девчонки в советском отрочестве были отличные. «В школу она приходила раз в неделю, на большую перемену. Старшеклассники любили ее по очереди. Она даже завучу как-то сняла напряжение в живом уголке помое урока географии. Завуч, плотный лысеющий мужик с рыбьими глазами, пыхтел где-то сзади, а она все смотрела на свернувшегося в три погибели дремлющего удава и думала об артисте Д. Банионисе». Да и кино тоже было неплохое, про шпионов. Хотя год, судя по упомянутой автором песне Пола Маккартни, оказался 1979-м, поэтому капитан Жеглов с д’Артаньяном вовсю правили бал в телевизоре, и какие же после этого шпионы? Да и учебным пособием по английскому в школах-институтах была не газета британских коммунистов «The Morning Star», а «Moscow News», адаптированная для советского обучения языку. А по стилю автора выходят чуть ли не «Волны Черного моря» Катаева. Тоже кино, не книжка. Да и переписка с другом Севкой все больше напоминает записки Хармса, а если точнее, то «Письма не о любви» Шкловского.
А еще здесь много музыки, в частности «Битлз», и даже «волоокий Пол Маккартни» упоминается. Правда, во второй повести ее еще больше, поскольку речь о жизни в Америке, и все совпадает, вплоть до имен. «Почему именно Нэнси? Потому что в песне Rocky Raccoon так девушку звали — Нэнси» (из Белого, добавим, альбома). Но это все ерунда, поскольку «во-вторых, ее любимой группой были Bee Gees, а не Beatles». Да и в реальность ее трудно поверить, как маме Лапы-растяпы у Селинджера — в мифического Джимми Джиммирино. «— Ты куда, к Нэнси? — спрашивала меня каждый вечер мама из кухни, где она практически срослась с плитой. — А к кому же? — грубовато отвечал я и хлопал дверью. И долго потом бродил по безлюдному после шести району и скучал по Севке, Оле и другим ребятам».
Так и большинство героев того времени, насмотревшись «Элен и ребят», проводили дни, месяцы и даже годы в поисках грустного бэби, попадавшего после и в литературу, и в кино, и становившегося настоящей современной классикой.
