Некоторое время назад моим соседом по лестничной клетке был шикарный усатый брюнет Коля лет пятидесяти. Жена, двое детей, все как у всех. Нигде не работал, перебивался на пособие. А в остальном — душа-человек. Вот только периодически напивался до зеленых человечков и гонялся за женой с кухонным ножом по подъезду, крича про какие-то танки и снаряды. Коля — афганец. Со времени вывода войск из Афганистана прошло более 20 лет...
Коли настане день, закінчиться війна...
Сейчас нам больше всего хочется именно этого. Чтобы боевые действия закончились, перестали гибнуть наши мужчины и мирное население. Чтобы не было больше мобилизаций, все ушедшие вернулись к матерям, женам, детям и подругам. Однако мало кто думает о том, что именно тогда начнется куда более страшная война. Потому что длиться она будет не месяц, не год и не два. Потому что врага будет почти невозможно увидеть, пока он не нанесет решающий удар. Имя врага — постбоевой стресс. То есть посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР), вызванное участием в боях или пребыванием в месте боевых действий.
Постобоевой стресс имеет свои определяющие особенности. Если в чрезвычайной ситуации (пожар, наводнение, землетрясение) человек является только объектом или наблюдателем разрушительного действия стихии, то на войне он сам не только жертва, но и источник насилия. Кроме того, во время военных действий налагаются друг на друга множество стрессов, каждого из которых уже хватило бы на «хорошее» посттравматическое расстройство: страх за свою жизнь, смерть близких, разрушения, смерть и ранения в непосредственной близости (на глазах), тяжелые физические условия, страх не справиться с ситуацией, попасть в плен, и многое другое.
Раньше у нас вообще не существовало такого понятия, как боевой и постбоевой стресс. Ведь советский солдат не мог бояться. Советский солдат ВСЕГДА вел себя правильно и в бою, и после боя. Кроме того, данные о военных операциях часто замалчивались, что, конечно же, не позволяло работать с их участниками. В отличие от Западной Европы и США, где статистику стали собирать еще во время Второй мировой войны. А последствия войны во Вьетнаме, так называемый «вьетнамский синдром», был изучен практически досконально. Поэтому сейчас мы используем опыт зарубежных психологов, а также информацию о войне в Афганистане. Например, по данным Харьковского Союза ветеранов Афганистана, из 13500 человек (жителей Харьковской области, принимавших участие в войне) погибли:
242 человека непосредственно во время военных действий;
1200 умерли от ран и болезней (последствия участия в военных действиях);
56 человек покончили жизнь самоубийством.
Простая арифметика покажет, что после войны погибло в ПЯТЬ РАЗ БОЛЬШЕ людей, чем во время нее. И это лишь статистика по погибшим. А как быть с теми, кто остался жив и страдает от бессонницы, кошмаров, приступов неконтролируемой агрессии, панических атак, алкоголизма, наркотической зависимости и прочих «прелестей» посттравматического стрессового расстройства?
Эти невыносимые будни
Ребята, которые приезжают из АТО в отпуск на ротацию первое время обычно просто отсиживаются дома, закрыв окна и двери, не включая телевизор, — каждый резкий звук вызывает ненужные воспоминания и реакции. Самая большая глупость, которую можно сделать при торжественной встрече — это запускать салюты или с громкими хлопками открывать шампанское.
Но вот они приехали. Выдохнули. А потом происходит, казалось бы, невероятное — их начинает тянуть назад! И то, если подумать, — вчера он вытаскивал раненного друга из канавы, сам чудом избежал смерти, а сегодня жена просит вынести мусор, старые школьные друзья зовут на пиво и рассказывают о том, что бампер нужно менять, и путевки на море подорожали. Тянет назад, туда, где все «по-настоящему».
Муж, в прошлом августе ушедший добровольцем, заявляет жене, что после демобилизации он снова отправится в АТО. Нет, он не хочет быть кадровым военным, речи о заключении контракта и поступлении на службу не идет. Он опять пойдет добровольцем. Втянулся или, выражаясь по-простому, «подсел». В крайней форме такого «подсаживания» страх и ужас трансформируются в эйфорию, вызванную могуществом (я жив, я не испугался) и осознанием того, что выполняешь истинно мужское, как считается, предназначение. Формируется привычка к войне. И бывает очень непросто опять научиться жить в мире.
Обычная жизнь становится непривычной, а в критических случаях — просто невыносимой. Человеку нужна адаптация, и очень редко он способен справиться с ней самостоятельно. А у нас демобилизованные уже через неделю после возвращения выходят на работу, устраивают детей в садик, начинают ремонт в квартире. «Ну и что? — скажет кто-то. — Молодец, мужик, повоевал, а теперь вот опять жизнь налаживает».
А между тем, в армии Израиля военного не выпускают в город после задания без психологической проверки. И это одна их самых лучших армий мира. Вряд ли там будут практиковать ненужную бюрократию. Да и военные действия у них все больше точечные и ротация строго по графику, а не как у нас — мобилизовали в июле, а отпуск на 10 дней дали лишь в январе. В лучшем случае, если повезет.
Война длиною в жизнь
Раненые в госпитале, так или иначе, попадают под внимание психолога. Причем это чаще делается по желанию и запросу самого раненого. Но и этого не всегда достаточно, ведь психологическая реабилитация нередко занимает больше времени, чем физическая. А как быть с теми, кто, слава богу, пришел без ранений? Кто решает, когда им можно выходить на работу? Кто выдает это разрешение? Да, допустим, ему снятся тревожные сны или он вообще не спит, стал рассеянным и невнимательным. Но разве в нашем сознании это расценивается как повод обратиться к психологу? Он же мужик! Он же вчера воевал, а сегодня из-за ночных кошмаров к врачу пойдет?
Демобилизованным с некоторой периодичностью звонят из военкомата с вопросами, не нужна ли помощь психолога. Положительный ответ на этот вопрос можно услышать не так часто. Военные ведь и сами не понимают глубины стресса и возможных его последствий. К тому же у нас походы к психологу еще часто воспринимаются обществом не совсем адекватно, психологов часто путают с психиатрами, и большинство людей предпочитают скрывать от посторонних свои визиты.
А между тем, последствия и проявления постбоевого стресса могут быть самыми разными: от уже озвученных бессонницы, ночных кошмаров и провалов в памяти, до вспышек неконтролируемой беспричинной агрессии, всепоглощающего чувства вины (я жив, а другие мертвы, я убийца), полной апатии, безразличия к собственному здоровью, жизни, семье, будущему.
Очень важно знать, что реакция наступает не сразу. Человек может правильно вести себя в бою, стоически пережить все реалии войны, вернуться домой, обнять жену и детей, восстановиться на рабочем месте... Но для постбоевого стресса нет срока давности. Хлопок при закрывании капота напомнит звук отдаленного взрыва и начнется реакция, которую сложно предугадать и контролировать. И произойти это может через месяц, год, десять или двадцать лет.
Причем страдают от постобоевого стресса не только военные, но и их близкие. Именно они по статистике первыми становятся жертвами вспышек агрессии, это не говоря уже просто о необходимости принять, понять, перетерпеть — пройти этот путь вместе. Не стоит забывать и о стрессе жен, матерей, детей при мобилизации близкого человека и переживании о нем во время его службы на Востоке.
До и после
Отдельно следует учесть, что большинство мобилизованных не имеет специальной психологической подготовки (нет простого «навыка» существовать при постоянных звуках стрельбы и взрывов). И за пару дней к такому привыкнуть невозможно. Именно поэтому после боя тела погибших часто просто нашпигованы осколками — люди, не приученные к обстрелам, вместо того, чтобы бежать к окопу или просто упасть и не двигаться, в панике мечутся, что сводит шансы уцелеть практически к нулю. Не будучи готовыми ДО, они, как правило, значительно глубже и сильнее переживают стресс ПОСЛЕ.
Однажды разведчик, забирающий посылку с сухими борщами, в коротком разговоре, состоящем в основном из «спасибо-пожалуйста-берегите себя», сказал простую и страшную вещь: «Нас учили убивать и готовили к тому, что мы можем быть убиты». Их, кадровых военных, этому учили. Учили не три дня и не пару месяцев. И все равно они попадают под действие ПТСР. А как быть с теми, кого этому не учили, а ведь таких большинство?
Вопрос психологической готовности к бою — очень важен, но до него ли нашим большим начальникам? И да, объективно говоря, специалистов психологов просто недостаточно, как и понимания того, насколько такая подготовка необходима. Война все спишет. Погиб в бою, а что вы хотели — военные действия же, не пикник.
Но что касается постбоевого синдрома, на него будет сложнее закрыть глаза. Вот же пришел живой и даже физически здоровый, а потом что-то пошло не так. Уже сейчас достаточно задать в интернет-поисковике запрос со словами «самоубийство», «участник АТО», чтобы убедиться в том, что такие случаи не единичны. А если учесть, что ряд попыток, скорее всего, не фиксируются, да и самоубийство можно подать как, например, зачин и участие в пьяной драке, то статистика далеко не полная.
Вероятно, скоро мы столкнемся с объяснениями-клише, например, «затеял драку в ресторане», «на почве личной неприязни», «ушла жена, уволили с работы», «в состоянии сильного алкогольного опьянения». Однако не стоит путать причину и следствие. Сначала он ушел на войну, а ПОТОМ у него возникли проблемы с семьей, на работе, ПОТОМ он стал много пить и лезть в драки. Потом. Не до.
И что делается?
Как и в других вопросах, касающихся армии и АТО, в вопросе психологической подготовки военных и их реабилитации опять нужно сказать спасибо волонтерам. Уже более года формируются и работают целые волонтерские группы профессиональных психологов. Это непросто, ведь специалистов по постбоевоему и боевому стрессу не так много. Им самим приходится учиться и апробировать программы реабилитации. Хорошо, что есть зарубежные фонды, которые делятся опытом, причем не только материалами исследований и методиками, но также профессионалами — зарубежные специалисты приезжают в Украину для того, чтобы помочь нашим психологам решить поставленную задачу и обучить их работать самостоятельно.
Так, именно благодаря украинским и зарубежным волонтерам-психологам существуют курсы специальной психологической подготовки для врачей (опять же на волонтерской основе), которые направляются оказывать помощь в зоне АТО. Такие тренинги проводятся как на базе волонтерских организаций, так и на базе высших учебных заведений. Потому что делать перевязку в чистом кабинете или даже на городской улице — совсем не то же самое, что выискивать еще живых среди уже мертвых, делать ампутации под звук обстрела и прятать тела в холодильник из-под пива и воды, как в аэропорту.
Также существуют группы, работающие на полигонах — они занимаются подготовкой мобилизованных к тому, что им предстоит (Николаев), а также группы и кризисные центры, работающие с демобилизованными (Черкассы, Чернигов, Днепропетровск, Одесса и другие города).
Открываются кризисные центры, центры психологической реабилитации при волонтерских группах, в госпиталях. Так, совсем недавно был запущен всеукраинский проект психологической помощи «Крок назустрич» (http://krokcenter.org/) с филиалами практически во всех областных центрах Украины.
Эта тенденция внушает некоторый оптимизм. Однако опять мы оказались в ситуации, когда простым гражданам, волонтерам и почему-то иностранным специалистам все это нужно гораздо больше, чем государству, чиновникам. Ощущение, что военные действия происходят где-то за океаном и то, что будет происходить после их завершения, и происходит уже сейчас, — чиновников не касается. Наверное, они не собираются жить здесь и растить здесь своих детей. Поэтому их мало заботит привычка к войне, формирующаяся у мобилизованных и служивших в АТО. Поэтому в лучшем случае, власти просто подхватывают инициативу волонтеров, которые самостоятельно находят финансирование, специалистов, помещения. И на том большое спасибо. А ведь потом еще и контролируют.
Тем не менее, и это подтверждается словами председателя Государственной службы по делам войны и участников АТО Артура Деревянко, программы психологической реабилитации на государственном уровне нет. В начале июня 2015 г. из бюджета на решение этого вопроса было выделено 50 миллионов гривен. Хорошо, если с их помощью общегосударственная программа реабилитации будет хотя бы разработана, не говоря уже про запуск в работу.
А пока статистика неутешительна — около 50 тысяч человек принимали и принимают участие в АТО. Из них 4,8 тысячи, по словам пресс-секретаря Министерства обороны, прошли лечение в госпиталях. Не факт, что кроме кабинета физической реабилитации там есть еще и кабинет психологического восстановления, но даже если так — как быть с остальными?
Война рано или поздно закончится. И тогда нам всем придется заново учиться жить в буднях. И осознание этого не стоит откладывать на потом.
P. S. Пока материал готовился к выходу, Верховная Рада приняла за основу с сокращением срока подготовки законопроект № 2686 «О внесении изменения в статью 11 закона Украины „О социальной и правовой защите военнослужащих и членов их семей“ (относительно психологической реабилитации военнослужащих после выполнения задач в боевых условиях)». За него проголосовали 290 народных депутатов.
