Современные технологические миллиардеры считают, что они самые настоящие гении, добившиеся всего своими силами и потому заслуживающие почитания. Но людям не стоит этому верить, считает автор The Atlantic.
Свою первую работу после окончания Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе я получил в банке Morgan Stanley в 1980-х годах. Как и многие другие молодые аналитики, я понятия не имел о том, что из себя представляет инвестиционная деятельность банков. Я лишь знал, что мы находимся на самой вершине и что там можно зарабатывать огромные деньги. Мы не обращали практически никакого внимания на ту более широкую роль, которую денежные отношения играли в обществе. Нам было поручено породить «суперхищника» капиталистического рода — публичную компанию. Наша экономическая миссия, сказали нам, благородна: мы зарабатываем деньги, помогая другим людям привлекать средства, чтобы затем они могли инвестировать эти средства и зарабатывать еще больше денег.
Тогда я этого не осознавал, но избрание Рональда Рейгана в 1980 году вмонтировало этот посыл как в культуру, так и в государственную политику. В своей инаугурационной речи президент прочертил линии фронта: «В условиях текущего кризиса правительство — это не решение нашей проблемы, правительство — это сама проблема». С его точки зрения, причиной упадка Америки стало то, что рабочий класс и правительство заключили союз, чтобы подавить класс держателей акций, породив анемичную экономику, которая перечеркивала свободу быть успешным. Рейган быстро положил конец тем ограничениям, которые ранее государство наложило на американскую экономическую мощь, — то есть высоким налогам для наших наиболее продуктивных граждан, чрезмерному регулированию бизнеса, а также устрашающему монстру социальных льгот, который подтачивал корни капитализма. Рейган вырвал либерализм с корнем и заменил его грубым индивидуализмом и «правом лелеять героические мечты».
Результаты оказались впечатляющими. Когда несколько лет спустя я прибыл на Уолл-Стрит экономика бурлила. Валовой внутренний продукт рос все годы президентства Рейгана, кроме одного, а инфляция упала с 14% до 4%. В наступившую эпоху ценности акционерного капитала промышленный индекс Доу-Джонса, который снижался с середины 1960-х годов, удвоился.
Деловые новости, и особенно освещение фондового рынка, стали медийным продуктом Мейн-Стрит и сделали индекс Доу-Джонса (а позже и Nasdaq) нашим основным экономическим индикатором. Отчасти это отражало рост заинтересованности: благодаря пенсионным счетам 401(k), паевым инвестиционным фондам, а позже и интернету уровень участия в фондовом рынке увеличился менее чем с трети американских домохозяйств в 1980-х годах до примерно половины сегодня.
Однако то, насколько широким стало участие в фондовом рынке, довольно легко переоценить. На самом деле распределение огромного прироста стоимости капитала, который мы наблюдаем с тех пор, как я впервые переступил порог Morgan Stanley, оказывается чрезвычайно неравномерным: 1% самых богатых американцев владеет более чем половиной акций, принадлежащих домохозяйствам, а «нижним» 90% принадлежит всего 11% акций.
Как именно самым богатым американцам удалось себя обезопасить? С помощью политики, которая направлена на то, чтобы поддерживать уже богатых людей, одновременно сужая возможности среднего и низшего классов.
Возьмем, к примеру, налоговый кодекс. Доход, полученный от продажи акций компании, облагается налогом по более низкой ставке, чем доход, полученный в результате фактической работы в этой компании. Второй пример: домовладелец может вычесть проценты по ипотеке на первый и второй дом, в то время как менее богатые люди платят арендную плату, не подлежащую вычету из суммы облагаемого дохода.
Подобные нюансы преподносятся американской общественности в качестве «подсказок» о том, как можно разбогатеть, хотя на самом деле это механизмы того, как оставаться богатым. И эти внушения представляют собой пропаганду, которую вам навязывают 10% людей, которым принадлежат 89% акций.
За последнюю четверть века доминирующие позиции внутри элиты занял один сектор, и это крупнейшие технологические компании. И по мере того, как этот сектор накапливал все больше экономической мощи, он инвестировал прибыль в инструменты влияния на политику. В 2000 году технологические компании потратили 7 миллионов долларов на обхаживание законодателей. Двадцать лет спустя они потратили почти 80 миллионов долларов — больше, чем коммерческий банковский сектор (62 миллиона долларов), — и приблизились к лоббистскому бюджету нефтегазовой отрасли (112 миллионов долларов).
Хотя «обычный человек» служил крепкой политической опорой, нарратив «рейгановской революции» требовал героического лидера. Итак, когда волна глобального экономического процветания подняла большинство лодок, в Америке мы поставили этот рост в заслугу не рабочим массам, а блестящим, предприимчивыми или просто удачливым людям, которые этими самыми массами управляли. И мы придумали особое название для этих современных «спасителей» — инноваторы.
Мы свергли старых богов и заменили их пантеоном идолов инноваций. И эта религия наиболее глубоко укоренилась в культуре технологий. В технологической сфере идея о том, что успех — это результат индивидуальных достижений, признак упорства и гениальности, уже стала одним из символов веры.
На протяжении большей части моей взрослой жизни именно такой была моя собственная мифология о себе — что я успешно прошел путь от сына работающей матери-одиночки до человека, покупающего частные самолеты. Несомненно, я сделал себя сам. Но правда в том, что я продукт Америки. Я извлек огромную выгоду из того, что родился в эпоху и в месте беспрецедентного процветания и получил множество преимуществ, большинство из которых были делом случая.
Примерно то же самое можно сказать и о Кремниевой долине. Конечно, там сформировалась уникальная экосистема, и человеческий капитал, который она привлекает, по-настоящему вдохновляет. Но мало кто задумывается о том, что фундамент Кремниевой долины был построен на государственных проектах. Компьютерный чип, интернет, компьютерная мышь, веб-браузер и GPS — все это было оплачено деньгами, собранными в виде налогов, а вовсе не венчурным капиталом. Хотя преобразование этих технологий в частную прибыль требовало нестандартного индивидуального видения, для него также были необходимы миллионы часов работы тысяч инженеров и других наемных служащих, большинство из которых были продуктом одной из крупнейших государственных программ, которые у нас есть, а именно бесплатных школ.
Наша страна когда-то боготворила космонавтов и лидеров правозащитных движений, которые вселяли надежду и учили сочувствовать. Теперь она поклоняется технологическим инноваторам, которые генерируют миллиарды долларов и двигают финансовые рынки. Чтобы оправдать это наше преклонение, мы сделали доходы акционеров единственным показателем успеха, поэтому акционеры и стали чрезвычайно успешными. Мы прославляли силу технологий, поэтому технологии приобрели огромную мощь. И мы восхваляли людей, стоящих во главе этих технологических организаций, за их гениальность.
Иллюстраций нашего идолопоклонства предостаточно — даже в сухих юридических документах публичных компаний. Когда Apple и Microsoft подали документы в Комиссию по ценным бумагам и биржам, чтобы стать публичными компаниями в 1980 и 1986 годах соответственно, их основатели были настоящими провидцами, и они действительно были ключевыми фигурами в созданных ими компаниях. Тем не менее, имя Стива Джобса фигурировало в документации Apple всего восемь раз; имя Билла Гейтса появилось в документации Microsoft 23 раза.
А теперь вспомним Адама Неймана.
Когда в 2019 году его компания WeWork подала заявку на публичное размещение акций, имя Адама появилось в объявлении о предстоящей эмиссии акций 169 раз. Многие из этих упоминаний относились к описанию сложных взаимодействий и схем, которые он придумал, чтобы привлечь как можно больше средств инвесторов. Примерно через месяц после подачи заявки S-1 первичное размещение акций было отменено, а Нейман — уволен.
Нейман — крайний пример, но преклонение перед инноваторами находит отражение во всех недавних заявках на первичное размещение акций. Соучредитель и генеральный директор Affirm Макс Левчин (Max Levchin) появляется в документах S-1 131 раз, а имя соучредителя и генерального директора Robinhood Владимира Тенева фигурирует в S-1 109 раз.
Рост числа упоминаний имен руководителей крупных технологических компаний соответствует росту их заработной платы: восемь из десяти самых богатых людей в мире являются действующими или бывшими руководителями американских технологических компаний, и их состояние почти полностью состоит из акций этих самых компаний. Действующий «Человек года» по версии Time Илон Маск — самый богатый из этого списка. С 1990 по 2021 год 1% самых богатых домохозяйств увеличил свою долю в национальном богатстве с 24% до 32%.
Быть компанией стоимостью в триллионы долларов никогда не было проще, чем сегодня. В августе 2018 года Apple стала первой публичной компанией, достигшей порога стоимости в 1 триллион долларов. В октябре 2021 года Tesla стала шестой по счету компанией, достигшей порога стоимости в 1 триллион (позже она немного откатилась назад, но в мае 2022 года ее стоимость снова превысила триллион долларов). Каждая следующая компания достигала этой отметки, имея меньший доход, чем предыдущая. Tesla вступила в этот клуб «триллионщиков» с показателем годовой выручки всего в 32 миллиарда долларов.
Но, если выйти за порог позолоченных особняков элиты, нынешняя эпоха процветания ощущается совсем по-другому. С середины 1970-х годов рост доходов домохозяйств среднего и низшего класса был весьма вялым. С 1975 по 2021 год доходы нижнего квантиля домохозяйств выросли на 12% —для сравнения доходы верхнего квантиля увеличились на 95%. Да, в некоторых областях расходов на эти ограниченные суммы теперь можно купить больше, чем когда-либо прежде, — прежде в продаже никогда не было такого количества разных видов кроссовок. Но это служит слабым утешением, потому что здравоохранение, образование и жилье прожигают все более широкие дыры в доходах, которые почти не растут. И это без учета пенсионных планов 401(k), повторных закладных и общего финансового давления, которое моя отрасль — высшее образование — накладывает на домохозяйства с низким и средним уровнем доходов.
Что превращает тяжелую ситуацию в ужасную, что делает ее совершенно антиамериканской, так это тот факт, что перечисленные выше преимущества все прочнее закрепляются за представителями определенных слоев. Элита окапывается, защищает свои растущие состояния от рисков тех самых рынков, которые, как она утверждает, она искренне поддерживает. Инструментами ей служат пакеты финансовой помощи, налоговые льготы и субсидии. Для тех, кто наверху, наш капитализм стал кланово-олигархической системой: грубый индивидуализм наверху и социализм внизу.
Сейчас экономическая ценность настолько сильно сосредоточена в технологическом секторе, что к лету 2021 года на долю шести компаний — Meta* (запрещенная в России экстремистская организация — прим. ред.), Amazon, Apple, Netflix, Google и Microsoft — приходилось более 20% S&P 500. Прежде оценка материальной ценности отражала основные аналитические показатели и технические данные компании. Теперь она стала отражать истории и мысленные образы, которые генеральный директор придумывает, а СМИ распространяют. Каков результат? В 2021 году акции практически обанкротившихся компаний, таких как AMC и Hertz, резко выросли в цене, а три компании по производству электромобилей — Tesla, Lucid и Rivian — вместе стоили больше, чем все остальные компании автомобильной и авиационной промышленности, вместе взятые.
До недавнего времени выход на открытый рынок означал превращение компании из великодушной диктатуры в республику, где собственность распределена, а право принятия решений принадлежит выборному органу (правлению). В технологической отрасли такого становится все меньше и меньше. Инсайдеры компаний — обычно это основатели и венчурные капиталисты — обладают беспрецедентным контролем над публичными компаниями, в которых они работают.
Ключом к сохранению этого контроля является система акций двойного класса. В обычной структуре акций компании каждая акция равняется одному голосу. В структуре с акциями двойного класса одни акции имеют больше веса, чем другие. Эти «особенные» акции зарезервированы исключительно за упомянутыми выше инсайдерами компаний, что дает им контроль над всей деятельностью и избавляет их от давления со стороны акционеров.
В 2019 году, когда я отстаивал интересы Twitter, добиваясь назначения нового генерального директора, Elliott Investment Management подписала мое письмо ручкой за 2 миллиарда долларов и получила за это три места в совете директоров компании. Менее чем через два года Джек Дорси (Jack Dorsey) «ушел в отставку» (то есть он был уволен с достоинством.) Компания Elliott, вероятно, не смогла бы добиться этого изменения — которое пойдет на пользу акционерам, — если бы у Twitter было два класса акций. Сегодня 43% технологических компаний выходят на открытый рынок, имея в своей структуре два класса акций. Если вам кажется, будто открытые рынки поддерживают автократию и власть, которая приходит вместе с ней, ваше чутье вас не обманывает.
***
Поскольку все время бодрствования мы привязаны к нашим девайсам, мы становимся объектами манипуляций тех, кто контролирует ситуацию, и их достижения по части просвещенного деспотизма не сулят ничего хорошего. Мы охвачены тревогой, перенапряжены и сгорбились над ноутбуками, стискивая зубы. Между тем, наши общие и рабочие пространства подвергаются опасности либо прийти в упадок из-за отсутствия интереса к ним, либо быть приватизированными, что превратит их в вотчины самых богатых людей.
И эти самые богатые люди — миллиардеры, чьи инновации обеспечивают нас работой, средствами к существованию и возможностями зарабатывать из дома — будут находиться в миллионах миль от нас. В буквальном смысле. Они берут свои огромные доходы и инвестирую их в базы на Луне и отдых на Марсе. Не думаю, что их мечты когда-нибудь воплотятся в реальность — в конце концов Марс — это ледяная, радиоактивная глыба, где нет воздуха. Но наш класс миллиардеров достаточно высокомерен для того, чтобы транжирить богатство нашей эпохи в бессмысленной попытке завоевать следующую.
В наших силах наметить другой курс. В своей первой инаугурационной речи президент Билл Клинтон сказал знаменитую фразу: «Нет ничего плохого в Америке, чего нельзя было бы исправить с помощью добродетелей Америки». Эти слова вполне вписались бы в речь Рейгана 1981 года о «деле нашей нации». Если уж на то пошло, они подошли бы и Аврааму Линкольну, и Франклину Рузвельту во время Великой депрессии. Это слова, в которые я искренне верю.
Хотя теперь это больше не модно, я остаюсь приверженцем идеи американской исключительности. Наша страна действительно другая, и именно это делает ее «городом на холме», путеводной звездой оптимистов и новаторов. Я часто говорю, что оптимизм — это суперсила Америки. И этот оптимизм действительно обладает огромной силой: согласно научным данным, он может продлить жизнь человека на восемь лет. Только представьте себе, чего могут достичь 330 миллионов оптимистов.
В тему: Лягушка Билла Гейтса: что стоит за этим логотипом?
По материалам иностранных СМИ
