На каком этапе находится сейчас расследование преступлений против Майдана. Сколько уголовных производств объединены в одно. Сколько адвокатов работают над делом Небесной сотни. Что мешает расследованию, и почему до сих пор адвокаты не могут назвать даже примерные сроки его окончания. Об этом и многом другом в эксклюзивном интервью «Фразе» рассказал адвокат Небесной сотни Павел Дикань.
Павел, как получилось, что вы стали адвокатом Небесной сотни?
Была большая группа адвокатов, которые защищали протестующих во время Майдана. После Майдана этих адвокатов становилось все меньше и меньше, осталась небольшая группа, и летом прошлого года мы создали общественную организацию, которая на украинском называется Адвокатська Дорадча Група и работает по делам Майдана, и я возглавляю эту организацию.
Мы работаем по всем делам: убийства, ранения, избиения, незаконные похищения, Автомайдан... По делу об избиении студентов, по событиям 1 декабря, по делам против прокуроров, следователей, судей, которые выносили незаконные решения. Мы стараемся охватить практически все производства для того, чтобы видеть всю картину.
Ваше решение заниматься событиями на Майдане – это воля случая или абсолютно сознательное решение?
Это было осознанное решение. После избиения студентов 30 ноября я написал в блоге, что если нужна помощь пострадавшим, то я готов ее оказать. Мне позвонила коллега Женя Закревская, рассказала, что девушке из Львова, которую избили на Майдане 30-го числа, нужна помощь. 1-го декабря в 10 утра я уже был на допросе с ней в прокуратуре и оттуда поехал на Майдан.
Сколько адвокатов работает с вами в этой группе?
11 человек.
И какое количество производств вы охватили? Это же просто сумасшедшее количество томов, не так ли?
Сейчас в суде находятся более 10 производств. Это и производства по судьям, по Автомайдану, по спецроте «Беркута», по командирам подразделений "Беркута", по событиям 18-19 февраля, по "титушкам" и т. д. Есть еще и те, которые находятся на стадии расследования. Так что объем работы действительно достаточно большой.
Если я правильно понимаю, работаете вы по этим делам исключительно на волонтерской основе, то есть бесплатно?
Да, работа выполняется безоплатно. Мы предполагаем, что эти дела будут актуальны еще достаточно долгий период времени, а сохранность информации, сохранность доказательной и описательной базы крайне важна, поэтому эту работу просто необходимо кому-то делать. С осени 2015 года нашей организации оказывает некоторую поддержку Международный фонд "Відродження".
Когда начали открывать первые производства по делу Майдана, были информационные вбросы о том, что привлечь к ответственности все равно никого не удастся, якобы потому, что было большое скопление людей и все следы затоптаны. Иными словами, массы готовили к тому, что, возможно, никто никогда не понесет ответственность за содеянное, так как доказать, кто конкретно и в какой момент нажимал на курок, будет невозможно.
Вы знаете, тут возникает серьезный вопрос: кто, кого и к чему готовил. Очень многое зависит от менталитета. У нас сейчас модно чуть что кричать: «Зрада! Все продали, все пропало». Так вот я вам скажу, что еще не все продали и не все пропало. Да, безусловно, можно было начинать это расследование иначе, его нужно было начинать эффективнее. Нужно было вообще перекрыть этот участок Институтской, более тщательно все обследовать, разыскать все улики, буквально прошерстить этот участок «от и до». Но, к сожалению, на тот момент не было такой возможности. Не было вообще никакого доверия к правоохранителям, и это было обоснованно. И, тем не менее, улики собрать удалось.
Практически сразу после расстрела Майдана, когда весь центр утопал в цветах, на месте гибели ребят были таблички: «Пожалуйста, ничего не трогайте, идет следствие». Эти таблички висели на деревьях, из которых еще не достали пули, на стенах, на которых остались следы стрельбы. Но в тот момент народ нельзя было остановить. Люди несли цветы и тем самым просто затаптывали, уничтожали улики, не так ли?
Безусловно, но нужно понимать, что у нас ведь действительно произошла революция. У общества не было ни малейшего доверия к предыдущей власти, да его и к нынешней власти нет. И на тот момент не пустить туда людей, т. е. поставить милицию, чтобы остановить поток скорбящих, было просто нельзя. В первую очередь это было бы опасно для жизни самих милиционеров. Ведь погибло большое количество людей, еще больше было ранено и пострадало, и, конечно, градус противостояния был очень высок.
Обеспечить надлежащий порядок проведения следственных действий в тот момент было просто нереально. Мы это прекрасно понимаем, так как на тот момент для этого действительно были объективные причины. Другой вопрос, что впоследствии, уже когда была возможность собрать всю доказательную базу и начать реальное расследование, оно почему-то не началось. Мы с лета 2014 года, как группа адвокатов потерпевших, занимались не расследованием, а тем, что объясняли, что так расследование вести нельзя. Мы пытались убедить руководителей силовых структур, в первую очередь ГПУ, что расследование должно быть централизованным, должно быть единое руководство, необходимы стратегия и тактика, высокий уровень экспертиз, помощь иностранных специалистов и т. д. Именно системность расследования даст возможность доказать, что преступление было спланировано.
Поэтому я считаю, что в 2014 году основным нашим достижением, да и не только нашим, было создание управления специальных расследований Генпрокуратуры, в которое были сведены почти все расследования по Майдану. И, в принципе, после Нового года 2015-го мы заметили, что нам уже стало чуть проще общаться, чуть проще работать, в работе появилась некая системность.
Если говорить откровенно, было ли давление на следствие?
Конечно. К сожалению, у нас нет такого понятия, как независимость следствия, и непонятно, когда эта независимость будет. Политики откровенно пиарятся и просто мешают работать. Мы видим какие-то действия и отчеты, которые приурочиваются к определенным датам, даже некоторые дела передаются в суд к датам. Мы видим разглашение материалов следствия, и нужно признать, что это все идет во вред. Это мешает расследованию. И вместо того, чтобы технически обеспечить следствие всем необходимым, политики зачастую просто мешают расследованию.
С техническим обеспечением все совсем плохо?
Знаете, если я скажу, что уровень технического обеспечения следствия просто оставляет желать лучшего, это будет очень мягко сказано. Он катастрофичен, не хватает компьютеров, нет серверов, о наличии аналитических программ нечего и говорить. При этом еще и уровень финансового обеспечения следователей крайне низкий. Отдельный вопрос – это экспертизы. Их в рамках расследований проведено огромное количество, однако вследствие недостаточного технического и кадрового обеспечения экспертных учреждений они затягиваются на долгие сроки. Если, например, прибор, который крайне необходим для проведения сложнейших экспертиз, есть в единственном экземпляре на всю страну! Один прибор на всю Украину, вы можете себе это представить?! Очереди на исследования просто колоссальные, экспертиза по делу может занимать от полугода до года.
Но ведь срок досудебного расследования ограничен годом, разве нет?
В том-то и дело. Срок досудебного расследования действительно ограничен одним годом, мало того, в этот срок еще и нужно как-то втиснуть время на ознакомление с материалами уголовного дела. И есть решение ЕСПЧ, в котором нормальным сроком считается ознакомление с одним томом дела в день. В деле, которое сейчас передается в суд, 186 томов. То есть это дело должны были закончить летом прошлого года и передать на ознакомление, чтобы медленно и вдумчиво защита изучала, что же такого раскопало следствие за полгода. А за эти полгода реально расследовать дела подобной сложности невозможно. Сначала нужно найти доказательства, потом их проанализировать, установить круг свидетелей, допросить их, изучить десятки терабайтов видео, только экспертиз провести сотни. То есть нужно провести огромное количество следственных действий.
В идеале следствие должно быть обеспечено законодательно и финансово. Но, увы, нет ни того, ни другого. Нам с огромным трудом удается что-то сдвинуть с места путем скандалов для привлечения внимания.
Если провести аналогии, то в странах, более развитых технически и с более совершенной правоохранительной системой, расследования, подобные этому, занимали десятки лет.
Вы сказали, что в Украине есть только один прибор, без которого невозможно провести экспертизу. Один на всю страну. Но разве этого раньше никто не знал? Или это всех устраивало? Ведь преступления, пусть не в таких масштабах, но совершались и, к сожалению, будут совершаться, и даже при идеальной правоохранительной и судебной системе мы от этого не уйдем. Тогда почему этот прибор в единственном экземпляре?
Нужно помнить, что наша правоохранительная система формировалась годами не с целью расследования преступлений, по крайней мере, преступлений коррупционного характера. Да и остальные преступления не были главной целью. Целью было зарабатывание денег. Поэтому какая разница, есть прибор или нет, если можно заплатить деньги, и дело закроют.
И что же делать?
Чтобы хоть что-то здесь поломать, нужно полностью менять систему. Нужно платить следователям нормальные деньги и требовать от них высокого профессионализма. И самое главное – не вмешиваться в их работу. Независимость следствия и ответственность за результат – вот основа для развития профессионализма. Если следователь провалил одно дело, потом второе, третье, его должны убрать из расследований. Но если ему просто не дают закончить ни первое, ни второе, ни третье дело, то его, по большому счету, и убрать не за что.
И начинается видимость деятельности? Т. е. в уголовном деле появляются десятки томов, мягко говоря, ни о чем, которых могло бы и не быть?
В принципе, да. Кроме того, у нас еще и законодательство так построено, что в любом уголовном деле очень много писанины и формальных вещей.
Вы сказали, что сейчас в суд передадут дело, в котором 186 томов. Если убрать из этого дела «воду» и оставить только то, что действительно необходимо для суда, сколько томов осталось бы?
Я думаю, половина. Например, каждый протокол у нас начинается с того, что идет две страницы абсолютно формального текста. Спрашивается, зачем? Требование закона, формализованное до крайности. И такого формализма в расследовании очень много, что крайне плохо влияет на эффективность.
У нас все еще очень несовершенны правоохранительная и судебная системы, не работает верховенство права. Фактически первичное понятие юстиции – justice (справедливость) утеряно. Процессуальный закон зачастую выше справедливости.
Более того, в нашей судебной системе у обвиняемого гораздо больше прав, чем у потерпевшего, так как в идеале на стороне потерпевшего стоит следствие и закон, а обвиняемый должен иметь возможность себя защитить, разве не так?
Да, разумеется. Это сделано, чтобы не пострадал невиновный. Презумпцию невиновности никто не отменял, и, действительно, в отлаженной судебной системе на стороне потерпевших стоит и следствие, и закон. Именно поэтому обвиняемому дают возможность защитить себя.
Какие факторы больше всего мешают расследованию?
Его политизация, отсутствие независимости следователей, отсутствие современных технологий расследования. Ну а то, что у нас происходит в законодательной сфере, не хочется даже комментировать – это просто ужасно. У нас законодатель, наша Верховная Рада, вообще не умеет просчитывать последствия своих поступков. Нет вообще никакой законодательной стратегии. Сначала принимается закон, по которому все антикорупционные дела в отношении высших должностных лиц должны быть переданы в НАБУ. И вроде бы инициатива правильная. Но НАБУ не работает, так как нет антикоррупционных прокуроров, нет штата, нет опыта таких расследований вообще. И что получится? ГПУ передаст, а НАБУ возьмет все расследование экономических преступлений Януковича и Ко к себе. Они возьмут горы материалов, а ведь эти материалы еще нужно детально изучать. А пока они их будут изучать, то закончится либо срок досудебного расследования, либо обеспечительные меры. И подозреваемые сбежат. Это пример мины, заложенной законодательством. Огромнейшими усилиями это как-то удалось исправить.
Но тут принимается крайне необходимый закон про ГБР -- Государственное бюро расследований. И что получилось? Остался месяц на то, чтобы ГБР заработало и согласно закону все следствие из ГПУ было передано в ГБР. Следователи, которые прекрасно понимают, что ГБР – это единственный для них шанс продолжить карьеру, должны все бросить, бросить все свои дела и идти аттестовываться в ГБР. В это время все дела, разумеется, завалятся. Дела либо не будут вовремя переданы в суд, либо истекут все отведенные сроки. ДБР не заработает в отведенный срок, люди, которые находятся под стражей, выйдут. А как только подозреваемые выходят, они сбегают, что, кстати, мы уже видели неоднократно. И в стране звучит очередной крик «зрада!». И виноваты, разумеется, прокуратура, следователи и все, кто работал по делу. Виноваты все, кроме тех, кто закладывает вот эти законодательные мины.
Учитывая все вышеизложенное, можете ли сейчас назвать хоть примерные обозримые сроки окончания расследования по делам Майдана?
К сожалению, не смогу назвать. Прошло два года, а за это время на реальный срок осужден всего лишь один человек. Это было дело о похищении парня "титушками", и оно, скорее всего, было бы закрыто, если б не усилия представителей потерпевших. Дело вел райотдел, и оно было закрыто следователем. Закрытие дела было опротестовано через суд. Но оно и далее не расследовалось. Пришлось обращаться в Генеральную прокуратуру, в управление спецрасследований. А там нашли совпадения с другими эпизодами. И из этого дела уже выросло другое – большое, в котором уже фигурировали Жилин, Захарченко и т. д. Пока это единственный случай, когда дело было доведено до реального приговора. Обвиняемый получил 4 года лишения свободы за похищение человека, хулиганство, угрозу убийством. Но нужно понимать, что там потерпевший, слава богу, тяжело не пострадал. Он был избит, к нему применялись пытки, над ним издевались, но он остался жив.
Т. е. фактически вы выполняете еще и функцию следователей?
В принципе, да. По большому счету, адвокаты потерпевших – это та же сторона, что и следствие и прокуратура. Мы априори стоим на стороне потерпевших. Безусловно, мы помогаем, а иногда и делаем за следствие какие-то действия. Мы должны помогать следствию, и мы готовы ему помогать, так как у нас одна цель: виновный в совершении преступления должен быть наказан.
Получается замкнутый круг: у нас несовершенная судебная система, но без нее мы не можем рассчитывать на справедливые приговоры, на окончание дела Небесной сотни.
Понимаете, даже в странах с более совершенными судебными системами, подобные уголовные дела тоже расследуются не так быстро, как хотелось бы. «Кровавое воскресенье» в Британии расследовалось 17 лет. А по делу Царнаевых (Бостонский марафон) только следствие заняло почти три года. И это с учетом того, что технически они обеспечены куда лучше нашего следствия. У них созданы все условия для расследования, и, тем не менее, следствие порой длится десятки лет. А у нас на досудебное следствие дается всего один год, как мы уже говорили.
И что происходит через год?
Если в течение года с момента вынесения подозрения дело не передано в суд с обвинительным актом, то подозреваемый считается невиновным и дело должно быть закрыто.
А что может быть основанием для дораследования?
Вновь обнаруженные факты, которые ранее были не известны следствию.
Хорошо, а если потерпевшая сторона (например, родные погибших на Майдане ребят) высказывает недоверие следователю и настаивает на том, что следствие умышленно ведется недобросовестно, что тогда?
Это может быть основанием для возбуждения уголовного дела против конкретного следователя. Но сроки следствия от этого не изменятся.
Учитывая все эти моменты, очень сложно избавиться от устойчивого ощущения, что проблема не только в несовершенстве судебной системы. Складывается впечатление, что власть откровенно не заинтересована в том, чтобы все виновные в событиях на Майдане действительно предстали перед законом.
Такое ощущение, безусловно, есть. Понимаете, перед властью сейчас стоит один-единственный вопрос – вопрос выживания. А когда на повестке дня выживание, все остальное уходит на второй план. К сожалению, наша власть не понимает, что расследование – это тоже вопрос их выживания.
Крайне сложно поставить себя на место руководства страны и выставить для себя приоритеты, которыми ими движут. Но если говорить о том, что происходит, то мы же все прекрасно видим, как отпускают основных фигурантов дел под домашний арест и они затем исчезают. Садовник, Рагимов, которые сбежали. Тындюк в деле Вербицкого, который тоже сбежал. У них у всех одна и та же схема: они были арестованы, но их после завершения досудебного расследования выпустили под домашний арест. Вы только вдумайтесь: совершены тяжелейшие преступления, а подозреваемых выпускают под домашний арест, да и то только на ночное время.
А как же браслеты?
Браслеты не работают. Кроме того, создается впечатление, что подозреваемым дают какие-то гарантии безопасности и здесь. Тот же самый Садовник очень долго колебался, бежать ему или нет, а значит, ему давали здесь гарантии. Вспомните, прошло 4 судебных заседания, причем он на первое даже пришел, а сбежал лишь через 10 дней.
Та информация, которую периодически обнародуют пресс-службы о ходе расследования, вам не мешает? Ведь ни для кого не секрет, что в порыве отчитаться перед прессой наши следственные органы не раз грешили разглашением тайны следствия.
Последняя информация, которая была обнародована, это информация о том, что найдено оружие, из которого расстреливали людей на Майдане. Так вот, на самом деле это оружие было найдено в августе. Сейчас февраль. За это время были проведены экспертизы. Мы их еще не видели, но хочется надеяться, что там все сделано так, как нужно. И это очень важно, ибо «Беркут» упорно стоит на позиции, что у него вообще не было никакого оружия и кто там в кого стрелял, "беркутовцы" вообще не знают.
То, что прокуратура рассказывает обществу о проделанной работе, это правильно. Она должна это делать, я только за. Главное – рассказывать вовремя и излагать реальную ситуацию. И должен вам сказать, что при всем том ненадлежащем техническом уровне работа ведется просто колоссальная. Фактически киркой и лопатой они роют русло реки. Это очень тяжелый труд. Сделано очень много, и они обязаны об этом рассказывать. И мы готовы им в этом помогать, чтобы люди видели, что работа действительно ведется.
Если бы не работа следователей прокуратуры, мы бы не знали ни о Садовнике, ни о многих других. Они ведь были абсолютно уверены, что их никто никогда не найдет, уверены в своей безнаказанности. 20-е число – это самый простой эпизод. Да, там самое большое количество погибших, но это самый простой эпизод. По остальным работать гораздо сложнее.
А как насчет старой поговорки о том, что рука руку моет?
Одним из характеризующих признаков отечественной правоохранительной системы есть нечто вроде круговой поруки. То есть изначальная позиция покрывать своих. По привычке, по необходимости, по каким-то другим причинам, но они друг друга покрывают. Ведь в системе работают те же самые люди. Более того, порой люди, которые находятся под следствием, до сих пор служат.
Почему?
Да потому, что у нас в правоохранительных органах нет нулевой толерантности к преступлениям, как это ни парадоксально. Если человек подозревается в совершении преступления, он должен быть отстранен от выполнения своих служебных обязанностей на весь период расследования. Кроме того, нужно учитывать, что своим присутствием он разлагает всех остальных. Ведь его коллеги прекрасно знают, что он совершил преступление, и видят, что не понес никакого наказания. Ведь все в силовых структурах прекрасно знают, кто и чем занимался на Майдане. Прекрасно знают, но не будут давать друг против друга показания, пока не поймут, что отказ от дачи показаний – это основание для увольнения с занимаемой должности. Если человек покрывает преступление, участником или свидетелем которого был, он не может работать в правоохранительных органах.
А как же 63-я статья, дающая право отказаться от дачи показаний против себя и своих близких?
Если человек работает в правоохранительных органах и, отказываясь давать показания, фактически покрывает преступление, он должен быть отстранен либо уволен. Безусловно, как гражданин он имеет полное право воспользоваться 63-й статьей, но как представитель правоохранительной системы он такого права не имеет.
С родными погибших ребят тяжело общаться или уже выработалась привычка?
Потери, которые понесли эти люди, не восполнимы. Единственное, чем мы можем им помочь, -- это добиться наказания виновников преступлений. Есть цель – услышать в суде имена виновных и узнать, что они понесли наказание. И, главное, чтобы это не были лишь исполнители.
Если говорить откровенно, лично вы верите, что рано или поздно сядут не только «шестерки»? Увидим ли мы на скамье подсудимых не только тех, кто нажимал на курок, но и тех, кто отдавал приказ стрелять?
Верю, но не знаю, когда это произойдет. Мы не уникальны, ведь в истории есть прецеденты, когда к ответственности виновники привлекались через много лет. Так было в Аргентине, Чили, бывшей Югославии.
В нашей стране были организованы и совершены тягчайшие преступления, и виновники этого должны быть наказаны.
Но, к сожалению, у нас недостаточно поменялась система и недостаточно поменялась власть. У нас расследования этих преступлений зачастую задевают интересы людей, которые до сих пор присутствуют в политике и на нее влияют. Эту паутину необходимо рвать и привлекать к ответственности независимо от должностей. Лишь тогда мы сможем изменить систему. И только в этом случае смерти героев Небесной сотни были не напрасны.
Возможно, кто-то, причастный к преступлениям против Майдана, глубоко раскаивается, но, к сожалению, не было пока ни одного случая, когда человек сказал бы: «Да, я совершил то-то и то-то, я глубоко раскаиваюсь и готов дать показания по этому делу». Ведь этого нет.
Я понимаю, что суд Линча – это не наш метод. Тем не менее, на ваш взгляд, что было бы более справедливо по отношению к тем, кто расстреливал Майдан: посадить или отправить на Донбасс, на передовую?
Мы стремимся к правовому государству, а в таком государстве такие методы не позволительны. Это только в сталинские времена вину кровью смывали. Если законом предусмотрено наказание в виде лишения свободы, значит, виновный должен понести именно такое наказание. И ни в коем случае нельзя применять суд Линча.
Это как смертная казнь: есть очень много людей, которые считают, что она необходима как метод предотвращения преступлений, но статистика показывает, что в действительности наличие смертной казни никоим образом не уменьшает общего количества тяжких преступлений.
Однако смертная казнь влияет на отношение к преступлению.
Безусловно, но неотвратимость наказания за любое преступление гораздо важнее тяжести наказания.
Учитывая, что все это время вы "варитесь" в последствиях Майдана, то знаете о том, что там происходило, намного больше, чем журналисты и майдановские активисты. Так что это было на самом деле: спецоперация российских спецслужб или спонтанный взрыв народного гнева?
Изначально это, конечно, не было запланировано. Это действительно было спонтанно. Я просто не могу себе представить, как это все можно организовать и спланировать в таких масштабах.
Существуют определенные формулы поведения больших масс людей, но, с моей точки зрения, никто ничего не просчитывал. Безусловно, определенные попытки влияния были.
Если вначале это была просто возможность увеличить зависимость Януковича от России и, соответственно, его политическую податливость, то начиная с января 2014 года, возможно, осуществлялись целенаправленные действия для уничтожения государственности Украины.
Все, что произошло потом, -- и аннексия Крыма, и захват Донбасса, и попытка создания Новороссии -- уже не могло происходить спонтанно. И понятно, что за всем этим стояла и стоит Россия.
А если это так, то исключать возможность участия России в преступлениях против Майдана нельзя.
-1.thumb.jpg)
