В этой статье мы займемся критикой либерализма. Я не буду нападать на реально существующие режимы и государства, легитимизирующие свое существование этой идеологией. Вместо этого мне хочется потрясти интеллектуальные основы данного мировоззрения, показав его полную несостоятельность.
Ведь основная проблема при взаимодействии с интеллектуальными конструкциями состоит в том, что сторонники коммунизма, фашизма, либерализма и других идеологических течений всегда могут заявить, что их идеалы прекрасны, но вот реализация подкачала. После чего начинается праздник перевода стрелок и, ВНЕЗАПНО, выясняется, что в Третьем Рейхе был неправильный национал-социализм, а в СССР светлые идеалы коммунизма извратил проклятый Сталин. Потому мы должны — сейчас — все вместе сплотиться и начать сначала, ради нашей великой и единственно правильной идеи. Которую, вот на этот раз, мы уж точно реализуем верно, как только доберемся до власти и расстреляем всех несогласных.
К счастью, большая часть человечества прекрасно знает, что биологические измышления о высшей расе, лежащие в основе нацизма, глубоко антинаучны. Также многие понимают, что фундаментальная идея коммунизма об отчуждении человека от самого себя и результатов своего труда в капиталистическом обществе, хотя и является верной в частных случаях, глубоко ошибочна в исторической перспективе. Поскольку люди являются объектом эксплуатации не только при капитализме, но и при любом другом общественном порядке. Раб в древнеримских каменоломнях или заключенный ГУЛАГа многое бы отдал, чтобы поменяться местами с «отчужденным» членом современного западного общества.
Но если с нацизмом или марксизмом все ясно, то либерализм находится в роли священной коровы, которой положено пребывать вне критики. Во многом такая ситуация вызвана тем, что это официальная точка зрения США, выполняющих роль мирового гегемона в современном мире, а значит, многочисленные проплаченные агитаторы и просто доброхоты всегда готовы рассказать о том, что ничего лучше либеральных ценностей свободы и демократии нет в природе. На фоне этого пропагандистского арт-обстрела голоса критиков и несогласных звучат тоньше комариного писка. Да и либерализм, в своей популярной версии, выглядит настолько простым и интуитивно понятным, что соглашаться с ним кажется проявлением обычного здравого смысла. Хотя он столь же уязвим для критики, как и прочие точки зрения.
Если мы отбросим многочисленные теоретические наслоения и перейдем непосредственно к ядру либерального мировоззрения, то увидим, что оно стоит на двух ногах. Первой опорой является принцип методологического индивидуализма, а второй — понятие рынка как свободной формы взаимодействия между свободными людьми.
За словосочетанием «методологический индивидуализм» кроется гипотеза о природе человека, зародившаяся в недрах протестантской культуры XVI-XVIII веков. Изначально протестанты были крайне увлечены темой личной ответственности человека перед Богом. В отличие от католиков, которые полагали, что «не согрешишь — не покаешься, не упадешь — не встанешь», протестанты культивировали систематическую праведность. Они считали, что человек должен быть хозяином самому себе и брать на себя ответственность за все происходящее как в светской, так и духовной жизни.
Предполагалось, что человек является причиной своих собственных действий и может изменить свое окружение вопреки обстоятельствам. И, что главное, он обладает рациональным разумом, который позволяет ему познать Истину и поступать морально. Существо же, которое не может прислушаться к голосу разума, по своей природе порочно и не может считаться человеком. Очевидно, что протестанты считали людьми прежде всего себя и рациональной свою точку зрения, что позволяло им резать католиков и заниматься вполне рациональной, с капиталистической точки зрения, работорговлей. Негры и прочие женщины ведь не умеют рационально мыслить?
Со временем такой подход лишился своей христианской составляющей: Бог потерялся где-то на полпути в гонке за Золотым тельцом. Но слепая вера в индивидуальную ответственность и личную энергию, которая может свернуть горы, осталась. Пусть даже она постепенно выродилась в языческий культ успеха.
И тут мы подходим к тесно связанной с методологическим индивидуализмом идее рынка. Когда я говорю про идею рынка в либеральном контексте, имеются в виду не реальные рынки сырья, товаров или ценных бумаг, которые существуют на практике и функционируют по своим собственным законам, возвышая или обращая в ничтожество целые регионы.
Нужно понимать, что в XVII-XVIII веке идея ничем не ограниченной индивидуальной предпринимательской деятельности казалась достаточно дикой.
Государства, в современном смысле, находились в зачаточном состоянии. Потому, с одной стороны, нормальная экономическая деятельность была практически невозможна без разрешения феодальных сеньоров и королевских патентов, а с другой -- бизнес был вынужден нести социальную ответственность по умолчанию. Общественная мораль требовала «справедливых» цен и «справедливых» зарплат, тем самым ставя непреодолимые препоны на пути накопления капитала и его оборота.
Потому либералы в лице Адама Смита стремились показать, что отдельные индивиды, взаимодействуя между собой и ставя целью свои личные интересы, неминуемо порождают общественное благо. Таким образом, идея рынка предполагает, что, освободившись от внешнего вмешательства со стороны государства и общества, индивидуальная инициатива и свободное взаимодействие между людьми неизбежно породят всеобщее процветание. Ключевая мысль здесь в том, что для достижения общественного благополучия нет необходимости в централизованном управлении обществом со стороны государства.
Я хочу обратить ваше особое внимание на этот тезис. Поскольку это краеугольный камень либерализма. Если его вынуть из фундамента, оставив лишь методологический индивидуализм и веру в личную автономию, вы получите государственный социализм. Тогда правительство получит право вмешиваться в деятельность общества, ограничивая личные свободы, ради общего блага. Очевидно, что чиновники будут ставить государственные и общественные интересы выше личных эгоистических стремлений к наживе и самореализации. Тем самым подавляя свободу личности.
Теперь, когда я показал суть основных постулатов, можно перейти к критике. Начнем с методологического индивидуализма, обратившись к критике свободы воли. Вера в силу отдельной личности и ее рациональный разум предполагает, что личность по своей природе является автономной и, в значительной степени, независимой от внешней среды. Но проблема состоит в причинно-следственных связях.
Еще Аристотелю было ясно, что есть причина, а есть следствие (правда, он насчитывал 4 разных вида причин, но это детали). И никто из нас не возник из ниоткуда и не уйдет в никуда, мы все являемся следствием поступков предыдущих поколений и окружающих нас людей и сами становимся причинами, формирующими окружающих нас людей. Именно это позволило Аристотелю высказать тезис, что общество предшествует отдельному человеку, создавая его как личность и определяя морально-этическую рамку его существования. В том же направлении мыслил и Сократ в работе Платона «Государство», указывая, что невозможно жить в аморальном обществе и быть моральным человеком.
Христианская культура боролась с этой точкой зрения, выдвинув тезис, что Бог, чье «Царство не от мира сего», дал нам бессмертную душу и сообщил, что именно на самом деле является моральным. И мы с его помощью способны поступать правильно и бороться с искушением. Так христиане порвали морально-этический шаблон античному миру.
Протестанты довели эту идею до логического завершения, убрав церковь как посредника между Богом и человеком и «магические» ритуалы, которые якобы должны были помочь в искуплении грехов. А потом уже готовую теорию подобрали либеральные политические теоретики, которые, будучи в своей массе верующими протестантами, считали ее чем-то само собой разумеющимся.
И все было прекрасно, но прогресс не стоял на месте. Потому вскоре на горизонте замаячили умники, полагающие, что Бога, скорее всего, нет. И вообще разумный человек должен использовать научный (причинно-следственный) метод, чтобы объяснять то, как устроено общество и он сам. Но проблема состояла в том, что торгово-денежные капиталистические отношения активно развивались, поэтому просто повторить тезисы античных философов и успокоиться уже не получалось. Нужно было сохранить веру в личность и рынок, отделив ее от протестантской версии христианства.
И здесь на сцену выступает величайший философ современной Западной цивилизации Иммануил Кант (еще один верующий протестант), который сказал, что, конечно, причинно-следственные связи существуют и определяют наше поведение. Потому для того, чтобы обрести свободу, мы должны выбрать ценность, которая не приносит нам непосредственной пользы, и служить ей. Тем самым мы разорвем порочный круг причинно-следственных связей и найдем свою человеческую свободу, получив возможность взаимодействовать с людьми как с личностями, а не как с инструментами достижения наших эгоистических целей. Морально-этическая рациональность в его учении проявляется в том, что, принимая то или иное свободное решение, человек должен универсализировать свое поведение. То есть подумать, как будет выглядеть мир, где все будут вести себя так, как он. И поскольку Истина для всех разумных людей одна, он неминуемо придет к правильному выводу.
Только проблема в том, что 99% населения планеты не знают о таком подходе. А большинство тех, кто пережил поверхностное знакомство с учением Канта в школе и университете, не поняли, что та философская галиматья, которой их там пичкали, имеет какой-то практический смысл. Таким образом, получается, что мы живем в мире, населенном биологическими автоматами.
И даже если вы, проникнувшись всем вышесказанным, решили радикально изменить свою жизнь, следуя кантианским заветам, у вас не выйдет найти ценность, которая не приносит вам пользы, и служить ей, универсализируя свои поступки путем использования своего воображения.
И здесь нам следует дать слово Зигмунду Фрейду.
Психотерапевтическая система, которую он изобрел, является, мягко говоря, сомнительной, но нельзя отрицать, что он совершил эпохальное открытие, заметив, что люди склонны цензурировать свои воспоминания. То есть человек может делать вещи, которые не совпадают с его представлением о себе, а потом забывать об этом. И здесь мы имеем дело не с продуманной ложью, а со спонтанной реакцией человеческого организма, позволяющей нам поддерживать иллюзию собственной целостности. Фрейд исследовал достаточно нарушенных людей, у которых этот феномен проявлялся намного ярче, но вскоре ему стало очевидно, что механизмы вытеснения присущи всем человеческим существам. Так, мечта о человеке, обладающем свободой воли, оказалась похоронена под грузом клинических фактов.
Вы технически не сможете придумать императив, который не будет вести к вашим интересам. И даже если сможете, то при попытке сверить свое поведение с ним, вы неминуемо вывернете ситуацию таким образом, что она принесет вам выгоду или оставит вас в пределах усвоенных социальных норм. Так что кантианские интеллектуальные игрища ни к чему не ведут.
А дальнейшее развитие психотерапии лишь показало то, что было известно уже Аристотелю и Платону: общество существует раньше личности.
Чего, например, стоит известный эксперимент британского психиатра Рональда Лэйнга, позволившего своим пациентам одеться в обычную одежду и свободно общаться между собой. Через некоторое время у большинства из них наступило значительное улучшение, и они все были выписаны.
Только для того, чтобы, оказавшись в своем «родном» социальном контексте, вернуться обратно в больницу менее чем через полгода.
Так понемногу были сформированы концепты шизогенной (порождающей шизофреников) и адиктивной (создающих алкоголиков и наркоманов) семей. Просто стало очевидно, что одного отдельного человека вне его семейной системы можно вылечить, но стоит его вернуть в семью, как он опять сходит с ума. Самое удивительное во всем этом было то, что если его удавалось вылечить с запасом, сходил с ума или уходил в запой другой член семьи.
Упорный кантианец мог бы возразить мне, что в работах Канта есть место для Бога, а также добавить, что он обосновывал свободу воли тем, что в человеке есть непостижимая для нас сущность (вещь-в-себе), которая дает свободу воли. Фактически я вижу здесь плохо закамуфлированное христианство, и потому мы вынесем за скобки эту часть кантовского наследия.
На этом я предлагаю закончить повесть о методологическом индивидуализме и оставляю вас в раздумьях.
Теперь следует обратиться к идеям рынка. С рынком все одновременно сложнее и проще. Прежде всего, если мы не придерживаемся методологического индивидуализма и, присущей этой точке зрения, веры в человеческую рациональность, то он, в значительной степени, теряет свою идеологическую функцию символа человеческой свободы. Хотя даже в этой ситуации мы можем утверждать, что рынок является наилучшим способом создания общественного богатства.
Вот тут и начинаются затруднения, которые лучше всего изложил Маркс. Основная проблема этого мыслителя в том, что он был сыном своего времени. И так сложилось, что он, как бы парадоксально это ни звучало, был слишком либерален. Маркс полагал, что Адам Смит более или менее верно описал положение вещей в капиталистической экономике и двигателем капитализма является свободная рыночная конкуренция, которая порождает социальный и экономический прогресс.
Далее он сделал логичный вывод, что свободная конкуренция, хотя и способствует прогрессу, но гибельна для капитализма в целом и приведет к его неминуемому краху. Поскольку конкуренция требует удешевления предоставляемых товаров и услуг, что, с одной стороны, вызывает развитие производительных сил, а, с другой стороны, требует увеличения масштаба производства и более жесткой эксплуатации рабочих. До тех пор, пока капиталистическая рыночная экономика способна к расширению за счет слаборазвитых регионов и слоев населения, с ней все в порядке. Но, в конечном итоге, когда весь мир будет охвачен рыночными отношениями, произойдет неизбежный коллапс капитализма, сопровождающийся свертыванием рыночной динамики и формированием крупных монополий. Тогда в мире останутся только крупная буржуазия и предельно обнищавший пролетариат. Буржуазия не сможет самостоятельно обеспечить достаточный уровень потребления, чтобы обеспечивать функционирование системы, а пролетарии будут получать ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Потому система потеряет смысл своего существования и начнется великая пролетарская революция, которая создаст систему, более не определяемую рыночными силами.
Все абсолютно логично. Только дело в том, что реальная рыночная система крайне далека от интеллектуальных построений Адама Смита, а прогнозы Маркса столь же далеки от реализации сегодня, как и в XIX столетии. Поэтому его многочисленные последователи и оппоненты приложили неимоверные усилия, чтобы объяснить, почему «абсолютно верные» предсказания Маркса не работают.
Так выдающийся теоретик капитализма Й. Шумпетер показал, что картельный сговор и формирование монополий, равно как и постоянное создание инноваций, являются естественным состоянием капиталистической экономики. А неомарксист И. Валлерстайн продемонстрировал, что в капиталистической системе прибыль присваивается частными лицами, а убытки амортизируются государством. При этом подобная система воспроизводит себя и на общемировом уровне, где прибыль сохраняют за собой государства первого мира, а издержки оплачивают развивающиеся страны.
Но, пожалуй, наибольшее значение в практическом опровержении трудов Маркса и Адама Смита сыграл человек, чей основной труд «Национальная система политической экономии» вышел в 1841 году, задолго до расцвета творчества теоретика коммунизма. Я говорю о Фридрихе Листе, незаслуженно забытом широкой публикой титане экономической мысли, чьи идеи во многом сформировали политико-экономический облик планеты, как мы его знаем.
Ф. Лист полагал, что богатство — как народов, так и отдельных людей — коренится в производительной силе. Если субъект экономической деятельности может производить товары с высокой добавочной стоимостью и обладает доступом к рынкам сбыта, он будет богат, а если не может, то раньше или позже он растранжирит все свои запасы и станет нищим. Таким образом, искусство управления национальной экономикой — это искусство сохранения позитивного торгового баланса (больше продавать, чем покупать).
Его основная мысль состояла в том, что для успешного экономического развития необходимо защитить молодые развивающиеся отрасли от иноземных конкурентов. Потому государство должно ввести протекционистские тарифы, способные защитить отечественного производителя и способствовать перемещению капитала из сельскохозяйственной сферы в промышленную. И лишь после того, как национальная экономика достигнет необходимого уровня развития, следует открыть ее свободной торговле.
Говоря современным языком, Лист полагал, что идеология свободной торговли является информационным оружием в руках Великобритании, позволяющей ей задушить потенциальных конкурентов в зародыше. Он использовал метафору отброшенной лестницы: вначале страна использует протекционизм в качестве пути, ведущего ее к успеху, но после того, как ее индустриальный сектор достиг необходимого уровня, она стремится «отбросить лестницу», чтобы никто не смог последовать по ее пути, и начинает проповедовать свободу торговли. Вот поэтому песня об открытом рынке — это любимый мотив всех развитых стран.
В конечном итоге подход, предлагаемый великим немецким экономистом, был успешно реализован Германским таможенным союзом и возникшей на его основе Германской империей. Также его рекомендацией активно пользовалась Япония на заре своего становления. Да и Российская империя, при премьер-министре С.Ю. Витте, делала то же, успешно развивая промышленность за счет выкачивания ресурсов из сельского хозяйства. Сталин фактически повторил успех графа Витте в новых исторических условиях. С точки зрения экономики, он был намного более листианец, чем марксист.
Правда, в обоих случаях налицо были «перегибы на местах», вылившиеся в голод 1891-1892 гг. и Голодомор 1932-33 гг. Вечно у нас все не слава Богу.
Теперь, когда со времен Листа прошло уже более чем полтора столетия, можно уверенно констатировать, что страны, более или менее последовательно реализовывавшие его стратегию, достигли успеха. Единственным исключением является СССР. Но даже его крах произошел в рамках концепций немецкого ученого, указывавшего, что протекционизм полезен лишь на ранних стадиях развития. А далее отечественного производителя надо бросить в бурные воды международной торговли. Иначе закрытая оранжерея национальной экономики начнет плодить нежизнеспособных уродцев.
Чтобы достигнуть успеха, Советский Союз должен был начать экономическую либерализацию в начале 70-х, а не тянуть до последнего.
Печальный конец этой повести нам известен. Индустриальная экономика на постсоветском пространстве была уничтожена дешевым и качественным заграничным импортом. А мы теперь экспортируем в основном сырье. Мораль сей байки: слушайте МВФ — МВФ плохого не посоветует.
Но вернемся в XIX столетие. Начиная с 70-х годо идеи Фридриха Листа стали мейнстримом. Их взяли на вооружение все чего-то стоящие государства Европы, что привело к распаду глобальной экономики того времени, создав условия для начала Первой мировой войны. Тем самым положив конец столетию мира и космополитизма, которым Европа наслаждалась со времен окончания Наполеоновских войн.
Ужасы тотальной войны потребовали от вовлеченных в нее государств более серьезного вмешательства в хозяйственную жизнь, чем это ранее казалось возможным. И те, кто не оказался на высоте поставленных задач, были вынуждены сойти со сцены, как это произошло с Австро-Венгерской, Османской и Российской империями. По ее окончании выжившие государства пришли к выводу, что в произошедшем ужасе виновата политика протекционизма и необходимо вернуться к свободной торговле и золотому стандарту. Задумка оказалась неудачной и вылилась в Великую Депрессию 1929-1934 годов, которая привела к власти фашистские режимы в Европе и породила политику Нового курса в США. Единственным государством, которое не пострадало от этого кризиса, был СССР, где уже утвердилась плановая экономика.
В новых условиях правительства были вынуждены использовать те же административные рычаги, что и во время Первой мировой, благо опыт уже был. Потому организовывались многочисленные национальные проекты, вроде постройки дорог или перевооружения армий, чтобы хоть чем-то занять огромные толпы безработных. Целью всех этих мероприятий была стимуляция платежеспособного спроса, который позволил бы перезапустить экономику. В конечном итоге эти новые социальные практики были концептуализированы в работе Джона Кэйнса «Общая теория занятости, процента и денег». В ней он, исходя из предположения, что люди склонны откладывать часть своих сбережений на черный день, продемонстрировал, что это неминуемо ведет к вымыванию капитала из экономики, а значит, и кризисам перепроизводства. Чтобы изменить ситуацию, государство должно периодически проводить интервенцию в экономическую жизнь, перераспределяя финансовые ресурсы в пользу относительно бедных слоев населения. Либо путем повышения зарплат и пособий, либо путем реализации масштабных проектов. Это позволит избежать повторения Великой Депрессии и подобных ей кризисов в будущем.
После Второй мировой войны все чего-то стоящие правительства пользовались рекомендациями Кэйнса, что позволило им достигнуть небывалого уровня макроэкономической стабильности. Потому период до 1973 года называют золотым веком промышленного капитализма. Ситуация изменилась, когда нефтяное эмбарго ОПЕК 1973 года обрушило зарегулированные западные экономики. Тем самым положив конец тому, что в специальной литературе называют организованным модерном (современностью). О том, как и почему это произошло, я писал в отдельной статье, и полагаю, что здесь об этом можно не повторяться.
Здесь можно подвести некоторые промежуточные выводы. Очевидно, что столетие между 1870-ми и 1973 годом можно назвать каким угодно, но только не либеральным в смысле экономической практики. Оно является в большей степени столетием Листа и Кейнса, чем Адама Смита. И в 60-е годы прошлого века экономист, пытающийся пропагандировать идеи свободного рынка, был бы в лучшем случае маргиналом, если не откровенным неудачником.
Но в 70-е все радикально изменилось. Правительства развитых стран не обладали необходимым количеством ресурсов, чтобы проводить успешные и крупномасштабные интервенции в экономику. Поэтому они сняли с себя ответственность за происходящее, вытащив с дальней полки либеральные ценности.
С одной стороны, ты не можешь найти работу и твой район понемногу превращается в помойку? Это все потому, что лично ты неудачник и плохо стараешься. Если бы ты и окружающие тебя люди старались лучше, у вас все было бы хорошо (методологический индивидуализм).
С другой стороны, если начнутся возражения, что работы нет в принципе, то какие претензии могут быть к государству? Ты ведь знаешь, что государство — неэффективный собственник и не умеет управлять экономикой. Это все рынок, мой дорогой друг, а задача государства — гарантировать неприкосновенность частной собственности и следить за исполнением договоров (законность). Потому, если будешь дальше тереться вокруг господского добра, то получишь полицейской дубинкой по зубам и дружеский массаж почек ногами. Пшел вон отсюда!
Все мы слышали эту песню, и не один раз. Вы, главное, читая очередную статеечку о том, что нашим властям достался не тот народ, потому реформы буксуют, не забывайте плевок с лица вытереть. Но это идеологическая составляющая, которая без соответствующей экономической компоненты долго бы не продержалась.
И здесь нам следует сделать очередной скачок во времени и опять вернуться к Адаму Смиту, который был пылким агитатором не только идей рынка, но и разделения труда, которому рынок способствует. Согласно его теории рынок приведет к тому, что люди будут делать вещи, которые им наиболее выгодны. Таким образом, они будут производить товар, который можно произвести с наименьшим количеством затрат и наибольшей добавочной стоимостью из возможных. В конечном итоге это приведет к тому, что система уравновесит саму себя и все получат наибольшую выгоду из возможных.
Только проблема состоит в том, что этот подход хорош для экономики XVIII века, а в XX веке выяснилось, что возникли целые отрасли экономики, нерентабельные в странах Запада. Даже со всеми кейнсианскими ухищрениями. И тогда нерентабельные отрасли промышленности выбросили в развивающиеся страны, а оставшиеся дома производства стали более рентабельны благодаря снижению налогов и тому, что рабочих теперь можно было запугивать аутсорсингом и безработицей.
Таким образом, разделение труда вышло на международный уровень, что породило новый виток проблем. Проблем для развивающихся стран, которые, под давлением Запада, были вынуждены открыть свои экономики для размещения малоприбыльных отраслей промышленности. Поскольку такое открытие заодно предполагало уничтожение высокодоходных предприятий, не способных противостоять западным конкурентам в равной борьбе. Это положение вещей закрепило глобальное неравенство, сказочно обогатив Запад.
По сути, вся эта демагогия на тему борьбы с коррупцией, свободной торговли, низких налогов и.т. д., и.т. п. нацелена не на повышение конкурентоспособности развивающихся стран, а на уничтожение последних преград для мобильности транснационального капитала. Тем самым облегчая его проникновение в страны третьего мира и снизив издержки на содержание как коррумпированных местных чинуш, так и местного государства в целом.
Очевидно, что либерализм — это идеология богатых и успешных стран и людей, стремящихся защитить свое превосходство и ликвидировать потенциальных конкурентов в зародыше, разрушив их экономический фундамент. Система Фридриха Листа является противоядием от такого подхода, замыкая рынок в рамках национального государства и способствуя разделению труда в рамках отдельно взятой страны, что позволяет сформировать стабильную, разноплановую и поддающуюся правительственному контролю экономику.
Но активное вмешательство в процесс перераспределения материальных благ порождает склонность правительства к авторитарным методам правления и приводит к свертыванию личных свобод. А государства, сумевшие добиться успехов на пути экономического развития, ставят своей целью изменение политического порядка в свою пользу, в том числе и военным путем. Что неминуемо порождает опасность возникновения мировых войн. По завершении которых победитель неминуемо встанет на путь либерализма и будет навязывать побежденным свободную торговлю. Так что даже если бы Третий Рейх или СССР смогли победить США, то неминуемо пришли бы к либерализму с национал-социалистическим или советским лицом.
Нынешний реванш правых и левых политических сил на Западе является признаком глубокого кризиса нынешнего миропорядка. И означает он вовсе не массовое безумие, а то, что все больше предприятий, производящих высокодоходную продукцию, перебираются в Китай. Что вынуждает западные правительства отказаться от либеральной политической практики и начать править вверенными им народами. Потому и робкие социалистические поползновения Барака Обамы, и листианские реформы Дональда Трампа свидетельствуют о том, что США тихо, на попе, сползают с экономической, а значит, и политической вершины мира. Тем временем Китай, ставший ревнителем свободы торговли, возвращает привычный ему образ Срединного (Центрального) царства. Так что в недалеком будущем, если ему удастся утвердиться в этой роли, мы сможем увидеть юбилейное китайское переиздание либерализма.
В следующей статье, посвященной либерализму, мы подробно разберем культурно-историческое значение этой идеологии, показав, как и когда ей удается завоевывать «сердца и умы».
-1.thumb.jpg)
