Начинается эта актуальная книжка с переклички великих. Современников, естественно. С одной стороны, ее автор — один из ведущих ученых нашего времени, внесший огромный вклад в развитие геномики и не далее, как в феврале 2001 года, опубликовавший полностью секвенированный геном человека. «ДНК создает музыку, — очаровывает нас Крейг Вентер в „Расшифрованной жизни“ (М.: Бином). — А клетки нашего организма и окружающая среда — оркестр, который ее исполняет». С другой стороны — его оппонент, Ричард Докинз, отменяет праздник, утверждая: «Молекулу ДНК ничего не волнует, и она ничего не знает. Она просто есть. А мы пляшем под ее дудку».
Но как же она — и ничего не знает? А это вот все — что такое? Например, эти замечательные мемуары — честный, откровенный рассказ о жизни американского генетика, в которой у Вентера было и небогатое детство, и война во Вьетнаме. Там — да, были фанфары, и даже дело труба, не скроем. «Кроме наркотиков, хорошо шел и алкоголь. В больнице было что-то вроде ночного клуба, такой подозрительный бар, где 24 часа в сутки можно было задешево купить спиртное. Вьетнамские ансамбли во все горло распевали песни „Битлз“, „Энималз“ и „Роллинг Стоунз“. Большинство санитаров ходили туда в свободное от дежурства время и напивались в стельку. Иногда я тоже так делал, и травку тоже курил, но большую часть своего свободного времени я все-таки занимался спортом».
Но это все частности, дальше идут главы «Моя ДНК, моя жизнь», "Ночные гены", «Y-хромосома и почему все так, а не иначе?». Правда, тут же случаются «Гены и пагубные пристрастия», а также «Моя Y-хромосома и секс», где автор вспоминает, как у него «была подруга по имени Ким, с которой познакомился в начале того года, когда она переехала в Милз и поступила в нашу школу». И его Y-хромосома «вступила в свои права, когда Ким отмечала свое шестнадцатилетие», но это, опять-таки, частности по сравнению с глыбой-человечищем в тылу науки. А ведь это еще и увлекательный рассказ о том, как сегодня делаются открытия и как нелегко приходится тем, кто пытается отстаивать новое. Пускай даже в начале того года, в Милзе. А вы говорите, «пляшем под дудку», молекулы «ничего не знают».
Во-первых, битлы с роллингами это вам не дудки, да и сам рассказ Вентера, если хотите знать, — хронология невероятных поисков и грандиозных задач. Тут есть место и острому соперничеству, и ожесточенным спорам, и столкновениям мнений крупнейших авторитетов в биологии. Когда он занимался расшифровкой генома, то переживал острые периоды радостного возбуждения сродни тем, что во Вьетнаме, руководя при этом сравнительно немногочисленной, но преданной армией ученых, а также парком компьютеров и разнообразных приборов. Они стремились достичь, как казалось, почти невозможного, иногда, все-таки, впадая в глубокую депрессию. В основном при обсуждении достижений с нобелевскими лауреатами и высокопоставленными чиновниками, коллегами и даже с собственной женой. О некоторых эпизодах автору до сих пор больно вспоминать. Но вспоминать все-таки приходится. Хотя бы для того, чтобы расшифровать для потомков всю эту музыку стоимостью в одну жизнь ради науки.
О том, наука ли психология, в следующей книге даже не упоминается — настолько и без того ошеломляющ контекст ее становления в «Великой психологии» Уэйда Пикрена (М.: Бином), представленный в хронологическом порядке. Уже в предисловии ученый, коллега автора, рассказывает об исследовании вопроса о том, «при каких обстоятельствах возникает зло?», когда он наблюдал, как студенты колледжа, добровольно участвовавшие в его опыте, во время простого ролевого упражнения, для проведения которого в подвале Стэнфордского университета создали условную тюрьму, с готовностью совершали акты жестокости. И этим «экспериментальная» часть книги не заканчивается, ведь ее подзаголовок гласит: «От шаманизма до современной неврологии. 250 основных вех в истории психологии». Да и сам автор, доктор психологии и истории науки в Университете Флориды, утверждает, что для него «привлекательной чертой современной психологии в ее нынешнем понимании является ее новый, более широкий охват, сопряженный с более глубоким анализом». С помощью которого, добавляет следом, «разрабатываются новые методы и процедуры, чтобы раскрыть тайны мышления и мозга, а также поведение отдельных лиц, групп и обществ в разных культурах и в разных поколениях людей».
Поэтому неудивительно, что опыт «электрошоковой терапии», «фрустрация и агрессия», а также вышеупомянутый «Стэндфордский тюремный эксперимент» присутствуют в этой своеобразной энциклопедии скорби. Кстати, с картинками, которые доктор обязательно вынимает из ящика стола, как правило, привинченного к полу. Начиная с шаманских практик, конфуцианства и астропсихологии эпохи Птолемея и заканчивая позднейшей гештальт-терапией, психонейроиммунологией и стадией когнитивного развития в период взрослости — вся картина пастельной свежести и масляного реализма предстает перед взором неискушенного в «подвальной» науке читателя.
Кроме всего прочего, из 250 важнейших вех в истории психологии, описанных в книге, наиболее устрашающе выглядят, опять-таки, «электрошоковая терапия» и «расщепление личности». После этого даже история Виктора, дикого мальчика из Аверона, кажется не такой страшной. Хотя, представьте себе, как однажды в холодный январский день в 1800 г. в фермерский дом на юге Франции забрел голый мальчик, дрожавший от холода. Хотя на вид ему было около 12 лет, говорить он не мог, не знал манер, присущих людям, и не мог узнать свое отражение в зеркале. Вскоре стало ясно, что он в одиночестве прожил в лесах несколько лет, где, вероятно, оказался в возрасте примерно пяти лет. Поскольку критический период, когда наступает пора учиться говорить, он в своей глуши благополучно пропустил, то игре на флейте его даже не пытались обучить. Из самых же невинных и занимательных в этой книге разделов — «фаза быстрого сна», давшая название группе «R.E.M.», «клетка с секретом» о бегстве как стимуле развития, и «синдром Мюнхгаузена», иллюстрированный гравюрой с полетом славного барона верхом на пушечном ядре.
В то же время в названии книги Леонарда Шлейна «Мозг Леонардо» (М.: Альпина нон-фикшн) заключен, казалось бы, вовсе не символ вивисекции, ведь автор все-таки не патологоанатом. Это в политической истории науки, знаете ли, для Института мозга были нужны и Ленин, и Маяковский, а здесь все условно, символично и не так сурово. Мозг великого да Винчи в данном случае — не самоцель, а повод поговорить об особенностях интеллекта человека вообще и эволюции нашего вида. Ведь в некотором смысле этот гений — человек будущего, идеал, к которому может идти наш вид, если не пойдет по пути самоуничтожения.
Вот почему автор исследования и тезка художника осторожно движется к ответам на вопросы «как» и «почему». Достижения Леонардо в искусстве и науке он рассматривает через призму современных исследований правого и левого полушарий мозга, а уникальность гениального творца видит в их удивительной интеграции. Честно говоря, при таком выхолащивании идеи души и прочих ангелов творчества становится страшновато за автора «Джоконды», ведь его творения в книге сравнивают даже с работами Марселя Дюшана, автора скандального «Фонтана» в виде писсуара. И хоть «Тайную вечерю» да Винчи меряют не этой его работой, а всего лишь «Обнаженной, спускающейся по лестнице, № 2», все равно довольно необычно. А еще вопросы — конечно, провокационные, но «чем объясняется его исключительность?» -- могут повергнуть, мягко говоря, в смятение. В этой ревизии художник «изображал святых без нимба», «ангел непонятного пола указывает не на того младенца», «Мадонна улыбается», а Иоанн Креститель вообще «изображен в той же позе, что на одном из порнографических рисунков Леонардо».
И лишь под конец «научного» анализа понимаешь, что это не с головой художника было что-то не так, а просто в интересах дела — то есть для той самой армии неучей, ставящих опыты в тюремных казематах своих университетов — нам предлагают вышеупомянутую шоковую терапию и фрустрацию наряду с агрессией. А тут еще советский классик подсказывает, что «полезен также унитаз, / но это не поэзия», и вовсе уж разумеешь смысл научных провокаций.
Впрочем, поэтические инверсии здесь тоже присутствуют, пугая «университетской» транслитерацией. Раньше ведь как поэта звали? Правильно, Александр Поп, и здесь у него соло: «Лишь часть науки — гения удел; / Хоть ум стеснен — искусству где предел?» А как теперь его величают, лучше узнать из контекста, канализированного смысла, трансгрессивной реакции, наконец, которые в данном нестандартном анализе применяются, может, и не столь открыто, но пользы от этого не меньше. Милан ХV века, который был главным центром производства оружия на всем Апеннинском полуострове, здесь сравнивают с Детройтом середины XX века. Леонардо при этом «где-то выучил нотную грамоту, и есть веские доказательства, что он сочинял музыку». Ну, а серебряная лютня художника в форме лошадиной головы и вовсе «сыграла важную роль в его дальнейшей жизни». И не потому, что, сами понимаете, была без мозгов.
