О других континентах говорить не будем, но по бескрайним просторам Евразии бодро и уверенно шагает национализм в разных видах — от респектабельного национал-консерватизма и традиционализма до оголтелого шовинизма и нацизма той или иной степени фашизоидности. После Второй мировой войны и до недавнего прошлого бытовала повсеместная уверенность, что нацизм, по крайней мере в Европе, стал достоянием ужасного прошлого, а сейчас если и существует, но в глубоком маргинесе.
Но уже в течение продолжительного времени «страна, победившая фашизм», то есть Россия, бьется в черносотенно-шовинистическом и национал-фашистском припадке, что вылилось в империалистическую «братскую» агрессию против Украины. А в последние годы и в Европе все более поднимает голову национализм, переходящий в нацизм. Ярким свидетельством стал головокружительный успех националистических и ксенофобских сил на выборах в Европарламент 25 мая 2014 года. И хотя влияние национал-радикалов в этом органе пока не стоит преувеличивать, сами они разобщены, да и Европарламент особой роли не играет, но националисты все сильнее влияют на формирование политической повестки дня в Европе, чем умело пользуется Кремль для ослабления ЕС и агрессии против Украины.
Эскалация национализма, ксенофобии и шовинизма заставила обратить внимание на следующий курьез. Подобные настроения почему-то принято называть правыми, право-радикальными, право-националистическими. А ведь политическая правизна и/или левизна являются понятием социально-экономическим и к национальному вопросу, строго говоря, особого отношения не имеет, о чем далее.
Возникает вопрос: почему неожиданно активизировался именно национализм вплоть до его крайних проявлений? И так ли это неожиданно?
Глобальный экономический кризис закономерно привел к резкому ухудшению экономических условий существования широких масс во многих странах, к падению доходов, к сокращению социальных гарантий, к росту безработицы. По логике, подобные социально-экономические проблемы должны были бы вызвать активизацию и рост популярности левых политических сил. Почему же вдруг правые?
Кто там шагает левой?.. Правой!
Если коротко, то потому, что нет настоящих левых. Левые дискредитировали себя практически везде и перестали быть таковыми. В Европе различного окраса социалисты скатились к неолиберализму. Находясь при власти, они ведут политику жесткой экономии, сокращают социальные расходы, но активно поддерживают крупный капитал, прежде всего паразитирующий на экономике и обществе финансово-банковский сектор, который и привел к кризису путем надувания спекулятивных «пузырей». Впрочем, старые либеральные и право-центристские силы также теряют популярность и мало чем отличаются от левых оппортунистов. В результате возникает курьезная ситуация, когда крайне правые национал-радикалы перенимают, по сути, левую программу, побеждая на выборах, в частности, в Европарламент, под социальными лозунгами.
Ярким примером может служить, например, французский «Национальный фронт» Марин Ле Пен (Marine Le Pen). Приняв «семейную» партию от своего отца-основателя Жана-Мари Ле Пена, «звездным часом» которого был выход с Жаком Шираком во второй тур президентских выборов 2002 года, Марин подчистила ряды и идеологию от слишком оголтелых элементов и моментов, а также отказалась от откровенно нацистских союзников типа греческой «Золотой зари» и венгерского «Йоббика». Национальный фронт сохранил и где-то даже усилил традиционную резко антиевросоюзовскую и антииммигрантсую позицию, граничащую с ксенофобией. В то же время, партия Марин Ле Пен взяла на вооружение социальные лозунги, граничащие с социалистическими. В итоге на выборах в Европарламент Национальный фронт взял ошеломляющие 25%, правда, при весьма низкой явке избирателей, а также с учетом того, что отношение к Европарламенту в «старой» Европе является весьма скептическим, и на выборах в национальные органы результаты, вероятно, будут иными. Но факт налицо: обывателям надоела извечная клоунада, когда «старые» и респектабельные правые в лице (нео)голлистов, которых сейчас представляет Союз за народное движение экс-президента Николя Саркози (Union pour un mouvement populaire, UMP), и находящиеся сейчас при власти левые социалисты нынешнего президента Франсуа Олланда периодически меняются у власти, мало чем отличаясь друг от друга. В итоге, изрядно «потоптавшись» на электоральных полях как находящихся в оппозиции право-центристов, взявших 21%, так и катастрофически теряющих поддержку властвующих социалистов, набравших всего 14%, Национальный фронт с его харизматичной лидершей обеспечил себе 24 из полагающихся Франции 74 мест в Европарламенте, хотя на предыдущих выборах партия Марин Ле Пен имела только три места.
Весьма похожие процессы происходят на противоположном берегу Ла-Манша. На выборах в Европарламент в Великобритании победу одержала евроскептическая Партия независимости Соединенного Королевства (United Kingdom Independence Party, UKIP) во главе с колоритным Найджелом Фэриджем (Nigel Farage). Партия UKIP набрала 27,5%, тогда как правящие консерваторы Дэвида Кэмерона взяли 24%, оппозиционные лейбористы — 23,5%, а младшие браться консерваторов по правительственной коалиции, без которых тори вообще не могли бы стать властью, либерал-демократы Николаса Клэгга — 18%. В результате Партия независимости увеличивает число мест в Европарламенте с 8 до 24. Правда, в отличие от французского Национального фронта, партия Найджела Фэриджа хоть и выступает за радикальное сокращение иммиграции, но резких антииммигрантских заявлений не делает, а жестко выступает за выход Туманного Альбиона из ЕС, то есть проводит не ксенофобскую, а скорее изоляционистскую политику. Социальной риторикой британские изоляционисты тоже не увлекаются.
Но здесь другой интересный момент. Вот уже более 100 лет в Великобритании лейбористы и консерваторы сменяли друг друга, мало чем отличаясь, примерно так же, как демократы и республиканцы в США. И вот теперь монополию этого дуэта нарушила Партия независимости.
Европейский обыватель устал от навязываемой толерантности и нетрадиционной сексуальной ориентации, от мультикультурализма и массового притока иммигрантов с чуждой культурой и этикой, от лицемерия так называемых европейских ценностей и засилья бюрократии, а теперь еще и от кризисного затягивания поясов. Ни одна из старых правых, либеральных и оппортунистических левых политических сил эти проблемы не решает, поскольку все они так или иначе комфортно устроились в существующей системе координат. Возник запрос на третью силу, выступающую против системы, и такой силой стали именно ультраправые, изоляционисты и националисты той или иной степени радикальности, зависящей от культурных особенностей страны.
Подобная картина наблюдается в других странах Европы. В Дании антииммигрантская и антиевропейская Народная партия получила 26,7% голосов избирателей, обеспечив себе четыре места из 13-местной датской квоты в Европарламенте. Определенных успехов на выборах добились националисты из других европейских стран — австрийская Партия Свободы, бельгийский «Фламандский интерес», «Шведские демократы», итальянская «Лига Севера», немецкая «Альтернатива для Германии», венгерский «Йоббик».
Но, как говорится, не Европой единой. На бескрайних просторах России уже давно царствует правый черносотенно-шовинистический путинский режим, социально-экономической базой которого являются государственно-монополистический капитализм, а проще говоря, олигархический капитал, сросшийся с бюрократическим аппаратом. Отравленное шовинистическим угаром народонаселение почти в едином порыве единится вокруг официального оголтелого национализма, граничащего с нацизмом. Официальные левые в лице компартии Зюганова исполняют роль подтанцовки режима и отравлены шовинизмом. Остальные левые представляют собой маргинальную кружковщину, которая также, преимущественно, страдает припадками великодержавного шовинизма, а потому готова гневно клеймить позором украинских «бЭндеровцев», но в упор не замечать все более национал-фашизоидный характер государства московского. Словом, если в Европе националисты еще только пробиваются к власти и признанию в обществе, то в России они уже давно стоят у руля, да еще с опорой на олигархический капитал и огромные ресурсы, а подавляющее большинство народонаселения отравлено ядом националистической идеологии.
Парадокс, но Украина на националистическом фоне Евразии смотрится вполне прилично, даже несмотря на записных национал-патриотов из «Свободы» у власти и на «страшный» «Правый сектор», которым путинский агитпроп пугает детей. «Правый сектор» оказался, похоже, «мыльным пузырем», вокруг которого больше мифов, чем реальности. Популярность «Свободы» катится под откос, а, мягко скажем, сомнительная деятельность ее представителей в нынешнем правительстве вызывает растущее раздражение даже у самых националистически настроенных граждан. Президентские выборы положили конец сказкам о «националистическом угаре» в Украине: электоральные «свершения» лидера «Свободы» Тягнибока и таинственного руководителя «Правого сектора» Яроша в сумме едва превысили статистическую погрешность.
Какофония расхожих заблуждений, или Заметки о правых и левых
Неожиданная популярность правых и националистов заставила внимательнее присмотреться к этим понятиям. При ближайшем рассмотрении, национализм и правизна соотносятся друг с другом примерно, как гвоздь и панихида, а подавляющее большинство современных правых является не совсем правыми или даже совсем не правыми. В оригинале политическая правизна, собственно, как и левизна, являются понятиями социально-экономическими и имеют весьма отдаленное отношение к национальному вопросу, хотя жестко разделять социальное и национальное, конечно, нельзя. В Украине же любая партия, тайно или явно выражающая интересы капитала, прежде всего крупного, олигархического, например, Партия регионов, «Батьківщина», УДАР и даже компартия, усердно исполнявшая подтанцовку у олигархов, являются намного более правыми, чем «Правый сектор», не имеющий, кроме Бандеры и ОУН, вообще никакой идеологии, особенно в социально-экономическом плане.
Чтобы понять, кто на самом деле левый, а кто правый, следует разобраться в этих весьма мутных и неконкретных понятиях. Начать следует с повторения хрестоматийных вещей из школьного учебника по истории.
Понятия политически «левых» и «правых» совершенно случайно возникло в 1789 году во время Французской революции. В парламенте Франции тогда справа располагались так называемые фельяны — депутаты, выступавшие за сохранение монархии, правда, ограниченной конституцией. По центру помещались жирондисты, которые считались сторонниками республиканского строя, но колебались. Наконец, слева сидели якобинцы, выступавшие за радикальные социальные изменения революционным путем.
Таким образом, первоначально под правыми понимались те, кто стремится сохранить существующий строй, а под левыми — те, кто выступает за преобразование социального уклада. Иными словами, правый — это консерватор и реакционер, левый — прогрессист, чаще всего радикальный. В этом смысле, «правые революционеры» есть нонсенс.
Со временем в европейской традиции установилось несколько иное разграничение. Правые считаются сторонниками суверенитета личности, соблюдение права собственности, законности, а также либеральных экономических взглядов, предусматривающих сокращение вмешательства государства в хозяйственно-экономическую деятельность. Правда, здесь не все просто: наряду с социалистами, либералы долгое время считались левыми, тем более, что европейский социализм и либерализм выросли из одного корня. В свою очередь, в европейской традиции, левые — это приверженцы социального равенства, устанавливаемого при помощи государства.
Но реалии чаще всего не вписываются в схемы. Правые и левые часто меняются местами. К тому же, деление на правых и левых сильно зависит от национально-исторических условий. Например, в Европе на рубеже ХІХ-ХХ веков было принято считать, что правые являются сторонниками индивидуализма, а левые провозглашали приоритет общества и государства. Но в России с этим в корне не соглашались. Как отмечал русский философ Семен Франк, до 1917 года в Российской империи правые ассоциировались с реакцией, угнетением народа, подавлением свободы мысли и слова, а левые были синонимом освободительного движения, сочувствия по отношению к «униженным и оскорблённым». Эта «царская» система координат, в целом, по сей день сохранилась на «построссийско-имперских» и постсоветских просторах, включая Украину.
Правда, затем Франк утверждает, что после октябрьского переворота произошло переворачивание понятий, то есть левые стали синонимом произвола, деспотизма, сохранения системы, а правые — символом стремления к достойной жизни и смене системы. Написав эти строки в эмиграции в 1930-х годах, бывший марксист Семен Франк погорячился в том смысле, что внутри СССР деление на левых и правых отсутствовало в сколько-нибудь значительном обиходе. В чем Франк прав, так это в попытке выйти из привычной, но весьма неадекватной системы координат «правые-левые». Свою работу он даже назвал «По ту сторону правого и левого», очевидно, по примеру знаменитого текста Фридриха Ницше «По ту сторону добра и зла».
Наиболее адекватным является следующее старое доброе классическое деление. Правые — это приверженцы социального неравенства и капиталистических отношений, прежде всего, эксплуатации человека человеком. Правая идеология является идеологией социального господства; она выражает интересы господствующего социального класса или определенной властвующей группы внутри господствующего класса. Левые — сторонники социального равенства, обеспечения разумных неотъемлемых социально-экономических прав и гарантий для всех и каждого. К левым социальным течениям относят социализм, социал-демократию и социал-либерализм, коммунизм, анархизм.
Итак, разделение на правых и левых имеет социально-экономическую основу и никоим образом не касается национальной проблемы. Поэтому сама постановка вопроса о «правом национализме» является неадекватной, что, кстати, отличает не только Украину, но и другие страны, включая так называемые развитые, где тоже любят поговорить о «право-националистических радикалах».
К тому же, радикальными националистами могут быть как правые, так и левые...
Левые, правые и националисты: национальные особенности в Украине
Последний тезис наглядно подтверждается украинской историей.
Руководство Центральной рады считало себя политически левым. Грушевский и Петлюра были украинскими эсерами, а Винниченко считал себя социал-демократом и призывал к союзу с московскими большевиками. В то же время, все они, пусть и с разными шатаниями, но были националистами.
После заключения Брестского мира Центральная рада 1 марта 1918 года вернулась в Киев фактически на кайзеровских штыках как марионеточное правительство. Но так как она ситуацией не владела и не могла обеспечить поставки продовольствия для Германии и Австро-Венгрии, что было важнейшим условием Брестского мира, Центральная Рада была разогнана при поддержке оккупационного командования, и к власти пришел гетман Скоропадский. Это была не просто смена власти, а правый переворот.
Скоропадский был дворянином, царским генералом и крупным землевладельцем. Среди известных политических деятелей Украины гетман был одним из немногих настоящих правых и проводил свои взгляды в жизнь, что его и погубило. Крестьяне разделили бывшую помещичью землю, но гетманат при помощи германских и австрийских войск землю отбирал и наделял ею помещиков-землевладельцев, включая новоявленных, сбежавших из России от большевиков. Это привело к крестьянскому восстанию, которое возглавила Директория, куда входили Винниченко и Петлюра. После того, как Германия и Австро-Венгрия проиграли войну и в них начались революции, немецкие и австрийские войска стали покидать Украину, а армия Директории подавила остатки войск гетмана, вернувшись в Киев. На этой исторической канве построен сюжет знаменитой «Белой гвардии» Булгакова. На сей раз имел место левый переворот.
В то же время правый Скоропадский, как и левый Петлюра, был националистом, и в этом смысле он отличался от левого Петлюры только подходами и методами. Таким образом, 1918 год в Украине прошел под знаком борьбы левого и правого национализмов.
Далее, уже в советский период, в Украине было большое число партий и деятелей, которые сочетали политическую левизну и национализм. Можно выделить «укапистов» и «боротьбистов», по сути, суверен-коммунистов, влившихся в большевистскую партию, а позднее репрессированных режимом Сталина за «буржуазный национализм». Яркими примерами сочетания левизны и национализма являются соратник Ленина и один из немногих видных большевиков-украинцев Скрипник, а также национал-коммунист Мыкола Хвылевой, который был этническим русским, а его настоящая фамилия — Фитилев.
Еще один, весьма показательный в обсуждаемом смысле этап истории Украины связан с борьбой ОУН-УПА. Прежде всего, отметим, что, вопреки заезженному штампу, ОУН и УПА — это, как говорят в Одессе, две большие разницы, о чем далее.
Вопреки расхожим мифам, ОУН не была политически правой, особенно если вести речь об ОУН-Р, она же ОУН-Б, то есть о бандеровской ОУН. Идеологию ОУН нельзя назвать правой, да собственно, как справедливо отмечали известные украинские историки из диаспоры Иван Лысяк-Рудницкий и Орест Субтельный, идеологии толком и не было. В качестве таковой использовался так называемый интегральный украинский национализм авторства Дмитрия Донцова — этнического русского, бывшего в молодости социалистом.
Идеологией же интегральный национализм нельзя назвать потому, что в нем отсутствует сколько-нибудь разработанная система идей, а имеется лишь некая совокупность понятий и тезисов следующего содержания. Политика — это дарвиновская борьба между народами за выживание, нация — абсолютная ценность, а национальное государство — это высшая цель, которая оправдывает любые средства, требует от личности отречься от себя во имя коллектива и ставит нацию над индивидом. Настоящие националисты должны быть «сильными личностями», которые не останавливаются во имя идеи нации, преклоняются перед украинской историей, утверждают культ национального героизма, жертвенности и борьбы. Обществом руководит не разум, а железная воля сильных личностей, которые заставляют народ быть единым целым, несмотря на объективное деление на социальные группы и классы. Ничего конкретного о типе независимого государства идеологи интегрального национализма не говорили. Они мало что могли сказать о его социально-экономическом строе, но подчёркивали, что он будет иметь аграрный характер (это в ХХ веке!) и опираться на сотрудничество между государством, кооперативами и частным капиталом. Политическая система должна строиться на власти единственной националистической партии, где состояли бы проверенные «борцы» и «лучшие люди», а во главе должен был стоять вождь (проводник), облечённый неограниченной властью.
Такое подобие идеологии не утверждает социально-экономического неравенства и эксплуатации человека человеком, не имеет иных признаков, которые позволили бы обвинить бандеровцев в политической правизне. Социальный состав ОУН включал, в основном, селян, рабочих и небогатую интеллигенцию, часто происходившую из духовенства, как тот же Бандера. Во времена Австро-Венгрии, а затем в межвоенной Польше украинцы Галичины представляли, большей частью, малоимущие классы. Поэтому расхожий штамп большевиков о «буржуазном национализме» был глупостью.
Но это теория. Практика оказалась весьма курьезной и политически левой...
ОУН так и оставалась бы группой террористов-заговорщиков, если бы не обрела социальную базу в виде УПА, которая, в свою очередь, была массовой народной «партизанкой», поначалу преимущественно сельской. Первоисточником УПА стала Полесская Сечь, основанная на Волыни Тарасом Боровцом по кличке Бульба. Фокус в том, что, будучи близким к находившемуся до Второй мировой войны в Польше петлюровскому правительству в изгнании, Боровец считался социалистом, то есть левым.
Дальше — больше. По мере разворачивания УПА, в нее вливались тысячи бойцов, командиров, даже политработников Красной Армии, причем не только украинцев, но и представителей других национальностей. Было очень много членов партии большевиков и комсомола, которые шли в ряды повстанцев по убеждениям, поскольку абсолютно справедливо считали, что сталинский режим извратил коммунистический идеал свободного и творческого общества в противоположность — концлагерь и репрессивную машину. Українську головну визвольну раду, являвшуюся политическим руководством УПА, возглавлял национал-коммунист Кирило Осьмак. В политическом крыле движения и в самой УПА пребывало много бывших эсэров, анархо-коммунистов, боротьбистов-укапистов, выходцев из партии большевиков, которые даже не думали изменять своим левым убеждениям. Наоборот, под их влиянием изменялось мировоззрение «коренной», галицкой верхушки ОУН. Главнокомандующий УПА Роман Шухевич, который в молодости под влиянием своего наставника и основателя ОУН Евгена Коновальца сформировал отрицательное отношение к левой идеологии, изменил свое мнение, с интересом штудировал труды Маркса-Энгельса-Ленина и согласился на наличие в политическом крыле движения левых интеллектуалов во главе с Осьмаком как более продвинутых в мировоззренческом плане, хотя и сам Шухевич был очень образованным человеком. Его последователь, последний командующий УПА Васыль Кук в вопросах марксизма-ленинизма легко затыкал за пояс доцентов и профессоров советских высших партийных школ. Член Главного Провода ОУН Бандеры Евген Стахив, руководивший националистическим подпольем на Донбассе, призывал своих соратников сдать в архив интегральный национализм и взять на вооружение социалистическую идеологию, но с акцентом на борьбу с империализмом и право украинской нации на самоопределение.
Все это умышленно замалчивается московской шовинистической пропагандой, нынешними так называемыми коммунистами и современными националистами Украины, которые кормятся у олигархов так же, как и «коммунисты».
Резюмируя этот блок, особо подчеркнем¸ что во время своего максимального расцвета, УПА воевала не только за национальное государство, но также — и это крайне важно! — за социально-справедливую Украину «без панов» и без эксплуатации человека человеком. А сей несколько растянутый экскурс был сделан для того, чтобы на конкретных примерах из истории Украины ХХ века показать, что политическая правизна, вопреки расхожим штампам, абсолютно не является синонимом национализма, который может быть левым в социально-экономическом плане.
Национализм как экзистенциальный тупик современности
И все же, в чем причина «неожиданного» как для ХХІ века ренессанса национализма, переходящего в нацизм, который, казалось бы, был похоронен еще в середине ХХ века?
Выше уже сказано, что традиционные правые и левые партии все более не отвечают запросам обывателей, а в условиях нарастания в мире кризисных явлений оказываются совершенно несостоятельными. К тому же, левые перестали быть таковыми и мало чем отличаются от правых, обслуживая интересы крупного капитала, а не рядовых граждан.
Почти весь ХХ век прошел под знаком огромных ожиданий, связанных именно с левой идеей. Но трагический и преступный провал коммунистического эксперимента по созданию принципиально нового общества в бывших социалистических странах и мещанский оппортунизм европейских левых привел к дискредитации левой идеи. Это завело цивилизацию в тупик, хотя смысл этой трагедии до конца не осознан по сей день. Но это отдельная тема.
С правой идеологией, кстати, дело обстоит ничем не лучше. Расхожие буржуазные мифы о равных возможностях каждого построить свое личное мещанское счастье путем частной предпринимательской инициативы на ниве конкуренции и инноваций также давно следует сдать в архив или даже в утиль. Еще Карл Генрих Маркс в далеком ХІХ веке, проанализировав предшествовавшую историю, в 1-м томе своего бессмертного «Капитала» высказался в следующем смысле: имманентные силы капитализма ведут к тому, что он, вопреки расхожим заблуждениям, не развивает, а наоборот, уничтожает массовую частную предпринимательскую инициативу. Иными словами, названные, но не раскрытые из-за нехватки психологических знаний Марксом имманентные силы капитализма ведут к концентрации капитала в руках олигархии, пролетаризации широких масс мелких «хозяйчиков» и превращению последних в наемных работников или люмпенов. Кстати, то, как это происходило в Америке на рубеже ХІХ-ХХ веков, очень интересно описано в книге Джека Лондона «Лунная долина». Эти процессы набрали силу в конце ХІХ века и окончательно оформились к середине ХХ столетия, что нашло отражение в работах авторов, в частности, так называемой франкфуртской школы социальных исследований, например, Герберта Маркузе, а особенно, Эриха Фромма.
В 1950-1960-х годах Фромм в ряде своих работ писал о радикальной смене характера капитализма и соответствующего ему психологического типа массового индивида. На смену авторитарно-накопительному типу социального характера лавочника, купца, кустаря, промышленника эпохи первичного накопления капитала пришел потребительско-приспособленческий психотип массового индивида эпохи крупных корпораций. Вместо спроса на носителя предпринимательского чутья и умения рисковать, возник спрос на отчужденного индивида, способного без трения функционировать в огромных государственных или корпоративных коллективах, когда наиболее ценным качеством стало умение приспособиться, занять как можно более комфортное и значимое место в иерархической структуре, а также возможность и умение много и со вкусом потреблять, приводя в движение весь этот уродливый социально-экономический механизм.
Экономической основой такого уклада стало знаменитое welfare state, то есть «общество всеобщего благоденствия во потреблении». Стараниями разного рода «умников» были изобретены и соответствующие идеологемы о «конце истории», о достижении деидеологизированного и чуть ли не бесконфликтного общества, в котором исчезают классовые и вообще социальные противоречия, а идеология теряет всякое значение, поскольку все могут много, качественно, во все возрастающем объеме потреблять, и в этом счастье в жизни, ибо ничего другого и не надо.
Объективные национальные проблемы тоже попытались кое-как «замести, как мусор под коврик». Левый интернационализм, долгое время бывший в ХХ веке распространенной идеологией, канул в лету не только потому, что была дискредитирована тесно связанная с коммунистической идея, но и потому, что российский большевизм, имевший к идеалам коммунизма крайне отдаленное отношение, извратил интернационализм в шовинизм. Сейчас мы наблюдаем продолжение этого процесса в путинской России.
Попытка внедрения мультикультурализма, этакой глобалистически-капиталистической редакции интернационализма в потребительском обществе, тоже провалился — массовая иммиграция в развитые страны культурно и ментально чуждого элемента привела к обострению национальных противоречий, всплеску криминалитета, этно-культурным перекосам. Не только в порочно-разгульном мегаполисе Парижа, но и в бюргерской и деловой благонамеренности Франкфурта-на-Майне, где, кстати, расположен Евроцентробанк, печатающий евро, вам покажут иммигрантские районы и проникновенно пояснят, что «туда лучше не ходить».
Неолиберальный курс последних десятилетий, подстегивание потребления кредитами, денежная эмиссия, надувание «пузырей» на финансовых рынках закономерно привели к кризису, который похоронил «светлое потребительское будущее» welfare state. Это обострило межнациональные противоречия в перенасыщенных иммигрантами развитых странах: когда социально-экономическое положение ухудшается, проще всего винить «чужих», особенно, если они действительно, мягко говоря, не представляют собой образец воспитанности и благонравия.
Вслед за левыми, правыми, потребительскими и прочими идеологемами, провалилась никчемная и совершенно невежественная затея с сотворением некоего общества, абсолютно лишенного идеологии и не испытывающего в ней никакой потребности. Тем более что опиралась эта «идея» на достижении потребительского счастья бесконечного удовлетворения бесконечно раздуваемых последствий, а welfare state, повторим, накрылся «медным тазом» всерьез и надолго, а скорее — навсегда.
Причин здесь, как минимум, две. Во-первых, ресурсы планеты и человечества ограничены, а потому бесконечно удовлетворять неуемный рост потребностей невозможно. Но это самое простое экономическое объяснение.
Во-вторых, есть более сложная психологическая, если угодно, экзистенциальная причина. Фромм как-то гениально обратил внимание на тот факт, что индивидуальная и коллективная психика должны непременно содержать ту или иную систему координат, так или иначе моделирующую окружающий мир, включая социальные отношения, а отсутствие такой модели ведёт к потере ориентации, психозу, даже гибели. Морально-этические основы модели и её адекватность — другой вопрос, но без неё — однозначная психопатология, чреватая самоуничтожением индивида и общества, а также разрушением окружающего мира.
Представляется, что массовая бессознательная потребность к наличию хоть какой-то идеологии привела к возрождению самой простой, доступной для широкого обывательского понимания, не требующей особых умственных упражнений идеологии — национализму, переходящему в нацизм.
Кризис подогревает ситуацию, провоцируя невротичную тревожность, ведущую к обострению у массового индивида чувства изолированности, бессмысленности бытия, бессилия, беспомощности, никчемности. Это, в свою очередь, запускает авторитарные импульсы социального характера, вызывающие стремление опереться на внешнюю силу, «влиться в ряды», возвыситься на фоне «понаехавших» инородцев. Национализм является здесь, повторим, одной из самых понятных и доступных для массового индивида идеологий, не требующих особого напряжения для восприятия.
Естественно, игнорировать или, тем более, подавлять национальные чувства — крайне опасный путь, это чревато тяжелыми последствиями, что не раз доказывала история. Причина в том, что национальное — это архетип, это совокупность накапливавшихся веками аффективно-нагруженных идентифицирующих содержаний коллективной психики.
Но опора в ХХІ веке на национализм, да еще сползание в ряде случаев к радикальному нацизму, есть преступная глупость в эпоху глобализма и роста опасностей, чреватых (само)уничтожением человечества, когда нужно, наоборот, всемерное объединение сил, средств, ресурсов, знаний, а не их разобщение. Об опасности глобальных национальных противостояний и вовсе лучше не вспоминать. При всей естественности национализма как реакции на социальные процессы — это откат назад...
Более того, новый глобальный всплеск национализма — это экзистенциальный тупик, и он намного опаснее, чем даже может показаться на первый взгляд!
