Российские власти отказались передавать Украине для дальнейшего отбывания наказания кинорежиссера Олега Сенцова, осужденного в Крыму по обвинению в создании террористической группы. Об этом стало известно в пятницу утром после того, как заместитель министра юстиции Украины Сергей Петухов опубликовал в «Фейсбуке» официальный ответ Минюста России на посланный в Москву еще в марте запрос украинского ведомства. Отказ России мотивирован тем, что Сенцов имеет российское, а не украинское гражданство — по мнению Москвы, он автоматически стал россиянином после присоединения Крыма, поскольку не успел подать заявление об отказе от российского гражданства (о том, какие препоны для крымчан Россия строила на этом пути, можно почитать здесь).
Олега Сенцова и других украинцев, содержащихся в российских тюрьмах по различным обвинениям, часто называют «украинскими заложниками» — российские, украинские и международные правозащитные организации считают их дела сфабрикованными и политически мотивированными. В среду на встрече «нормандской четверки» в Берлине вопрос об освобождении «украинских заложников» поднял президент Украины Петр Порошенко. Пока вернуть на родину удалось только трех из более чем 10 содержащихся в российских тюрьмах украинцев — Надежду Савченко, Геннадия Афанасьева и Юрия Солошенко. По данным Министерства иностранных дел Украины, сейчас в России находятся 12 украинских политзаключенных, еще 16 человек находятся в тюрьмах и колониях в аннексированном Крыму. Последним по времени этот список пополнил украинский журналист Роман Сущенко, арестованный в Москве в начале октября по обвинению в шпионаже.
Надежда Савченко была обменяна на осужденных в Киеве россиян Александра Александрова и Евгения Ерофеева 25 мая. Уже 14 июня на родину вернулись Геннадий Афанасьев и Юрий Солошенко — их обменяли на пророссийских активистов из Одессы Елену Глищинскую и Виталия Диденко. Казалось, процесс пошел и скоро остальные «украинские заложники» также вскоре смогут увидеть своих родных и близких. Тем не менее, за прошедшие с тех пор четыре месяца ни один из них не был возвращен на Украину или освобожден, а состояние здоровья некоторых из осужденных в России граждан Украины сильно ухудшилось и их жизнь вызывает у правозащитников серьезнейшие опасения. Почему прекратился обмен заключенными между Москвой и Киевом? На вопросы Радио Свобода отвечает Зоя Светова, журналист и правозащитник, член Общественной наблюдательной комиссии Москвы по контролю за соблюдением прав заключенных.
— Может ли судьба находящихся в российских тюрьмах граждан Украины решиться на таких встречах, как встреча в Берлине в рамках «нормандской четверки»?
— Я уверена, что судьба всех украинских граждан, которые находятся в российских тюрьмах и колониях, может быть решена только на дипломатическом уровне. Но я не уверена, что даже если Петр Порошенко говорил об этом с Путиным, их судьба решится быстро. Я думаю, что, к сожалению, это займет какое-то время. Безусловно, Владимир Путин — это единственный человек, который решает проблему освобождения украинских граждан. Так же как это было в Советском Союзе, когда советских диссидентов, которые сидели в тюрьмах и колониях, освобождали руководители Советского Союза, и эти вопросы тоже решались на переговорах с западными партнерами.
— Почему после обмена Надежды Савченко, Геннадия Афанасьева и Юрия Солошенко процесс обмена застопорился?
— Мне кажется, здесь была ошибка тех, кто этот процесс организовывал с украинской стороны. Может быть, это была ошибка, может быть, так было задумано, но нужно было освобождать всех людей списком. И кстати, об этом говорил тот же Владимир Путин, по-моему, на пресс-конференции в Кремле, когда ему задали вопрос об освобождении [украинских] граждан. Он сказал, что нужно всех менять на всех. «Обмен списком» — это когда украинских политзаключенных, которые находятся в России, меняют на российских граждан, которые находятся в Украине. Я слышала, что одним из людей, которые решали, кого менять, а кого нет, которые вели все эти переговоры, был Виталий Медведчук, близкий к Владимиру Путину.
Он — известная личность, поэтому это, может быть, и не была ошибка, а это было сделано специально, чтобы кого-то обменять сначала, а потом все заморозить, чтобы продолжать торговлю. Известно, что в вопросах об обмене украинских политзаключенных очень активную роль играли западные лидеры. И хотя Порошенко на берлинской встрече сказал Владимиру Путину о необходимости скорейшего освобождения своих граждан, главную скрипку, конечно, тут играют лидеры Запада, которые понуждают Владимира Путина освободить украинцев.
— На кого им стоило бы обратить первостепенное внимание, чья ситуация требует немедленного разрешения?
— На сегодняшний день в очень тяжелом состоянии находится Станислав Клых. Это фигурант так называемого «дела чеченских боевиков» украинского происхождения. Это дело Станислава Клыха и Николая Карпюка, которые были осуждены на 20 лет Верховным судом Чечни. Дело совершенно безумное, о том, как Клых и Карпюк якобы воевали в Чечне, в первой чеченской войне 1994 года. Нет никаких доказательств, что они принимали в ней участие, но они были осуждены. А Станислав Клых — это человек, который сошел с ума из-за тех пыток, которые к нему применяли при задержании и во время предварительного следствия. Совершенно непонятно, как этот человек будет находиться в колонии, куда его должны в ближайшее время отправить (сейчас он сидит в грозненском СИЗО). Необходимо провести ему судебно-психиатрическую экспертизу в Институте имени Сербского, необходимо как можно быстрее отправить его на родину, положить там в психиатрическую больницу. Это действительно страшная жертва этих репрессий России по отношению к украинским гражданам. А задержали его совершенно случайно, когда он из Украины приехал в Орел.
— Еще одна история — это дело Сергея Литвинова, которое было сфальсифицировано, и прокуратура потом даже косвенно признала это, убрав из него все сумасшедшие обвинения в изнасилованиях и убийствах, которые в этом деле содержались. Но Литвинова все равно отправили в тюрьму по одному единственному и тоже довольно странному обвинению, в котором не было реальных потерпевших, причем отправили надолго, на 8,5 лет. Складывается ощущение, что, кроме родных и адвокатов, про него все забыли. Его состояние здоровья, насколько я знаю, тоже вызывало опасения еще на стадии судебного процесса. И тем более вызывает опасения сейчас.
— Хорошо, что вы напомнили про это дело. Сергея Литвинова я неоднократно видела в тюрьме, я нашла ему адвоката — Виктора Паршуткина, который его очень хорошо защищал, и именно благодаря Виктору Паршуткину удалось снять с Сергея Литвинова эти страшные обвинения в изнасилованиях и убийствах мирных жителей, абсолютно фейковые, не построенные на доказательствах. Литвинов сидит за разбой, которого он не совершал, якобы за кражу машин, и Паршуткин в суде также доказывал, что никакой кражи не было. К сожалению, Сергей Литвинов — это человек, о котором часто забывают и правозащитники, и украинские власти, и с этим ничего не поделаешь.
— Что сейчас происходит в деле Олега Сенцова?
— Олег Сенцов, безусловно, человек очень достойный, которого тоже безумно жаль. Судя по тому, что говорят его сестра, его родственники, он сидит сейчас в Якутске, в якутской колонии. Какое-то время он был в депрессии, он не мог понять, почему его не освобождают, хотя были надежды, что его освободят вслед за Надеждой Савченко. Это человек, за которого заступались очень многие кинорежиссеры всего мира, российские кинорежиссеры, но это никак не повлияло на Владимира Путина. Именно из-за того, что его обвиняют в терроризме, и из-за того, что этот человек открыто выступал против аннексии Крыма.
— Вы недавно побывали в туберкулезной больнице Матросской Тишины, и ваши заметки оттуда звучат пронзительно — может быть, потому, что вы в таких местах бываете несколько реже, чем ваши коллеги. Все это читать по-настоящему жутко. Когда, по вашим ощущениям, ситуация в российских тюрьмах начала так быстро деградировать?
— Я посещаю московские СИЗО уже 8 лет, раньше я бывала и в российских колониях. Самая большая проблема московских тюрем и некоторых СИЗО в других крупных городах — их перенаселенность. В московских СИЗО превышение лимита достигает 50 процентов, какое-то время он составлял 60 процентов. Это как если в тюрьме на 890 мест содержится 1200–1300 заключенных. Мы знаем, что летом и весной, например, женщины в московском СИЗО спали на полу на матрасах, потому что другого места не было. Благодаря правозащитникам удалось эту ситуацию изменить. Мы привели туда и уполномоченного по правам человека Татьяну Москалькову, и заместителя начальника ФСИН России Валерия Максименко, и благодаря им эта ситуация была изменена. Часть заключенных из этой женской тюрьмы отселили, и сейчас у каждой женщины там есть свое место. Что касается туберкулезного отделения больницы Матросской Тишины, там ситуация катастрофическая. Я там за 8 лет была не так много раз, но когда я побывала сейчас, неделю назад, меня это поразило.
Больничные камеры находятся в ужасном состоянии, люди не знают, какие у них диагнозы, и самая большая проблема в том, что там просто нет врачей, потому что врачи массово увольняются из этого туберкулезного отделения и вообще из больницы Матросской Тишины. Это приводит еще и к тому, что людей, которые больны туберкулезом, не сразу переводят в больницу. Вместо этого они содержатся в камерах со здоровыми людьми, и здоровые люди заражаются туберкулезом. Врачи увольняются, потому что у них безумно низкие зарплаты, просто уничижительно низкие, и огромная нагрузка. У нас в России сейчас кризис, и на ФСИН очень урезаны расходы, зарплаты, там просто некому работать. Это просто катастрофа, это абсолютно безответственная политика российской власти, и ФСИН России тоже никак не сигнализирует, не кричит SOS. Это приведет к тому, что люди будут умирать, люди будут заражаться, и как это изменить — я не знаю.
— Когда я читал эту заметку, я вспоминал воспоминания заключенных ГУЛАГа и у меня порой складывалось ощущение, что ситуация в иных тюрьмах стала даже хуже.
— Нет, мы не можем сказать, что сейчас стало хуже. Во-первых, сейчас все-таки есть люди, которые посещают следственные изоляторы, это члены общественных наблюдательных комиссий, которые могут об этом говорить. Почему я написала об этом сейчас, почему не написала год назад, хотя ситуация, в принципе, была такая же? В Москве, например, 11 тысяч заключенных, и невозможно даже в режиме ежедневного посещения тюрем зайти к каждому и узнать, что с ними происходит. Конечно, ситуация сейчас не хуже, но ситуация катастрофическая, и ситуация не меняется, потому что российская тюрьма как институт остается одним из институтов карательной системы. Государство ее так и использует, в то время как во всем мире тюрьма все-таки является местом, где людей содержат, когда они осуждены, когда они находятся под следствием, и при этом содержат в более-менее нормальных условиях. В России, с учетом нашего гулаговского наследия, очень мало что изменилось. И главное, что не изменилась психология сотрудников этих учреждений. В каждом заключенном, даже не осужденном, они видят преступника, и поэтому они к ним так же и относятся. Знаменитую фразу Дмитрия Медведева, нашего бывшего президента, который сказал, что «тюрьма не санаторий», можно написать на зданиях всех российских тюрем и колоний.
— Почему попытки декриминализации некоторых статей УК не привели к разгрузке тюрем?
— Конечно, какие-то поправки их разгружают, но здесь есть очень большая проблема — проблема судебной системы. Людей берут под стражу совершенно за все, потому что у российской судебной системы обвинительный уклон. Главное — взять человека под стражу, чтобы следователю легко было с ним работать, чтобы легко было получать нужные показания. Никто не хочет работать, и следователи могут раскрывать преступления только благодаря признанию. А суды идут на поводу у следственной системы. Они совершенно не думают о том, что происходит в тюрьмах, что тюрьмы переполнены.
Я очень много писала о том, что судей нужно в обязательном порядке водить на экскурсии в российские СИЗО, чтобы они видели, что там происходит. Журналисты обращаются, например, к председателю Московского городского суда Ольге Егоровой, говорят о том, что московские тюрьмы переполнены, спрашивают: «Зачем вы сажаете москвичей, которым можно избирать другие меры наказания, такие как домашний арест, или подписка о невыезде, или залог?» А Егорова приводит какую-то свою статистику, совершенно не соответствующую реальности, и говорит: «Нет, мы сажаем только тех, кого не можем не посадить». Нужно, чтобы судьи пришли в СИЗО, в тюрьмы и посмотрели, как женщины спят на полу, как адвокаты не могут зайти к своим подзащитным, потому что не хватает следственных кабинетов. Женщины и мужчины в СИЗО постоянно пишут заявления на прием к врачу, но врачи просто не справляются с приемом заключенных.
— Был ли какой-то период в российской истории, когда вам показалось, что ситуация с перенаселенностью тюрем начинает улучшаться?
— В конце 80-х годов, еще до перестройки, СИЗО были переполнены гораздо больше, чем сейчас. Мой отец, писатель Феликс Светов, в 1985 году сидел в тюрьме Матросская Тишина, и там в камере на 20 человек было 60 заключенных. Он болел астмой, и я помню, как он рассказывал, что он задыхался и подходил к стене, чтобы просто дышать. Мы знаем знаменитую фотографию, которую публиковал Валерий Абрамкин, известный правозащитник, в докладе, который назывался «Тюрьма — ад на земле», когда люди просто сидят друг у друга на головах.
Тогда ситуация была ужасной! После перестройки тюрьмы были разгружены, была принята концепция судебной реформы, была реформа пенитенциарной системы. Когда я пришла работать в ОНК, я стала посещать тюрьмы в 2008 году, такой перенаселенности не было. Что касается остальных «родовых пятен ГУЛАГа», как я их называю, они сохраняются. Чудовищная ситуация в колониях, например, где людей продолжают бить, пытать, и мы знаем об этом. Вымогательство в российских СИЗО и колониях, когда родственники пересылают последние деньги, потому что из колонии звонит муж или сын и говорит, чтобы переслали деньги, иначе его убьют или изнасилуют. Это все осталось. Как это изменить? Нужно менять систему. Имеет ли к этому отношение Владимир Путин? Да, конечно, он имеет отношение — в том смысле, что и суд, и тюрьму Владимир Путин и его окружение используют как карательную систему, как элемент репрессий. Тюрьмой пугают. Именно поэтому очень многие люди, которые занимаются политикой, гражданские активисты сейчас уезжают из России. Их могут посадить в тюрьму, они боятся российской тюрьмы. То же самое было во времена Советского Союза, когда диссиденты уезжали из СССР, потому что не хотели сидеть.
