На прошлой неделе Львовский облсовет пикетировали активисты и родители детей, умерших в родильных домах Львова вследствие врачебной халатности. Толчком послужила очередная внутриутробная смерть ребенка, хотя беременная женщина находилась в роддоме под наблюдением врачей. Родственники обвиняют медперсонал в затягивании процесса родов с помощью медикаментов, каковое и стало причиной смерти ребенка. В клинике собираются провести собственное расследование. Тем временем роддом закрыли якобы на плановую профилактику.
Впрочем, как оказалось, подобные смерти в родильных домах бывают часто. Остап Пудляк и его жена именно в этом роддоме два с половиной года назад лишились своей доченьки. Остап не смирился с утратой. И намерен законным способом доказать вину врачей. Досудебное следствие по этому делу уже завершается, и теперь он готов оказывать помощь тем семьям, которые не "замкнулись" в своем горе и хотят привлечь к ответственности проявивших халатность врачей. Хотя и признается, что это очень тяжело прежде всего в смысле эмоциональном. Его супруга до сих пор не может спокойно вспоминать первые дни февраля 2014 года.
— Расскажите, как это случилось.
— Мы очень ждали появления на свет этого ребенка, мы это планировали. Прошли все-все исследования и обследования в разных платных и государственных лабораториях. Супруга весь период беременности находилась под наблюдением врачей. Никаких замечаний с их стороны и проблем не было. Абсолютно ничего. Когда пришло время выбирать роддом, мы пошли нетрадиционным путем. Ни с кем не договаривались и обратились к первому врачу, работавшему в тот день в роддоме. Мы рожали в роддоме на Рапопорта, потому что живем рядом.
— Вы врачу платили?
— Нет. Мы попали к первому, кто принимал.
— Вас "скорая" привезла или приехали сами?
— Нет, супруга легла в клинику, ведь приближалась дата родов. Так порекомендовал врач. Может, более правильным было бы приехать уже на роды. Но я решил, что лучше все-таки оставить супругу под стопроцентным контролем врачей. И она официально находилась там десять дней до родов. Я, как банкир, всегда учитываю риски. И тогда я полагал, что стопроцентно все риски сняты: она будет под пристальным наблюдением врачей и родит ребенка прямо в клинике.
— А вот того, что произошло, вы и не предполагали.
— Мы по плану должны были рожать 7 февраля 2014 года, а родили 12-го. Но за четыре дня до родов, как стало известно впоследствии, уже начались проблемы. Плод перестал интенсивно двигаться. Хотя супругу несколько раз и обследовали, врачи ничего угрожающего не выявили. Говорили: «Нужно шоколадку съесть, и все будет хорошо». Я не медик, но уже сейчас из материалов дела вижу, что супругу просто "передержали" и халатно отнеслись к своим обязанностям. Уже 7 февраля обследование показало, что сердцебиение ребенка не отвечает норме. Супругу направили к лечащему врачу. Он успокоил: кое-какие проблемы есть, но в целом все хорошо. И должен был наведаться и проверить в тот же день вечером. А пришел только через три дня, в понедельник 11.02.14, после обеда. Я считаю, что если бы мы рожали в пятницу (08.02.14) или же (из-за возможных проблем) сделали кесарево сечение, то трагедии удалось бы избежать. Очевидно, о супруге просто забыли. 12.02.14 в 13.30 у нее резко начал болеть живот. Врачи сначала укололи «но-шпу», потом в 19.30 -- «спазмалгон» и сказали: "Придешь, если боль станет невыносимой". Лишь после того, как моя супруга устроила скандал, палатный врач позвонил лечащему. И тогда решили рожать. В 23.40 ее перевели в родильный зал.
— И что произошло при родах?
— Мне позвонили в 23.30 12.02.14 и сообщили, что она будет рожать в полночь. Я приехал, чтобы присутствовать при родах. Это должны были быть партнерские роды.
Схваток еще не было, воды тоже еще не отошли. Пузырь прокололи при мне большой спицей, и я увидел зеленоватые воды. Медики сказали: «Плохо, но не катастрофически». Ребенок, как оказалось, лежал в положении "заднего вида затылочного предлежания". Я сказал: «Если есть хоть малейшая угроза, делайте кесарево сечение и не мучьте никого». На что врач ответил: «Вы — отец, а я — профессор, поэтому сидите тихо и молчите».
— Следовательно, врач был не начинающий, а с опытом?
— Ну да, профессор. Врач сказал, что когда будут схватки, то ребенок перевернется. Я спрашиваю: «А если не перевернется?». А он отвечает: «Перевернется». Ребенок потом перевернулся. Но не настолько, насколько нужно (по словам врача, на 70%). Я снова попросил сделать кесарево сечение, но врач мне сказал: «Или вы сейчас уйдете отсюда, или стойте тихо. Кесарево сечение делать уже поздно, выход теперь только один ---ВПЕРЕД!».
В 3.30 ночи стало заметно, что врачи стали нервничать. Они сделали несколько уколов. По их словам, это были «кокарбоксилаза», «горячий укол» и еще что-то. В это же время забрали прибор для измерения сердцебиения ребенка, так как он потребовался другим роженицам. Измеряли стетоскопом акушерским, поэтому результаты измерения сердцебиения я не видел.
— Ваша супруга при этом как себя чувствовала?
— Все эти пять часов она была в сознании, все слышала. Меня еще удивило, что ей вдруг поставили какую-то капельницу. Спрашиваю врачей: «Что это?». Мне говорят: «Витамины». Как потом выяснилось, это была стимуляция родов, а не витамины. Об этом никто ничего не говорил. Разрешения на это ни я, ни супруга не давали. Я спросил, когда мы родим. Мне сказали, что в два часа ночи ребеночек будет уже у меня на руках.
— И что было далее?
— Далее был ужас. Я впервые увидел, как выдавливают ребенка из женщины. Сначала -- локтями. Потом врач стал на табуреточку. Такая белая табуреточка. Я ее помню до сих пор, я ее нарисовать могу. На нее становятся, чтобы усилить давление, и всем телом выдавливают ребенка. Это продолжалось пять часов. В результате моя жена была полностью обессилена. Ее лицо стало бордовым, а белки глаз -- красными из-за потрескавшихся капилляров. Я сам уже не мог даже говорить. Но мы были готовы на все, лишь бы ребенок родился. Это наше право, право отца и матери, принимать решения, а дальше были бы мои проблемы. Мне потом говорили: «Хорошо, что девочка умерла, потому что у нее был бы ДЦП или еще что-то». Какое они имеют право так говорить?! Это мой ребенок!
А дальше произошло что-то непонятное. На пятом часу этих тяжелых родов я чувствую, как меня за плечи хватают чьи-то руки, и слышу: «Отец, выйдите отсюда». Я в том стрессе даже не заметил, как в зал вошла бригада из пяти человек. А меня просто взяли за плечи и вышвырнули. Они выглядели, как мясники, один из них в таком темном фартуке. Меня выгнали за пределы зала, супруге, насколько я понимаю, сделали анестезию. Я сидел за дверью. Услышал крик ребенка, однако очень слабый. Потом слышал, как делали какие-то манипуляции, кажется, отсасывали слизь из легких. Как потом стало известно, ребенка вытягивали щипцами. Я зафиксировал момент рождения, когда услышал крик ребенка. Хотя в материалах дела есть расхождения во времени. По моим данным, ребенок родился раньше, а они утверждают, что позже. Что они делали с ребенком в этот промежуток времени, я не знаю.
— Вам показали ребенка?
— Да. Но перед этим (когда я еще сидел под родильным залом) открылась дверь, вышла санитарка и, я хорошо это помню, выбросила в туалет плаценту. Чтобы было понятно: по ней можна определить, что произошло и что привело к таким последствиям. Очевидно, врачи на тот момент знали, что есть серьезная проблема, и уничтожили основное для гистологии доказательство. Согласно материалам дела, кому-то передали, кто-то взял, и в итоге — нет. А я видел, что ее выбросили. Если бы я знал, что ее нужно сохранить, то в карман бы положил.
— А что было с ребенком?
— Когда я его увидел, то ужаснулся. Девочка была уже одета, на ней была шапочка и комбинезончик. Шапочка была надета на желтую головку, ее чем-то смазали. Я заставил их снять шапочку. Головка была вся в синяках и изуродована, на темени была большая гематома бордового цвета, из левого ушка текла кров. Она тяжело дышала. Мне сказали: «Это так бывает, когда щипцы накладывают». Там уже был неонатолог. Он меня отправил за пояснениями к гинекологу. Я к нему, а он мне: «Ребенок родился. Ты его видишь, все вопросы к неонатологу». Да, ребенка приняли и выставили оценку по шкале Апгара 7-7. Это означает, что младенец абсолютно здоров, абсолютно! Нет никаких отклонений! Даже оценка 5-5 хорошая. А у нашего — 7-7! Только череп полностью изуродован, из уха течет кровь и ребенок практически не дышит. Неужели врачи этого не заметили? Потом экспертная комиссия спрашивала, как же это врачи поставили 7-7, когда максимум можно было поставить 4-2. А травмы и синяки впоследствии зафиксировал судмедэксперт, они остались даже, когда ребенок уже умер.
— Супруга на тот момент в каком состоянии была?
— Ее разбудили. Но она была в тумане. Ее чем-то накрыли. И я вижу, что на животе у нее что-то странное. Я снял с нее эту ткань. А на животе какие-то бутылки со льдом или чем-то таким лежат. А сам живот аж черный. Я такого в жизни еще не видел. Мне говорят: «Это нормально, это потом сойдет».
Словом, отвезли ее в палату, а ребенка -- в интенсивную терапию. Но не вызвали ни реанимацию, ни реанимобиль, не поместили в инкубатор. Просто положили на кровать. И никто ничего не контролировал. Это был последний раз, когда я смотрел ей в глаза. Девочка очень тяжело дышала. А меня отправили искать мазь «Траумель». Я бегал по Львову и искал эту мазь. А тем временем врачи пропустили момент, когда у ребенка остановилось дыхание. Это случилось приблизительно в 10.40 13.02.14. Он не дышал более семи минут. Одна из причин остановки дыхания в том, что из легких ребенка не был откачан меконий.
— Тогда он умер?
— Впал в мозговую кому. У него возникло внутреннее кровотечение ВШК, дыхание не подняли, а делали искусственную вентиляцию легких. Тогда они вызвали реанимобиль. А мне начали совать для подписи документы. Там были три бумажки. Одна о том, что я не возражаю, чтобы ребенка перевезли в другую клинику. А две другие — что супруга разрешает стимулировать роды и что я не имею претензий к врачам. Представьте себе, какой цинизм! Они хотели, чтобы я в письменной форме отказался от претензий, пользуясь моим состоянием на тот момент. В детской клинике врачи еще месяц боролись за жизнь ребенка. А потом у него просто остановилось сердце. Месяц он так жил, но мозг погиб. Когда судмедэксперт делал вскрытие тела ребенка, то в черепной коробке мозга не было, была вода.
— В заключениях судмедэкспертизы укзан тот момент, когда еще можно было спасти ребенка?
— Да. Есть заключение экспертной комиссии. Ее цель -- дать овет на вопрос: можно ли было предотвратить смерть? Так вот, заключение комиссии следующее: ребенка можно было спасти, если бы не халатность врачей.
— Кто виноват?
— Это решит суд. Но если бы врач еще в четверг, пятницу посмотрел историю болезни, сделал УЗИ, проверил сердцебиение ребенка и принял правильное решение, то ребенок был бы нормальный, здоровый. Но даже когда родился ребенок в таком состоянии, необходимо было сразу же вызвать реанимобиль и везти в реанимацию. Мне потом сказали, что если бы ребенка привезли через час, то он бы выжил. Да, это было бы сложно, последствия были бы непредсказуемые. Но ребенок бы жил. А его довели до остановки дыхания и заметили это слишком поздно, когда процессы были уже необратимые. Ребенок фактически умер на четвертом часу своей жизни.
— Когда вы решили, что будете добиваться правды?
— Может, если бы я не присутствовал при родах, не видел бы все собственными глазами, я бы еще колебался. А так у меня не было сомнений. Я подобного не прощу. Пусть ответят те, кто виноват. А это пускай установят следователи. Я не могу сказать, что виновен один человек. Это халатность всей команды врачей.
— Как вам удалось получить документы, выписки из истории болезни и другие бумаги? Разве в клинике не попытались все это уничтожить?
— Да, врачи в роддоме имели достаточно времени, чтобы сделать с документами все, что хочется. Поэтому они подделали многие из них. И полиция уже возбудила уголовные дела по фактам подделки документов. Но первым моим шагом было написание заявления в правоохранительные органы по факту смерти ребенка, ходатайство об изъятии всех документов и перевозе тела в другой морг для независимой экспертизы.
— Заявление приняли?
— Без проблем. И в этот же день начали действовать. И следователь начал изымать документы в детской клинике и в роддоме. И вот тут началось. Мы с супругой пришли к заведующей роддомом, объяснили, что нам нужно.
— Подождите, а почему вы сами пошли, а не следователи?
— Помните, что тогда происходило в стране? Революция, хаос, паника... У меня восемь следователей было по делу. Они очень быстро менялись, увольнялись, перемещались. Но следователь все же изъял документы, хотя лишь через три недели. Поэтому я получил копии документов.
— И вот вы пришли, а она вам говорит...
— «Я вам документов не дам!». Я пояснил, что имею полное право ознакомиться с копиями. И через четыре дня они мне дали маленькую папочку, пару листочков. И там мы увидели подделанные документы. Те самые: что супруга разрешает делать стимуляцию, а также что я сам привез супругу в роддом, когда у нее уже отошли воды, на момент начала родов. Они даже не посмотрели, что перед этим она лежала у них десять дней в стационаре. Они не раз переделывали эти документы. Но им это не помогло.
— Почему же вам пришлось два с половиной года добиваться справедливости?
— Вопрос сложный. Очевидно, были следователи, которые специально затягивали рассмотрение дела, теряли документы. У меня был следователь, затягивавший весь этот процесс. Но сейчас его уже уволили. И большинство вещей, которые он должен был сделать, делали мы с адвокатом.
— За это время вы встречались с родителями, которые пережили то же, что и вы?
— Да, встречался. Но они не захотели бороться за справедливость. Им легче спрятать свою боль. А нужно решиться и написать заявление в правоохранительные органы.
— Врач пробовал с вами договориться?
— Он даже не извинился. Конечно, когда ребенок умер, я к нему подходил, чтобы понять, как это произошло. Ведь если врачи не виновны, то я это приму и сделаю выводы. А он сказал, что ребенок умер из-за вируса.
— Когда дело может оказаться в суде?
— Смертность младенцев в роддомах Львова получила новую огласку и вызвала общественный резонанс. Семьи начали бороться. И я в этом им помогаю. Сейчас все эти дела расследует областное управление национальной полиции под контролем прокуратуры области. Это вселяет оптимизм, что дело может быть передано в суд уже в этом году.
— А подозреваемые не попытаются договориться в суде?
— Я считаю, что на тот момент, когда мое дело поступит в суд, будут расследования по делам других семей, переживших такое же горе. И я верю в честность суда. Ведь никто, даже прокуроры, депутаты, судьи ныне не могут с уверенностью сказать, что при рождении их детей, внуков такое с ними не произойдет. Это что, лотерея?
— Потребуете от виновного еще и моральную и материальную компенсацию?
— На данном этапе мое требование — наказать. В моем заявлении речь о материальной компенсации не шла. Если суд скажет сидеть — значит, будут сидеть. Душа моего ребенка не продается.
— Вы решились на второго ребенка?
— Да, у нас уже есть доченька, ей уже год. Жена уже успокоилась. Представьте, утрата ребенка для меня, как отца, -- большой стресс, а для матери намного больший.
— Рожали в другом роддоме и уже платили за это?
— Нет. Я придерживаюсь мнения, что искоренение коррупции нужно начинать с себя. Мы ни с кем не договаривались. Пошли и родили здорового ребенка в другом роддоме.
