Несмотря на то, что за последние четверть века половина сельского населения Украины перебралась в города, страна наша остаётся глубоко консервативной, архаической.
Такое масштабное смешивание сельского и городского населения сегодня, если оставить за скобками объективное столкновение культур и нравов, несёт в себе даже некоторый позитив. Оно не позволяет городскому населению окончательно оторваться от земли в прямом и переносном смыслах.
Даёт ему возможность чувствовать землю, её людей и окончательно не впасть в дегенеративный, опустошающий души постмодерн, сочащийся в умы и сердца отовсюду.
У меня много знакомых в сёлах, я регулярно езжу туда, чтобы понаблюдать за поведением тамошних жителей.
Например, украинцы в сёлах остаются консервативными даже в еде: тут, вопреки стереотипам, крайне мало едят сало (городские едят его куда чаще и в больших количествах!), потому что питаться салом нерационально, его куда выгоднее продать, как и свинью в целом. Выгодно продавать любой урожай, наш рынок устроен так, что потом, в разгар сезона, всё это селяне смогут купить в полтора-два раза дешевле на оптовых базах и получить для себя тот же рацион за меньшие деньги, оставшись в прибыли. Это касается и огорода. Зачем есть клубнику в мае или помидоры в июне, если городские жители всё равно купят это втридорога, да ещё и спасибо скажут?
Украинское село до сих пор остаётся матриархальным. Мужики, к сожалению, мрут всё так же рано, ещё совсем не старыми, не доживая даже до нынешнего пенсионного возраста. Но бабы, несмотря на то, что в пересчёте на мужика их становится всё больше, а нрав остаётся таким же дрянным и даже портится, всё равно в почёте. У них хранятся деньги и вообще — у них вся власть. Сельских мужиков даже жаль.
Нет, Украина не Европа. Даже в плане самого устройства сельского хозяйства. Наши селяне никогда не были фермерами, у нас всегда было вдосталь земли, в отличие от европейцев (и многих регионов России), наши люди не должны были жаться на кусочках и отрезках. Самые глупые вели одиночные хозяйства, предприимчивые собирались в артели, трудились сообща, проводили работы толоками; были колхозы.
Сегодня фермерство среди украинцев всё так же не популярно, да и учитывая сложности и специфику ведения бизнеса в стране, — вообще дело малореальное.
В Украине всё устроено так, чтобы селянам было нерационально вести хозяйство больше, чем на отведённом рядом с домом участке в десять соток.
Остальную землю они вынуждены сдавать в пользование. Будет закон — многие её и продадут от безвыходности.
Реализовать больше определённого объёма усилиями одной или даже нескольких семей (соседей) на ближайших рынках невозможно. Товар туда ещё нужно довести, но даже если есть автомобиль (а есть он не у всех), количество ящиков, корзинок и мешков всё равно будет ограниченным. Да и подобные продукты, уходящие с рук, — скорее сезонные. Всё остальное приходится продавать перекупщикам за полцены и даже дешевле, а конкурировать с латифундистами, выращивающими тот же картофель или огурцы, нереально, отчего обработка больших участков земли становится нерентабельной.
Украинцы презирают торгашество, несмотря на то, что оно окутало собой города (да и сёла тоже), и они даже зависят от него, как в случае с продажей урожаев. На торгашей (перекупщиков, спекулянтов), как правило, приезжих, местные всё равно смотрят с презрением.
Другое дело — селяне, приезжающие в город. Когда всё выращено своими руками, тут уже иное обращение — уважительное. Украинцы до сих пор разделяют торгашество и труд.
Торгашество сегодня не запрещено, его даже не осуждают вслух, но никто, кроме самих торгашей, их не уважает. Они всегда будут чужими даже среди алкоголиков — те хотя бы местные и помнят, когда вместо шестнадцатиэтажных панельных уродов и асфальта парковок тут были фруктовые сады, где всё, что сейчас стоит денег на рынке, можно было брать бесплатно. Когда всё было для людей.
Как-то один торгаш на рынке, продавая скупленную у селян черешню, в ответ на возмущение старушки, почему, дескать, так дорого, пошутил, что брежневские времена давно закончились.
Но это — жизненные мелочи.
Да, украинцы предприимчивы, иногда даже чересчур. Однако в любом деле всегда остаётся место страху Божьему. Именно им, а не экономической целесообразностью, руководствуется в последний момент наш человек. В решающие секунды, прежде чем принять окончательное решение, украинец думает не о собственном интересе, а о том, правильно или неправильно он поступает. Украинцы ещё помнят, что такое стыд, и в этом их спасение.
Наши люди могут даже наплевать на закон, когда знают, что правда — за ними. Когда, например, приезжают вырубать соседний лес, а у парней с пилами даже есть документы, да и лес они вывозят не себе, а на продажу, но дело тут может дойти едва ли не до самосуда. Людей возмущает сам факт того, что лесорубы прикрывают своё кощунство необходимостью зарабатывать деньги. Ведь сколько есть других работ, не приносящих вреда окружающим, даже, наоборот, полезных! Так думают украинцы. Подобные моменты несправедливости, когда всё идёт против людей и, значит, вопреки Богу, гневят всех до глубины души.
Наши люди остаются набожными, подсознательно — верующими, несмотря на моду атеизма. Атеизм сегодня — болезнь молодых, атеизм — это протест, а не рациональный осознанный выбор мыслящего человека, атеизм — это рефлексия. Если у человека не совсем испорчена душа, после тридцати, как правило, у многих это проходит.
Украинцы умеют терпеть, им ведомо смирение. Украинцы не будут, как европейцы, выходить на улицы городов (и уж тем более сёл) многомиллионными протестами после повышения тарифов на ЖКХ или цен на проезд, подсознательно понимая или просто по-животному ощущая, что всякая власть сакральна. Это пускай европейцы ездят вместе со своими министрами-хомячками на велосипедах, пусть тасуют депутатов в Европарламенте и занимаются прочей ерундой. Украинцам не до велосипедов, и других политиков у власти для них нет.
Власть для украинцев — это насилие, Левиафан. Они будут бояться и уважать его, даже свергая очередного президента или распуская парламент, подсознательно понимая, что следующая власть будет ещё страшнее. Но почему-то веря в то, что всё будет наоборот, веря в чудо, веря в Бога.
Реальная власть для всё ещё аграрной Украины — это не президент, депутаты или министры. Это их вассалы на земле: чиновники облсоветов и главы районов, способные уничтожить любого маленького человека, у которого не хватило сил, чтобы подать свой голос достаточно громко и попытаться защититься. Хотя и это бесполезно. Кто такой человек против государства?
Украинцы остаются очень пассионарными, несмотря на социальный шок и нищету. Просто они ещё не знают, что делать. Что делать, признаться, сегодня не знаю и я. Как и не представляют себе, как это взять и покинуть эту страну, родной Киев.
Люди продолжают трудиться. Украинцы могут с упорством возделывать поля, добывать уголь и строить самолёты. Украинец, как русский мужик, долго терпит, но может, если направить его энергию в необходимое русло, разойтись во всю ширь Днепра, по обе руки берега, и разнести всё в щепки и осколки, разорвать в клочья, чтобы потом вернуться к земле, шахтам и заводам.
Украинцы могут обманывать, но по мелочам. Когда дело доходит до крупной лжи, появляется боязнь. Осознание того, что что-то делается неправильно, несёт в себе ужас будущего смутного, но неотвратимого наказания. «Бог накажет!» — назидательно говорят и тревожно думают наши люди.
Кажется, порой, что православие стало в Украине наносным, что оно совсем угасло. А потом присмотришься и понимаешь, что ушла вера глубоко в души наших людей, затаилась, чтобы напоминать о себе голосом совести в самые важные моменты даже совершенно конченным людям. Чтобы дать искру света в самую тёмную украинскую ночь.
Большинство наших людей могут грешить украдкой, по мелочи, но брать большой грех на душу, даже если он сулит хорошую выводу, не станут, побоятся, что Бог их за это накажет и станет ещё хуже. «Бог всё видит!» — настаивают они.
Украина остаётся православной страной. Католицизм, несмотря на навязчивую популяризацию, не прижился и не приживётся среди наших людей (за исключением Запада страны, разумеется, где это уже историческая данность).
Врагами для украинцев католики тоже уже не станут. Но для подавляющего большинства наших людей католицизм всё равно останется лишь частью общего фона. Он никогда по-настоящему не тронет душу, как бы ни восхищались сегодня некоторые готической красотой соборов и прочими артефактами старой Европы, уничтожать которые предлагал ещё Артюр Рембо («Позолотим твой Лувр, гроши свои отдав! Ты будешь сыт и пьян. Мы тоже не в обиде: смеются господа, у нас на шее сидя! Нет! Эти мерзости старее всех морщин. Народ не шлюха вам»). Католиков об их вере украинцы даже не спросят.
Украинцы, особенно в сёлах, до сих пор помнят, что было «при ляхах», и многие, пускай и неохотно, признают, что было куда хуже, чем при «москалях».
Кто-то до сих пор перечитывает «Тараса Бульбу» («Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась ему!»).
Кто-то ещё помнит рассказы стариков и родителей о разорённом в 1920 году Киеве, о взрыве мостов, об издевательствах над украинцами на Волыни, после чего последовавшая бойня уже не кажется столь однозначной в плане исторической справедливости.
Жаль только, что сегодняшние историки не любят говорить об украино-польских отношениях правду, пытаясь построить на многовековой истории унижения и крови по отношению к населению Украины какую-то дружбу. Больше всех поляков не любят на Западной Украине — люди сами католической веры. Слишком большую кровь, слишком глубокое унижение пережили тут.
Спросишь обычного украинца, кем он себя считает, тот, не задумываясь, ответит: украинцем. Уточнишь, европеец ли он. Украинец скажет, что, конечно, да, европеец. И хитро усмехнётся про себя.
