Фиванский лев, или Чему не учит история

Автор: Александр Нехристь

03.04.08 13:42

23240

Украина находится на линии соприкосновения двух сильных государств – Европейского союза и Московии, отношения между которыми год от года становятся хуже. Впору определиться со стратегией во внешней политике, но судя по речам и поступкам наших кормчих, кроме истории козачьих склок, они ничего не берут себе в опыт. Приятно ли это осознавать или не очень, но Украина – своеобразный буфер между двумя самыми сильными игроками на политической карте Европы и, как кажется многим, не имеет возможностей вести внешнюю политику в собственных интересах. История козачьих дрязг, из которой власть предержащие отчаянно пытаются вывести искусственную народность, изобилует одним лишь желанием протекции – королевской, султанской, царской, и нечто подобное мы наблюдаем сейчас: как и три столетия назад на святой Руси две нерусские партии – промосковитская и проляшская, которую ещё называют прозападной. Уже из одного наличия двух ведущих политических сил, тянущих страну в противоположных направлениях, ясно, что ни та, ни другая не являются выразительницей собственно русских интересов. Какая разница, кому прислуживать – московиту ли, немцу ли? Но хуже всего то, что такое положение сдаётся нам естественным, так как вся недавняя история являет примеры того, что государства находящиеся в положении Украины, оказываются раздавленными в схватке сильных мира сего. Отсюда делается вывод, что Украина обречена и ей нужно примкнуть к одной из сторон, чтобы сохранить хоть видимость независимости. Но насколько верен такой вывод? Достаточно ли глубоко мы заглядываем в историю, чтобы почерпнуть оттуда подтверждения своим мыслям? Ведь история даёт не только примеры того, что малые государства, находящиеся на линии соприкосновения сильных, служат разменной монетой в их большой игре, но и примеры обратного – когда малые государства, потеряв терпение, давят, казалось бы, несокрушимых доселе врагов. История Греции даёт нам именно такие примеры. И хотя всё известное о тех давних временах восходит к трудам покойного Геродота, из писаний которого обеими руками черпают наши доктора наук мысли для своих диссертаций, картина всё же ясная и понятная для того, чтобы привести её в поучение несведущим. Общеизвестно, что война двух союзов – афинского морского и Пелопонесского (Спарта) закончилось поражением Афин. Мене известно, что посредником в мирных переговорах выступил персидский царь, стараниями которого эта война всячески поддерживалась и стараниями которого она была наконец-то прекращена. Благодарные за денежную помощь в заключительном периоде войны, спартанцы согласились на «вечный мир», и милостиво разрешили персам свободно плавать в Эгейском море, попутно отдав под их власть десяток греческих городов в Малой Азии. Одним из условий мирных соглашений, гарантом которых выступал персидский царь, был роспуск всех союзов. Казалось бы, налицо все условия для продолжительной мирной жизни, тем более, что Афины и Спарта не имели общих границ – их разделяла Беотия - отсталая сельскохозяйственная область, главным городом которой были Фивы. Беотийцы слыли туповатыми, необразованными людьми, а выражение «крик беотийца» применялось всегда, когда надо было отозваться о словах невежественного человека. Образно говоря, беотийцы, были селюками, жившими своей, обособленной жизнью, которая могла бы быть счастливой, если бы их земля не лежала между могущественными Афинами, и не менее Афин, могущественной Спартой. Принуждаемые поддерживать то одну, то другую сторону, Беотия была зависимой областью. По её дорогам, то в одну, то в другую сторону, шли войска, здесь происходили сражения, угоны скота, разорения посевов, «поимение» женщин и девок – обычные вещи, сопутствующие всяким войнам. Оттого, беотийцы были рады долгожданному миру не менее чем обе воюющие стороны, но из прошлого сделали правильный вывод – лучше быть сильным, чем слабым. В пику Афинам, Спарте и персидскому царю, они учинили свой союз, который тут же, в нарушение собственных обязательств, признала и Персия, рассудив, что лишняя смута в Греции им не помешает. В самой Греции на затею беотийцев поначалу смотрели с усмешкой – названием нового союза стало «Фиванский морской союз», и вторую часть этого названия беотийцам оправдать не удалось – простые сельские парни кораблей строить не умели, а единственная попытка построить морской порт и затмить славу Афин закончилась позорным провалом и всеобщим осмеянием. Но беотийцы рук не опустили – они были упрямы и свои морские неудачи решили возместить на суше. За дело взялись основательно и, не считаясь с трудностями, принялись за создание собственного войска. Успехи их были таковы, что будущий македонский царь Филипп два года провёл в Фифах, изучая опыт обустройства войска. Первыми встревожилась Спарта. Имея поводом то, что Фиванский союз нарушает условия заключённого мира, они объявили беотийцам войну, и спартанское войско, совершив быстрый переход, вторглась в Беотию. Оба войска встретились возле города Левктры. Спартанцы выстроились своим обычным способом – фалангой, прикрывшись щитами, держа наготове свои короткие полумечи-полукинжалы, и, готовясь идти на приступ, не обращали внимания на долгие построения и перестроения, как им казалось, смутившихся беотийцев. Несмотря на внушительное превосходство спартанцев в численности, сражение оказалось недолгим – ощетинившаяся лесом копий, беотийская фаланга левым крылом, подмяла под себя спартанцев, пройдясь по ним словно катком по асфальту. Удар фиванцев был столь сокрушителен, что спартанцы не удержали строй и обратились в позорное бегство, чего прежде за ними никогда не водилось. Это был полный разгром. В сражении погибла почти вся спартанская знать и их собственный царь, но напрасно было бы искать в победе фиванцев его величество случай или списывать такой грандиозный успех на обычное везение. В тот день беотийцы применили новое построение – косую фалангу, на одной стороне которой было больше рядов, что незаметно для неприятеля создавало перевес на данном участке приложения сил. Кстати, впоследствии, именно эта фаланга, будучи усовершенствована Филиппом (дополнил фалангу конницей и стрелками) получила название «македонской». После неслыханного поражения весь Лакедемон (полуостров) охватила паника – беотийцы шли к Спарте, которая вообще-то не имела… стен. Если раньше спартанцы, посмеиваясь с жителей других городов, хвастались, что лучшей стеной является стена из спартанских воинов, то теперь им было не до смеха – ведь и в прямом, и в переносном смысле этих слов, стен не было. Но беотийцы не стали добивать поверженного врага. Захватив значительную часть полуострова, они построили несколько крепостей, основали город и, удовлетворившись победным парадом на виду спартанской столицы, удалились, унося с собой добычу и уводя пленных. Это поражение Спарты от ещё вчерашних пастухов, произвело удручающее впечатление на остальную Грецию. Сколько спартанцы не оправдывались, сколько они не жаловались, что беотийцы разбили их «не по правилам», их авторитет рухнул. Не скоро пришедшие в себя, они собрали все возможные силы и, стремясь вернуть уважение греков, снова вторглись в Беотию и во втором сражении снова были смяты беотийской фалангой и разгромлены. Удачу Спарте принёс лишь третий поход, когда, воспользовавшись тем, что против Беотии выступили все остальные греческие города, имевшие привычку объединятся против сильнейшего, они захватили столицу Беотии – Фивы. Чтобы искоренить сам вольнолюбивый дух своих врагов, спартанцы не нашли ничего лучшего, чем насаждать там собственные олигархические порядки, чем вызвали озлобление афинян. Последних, как известно, хлебом не корми, а дай демократию – даже врагам. Афины тут же возродили свой морской союз и выступили против «тирании Спарты». Военные действия приняли новый расклад, беотийцы вскорости отбили свою столицу, поставили на место и Афины, и Спарту, после чего те согласились на мир и признали Фиванский союз. Отныне беотийцы стали важной составляющей греческого политикума – в Фифы съезжались посольства от дружественных городов, хранилась казна беотийского союза, решались все спорные дела не только между союзниками, но и другими городами. Военная мощь Беотии внушала врагам страх и потому, не решаясь на открытую войну с Фивами, и Афины, и Спарта стали подталкивать к выступлению против беотийцев фокидян, которые, ревнуя к славе беотийцев, не останавливались ни перед чем, чтобы завести своё собственное войско и отвоевать место под греческим солнцем. Понимая, что мир – это подготовка к новой войне, беотийцы нанесли удар первыми, но не военный – воспользовавшись тем, что жители Фокиды, то ли по простоте, то ли по крайней нужде, распахали священное поле, принадлежавшее Дельфийскому храму Аполлона (обычное дело тех времён), они разослали посольства во все города-государства Греции, требуя обуздать святотатцев, немедленно вернуть поле и уплатить огромный штраф. Под шум всеобщего возмущения, одновременно был выставлен счёт и Спарте – за полугодичную оккупацию Фив. Расчёт беотийцев оказался верен – случай с осквернением священного поля перессорил греков – началась война всех против всех, которая получила название «священной». Догадываясь, что стоит за требованиями беотийцев, Афины взяли сторону «святотатцев», но этим только навредили себе – возрождённый, было, афинский морской союз распался, а возмущение греков было настолько сильно, что в войну решили вмешаться и македонцы, которые под предлогом защиты праведных требований беотийцев, разгромили и оставшиеся в одиночестве Афины, и незадачливых фокидян. Итогом этой войны стало то, что находившаяся прежде на политических задворках область стала диктовать свою волю Греции, а Фифы быстро догнали Афины по культурному и хозяйственному уровню развития. Впоследствии именно беотийцы оказали наибольшее сопротивление македонскому войску. В ознаменование их подвига, на месте сражения был установлен памятник с изображением льва, но это уже другая история и другие уроки. Для нас важно другое, а именно то, что приведенная историческая зарисовка, возвышение государства, и даже воскрешение его из небытия или многовекового прозябания – дело не столько закономерности, сколько воли самих граждан, ума и ответственности избираемых ими руководителей. Нисколько не сбрасывая со счетов экономическую составляющую, я не устану повторять, что она – всего лишь одно из условий успеха, и возвышение Беотии - яркий пример того, как политика стала двигателем развития хозяйства, а не наоборот. Из всего изложенного полезно задаться вопросом: коль скоро Украина находится в положении, напоминающем положение Фив (между молотом и наковальней), сможет ли она повторить путь, пройденный беотийцами в конце четвёртого века до нашей эры? Понимают ли руководители страны, что положение таково, что нет выбора между тем, как идти в услужение одной из сторон, или, вырвав политическую инициативу из их рук, самим диктовать условия, как это делали наши великие предки времён Киевской Руси?