Говорят, в моде нынче баттлы, и какой-нибудь рэпер Гнойный может заткнуть за пояс всю поэзию Серебряного века в исполнении, правда, небезупречного Оксимирона, но все равно обидно. То же самое в случае с Эйнштейном, который, словно рефери на ринге славы (не КПСС), кинул клич, мол, самое непостижимое во Вселенной то, что она постижима, и понеслось. Был ли он прав? Можно ли, говоря футуристическим языком, объединить трепещущую лань квантовой теории поля с пускай и тюнингованной, но все-таки общей теорией относительности? И что получим в итоге? Единую теорию квантовой гравитации? Теорию всего в одном флаконе? Как вообще можно соотнести квантовую реальность и безграничный космос?
Именно этому посвящена «Природа пространства и времени» Стивена Хокинга и Роджера Пенроуза (М.: АСТ) — то есть словесная дуэль двух ведущих физиков-теоретиков планеты: позитивиста и реалиста.
И вот уже, как совсем в другой музыке, один говорит, куда хотим, туда едем, и можем, если надо, свернуть. Уверяя, что общая теория относительности не способна описать момент образования Вселенной — только новая объединенная теория, принимающая условие об отсутствии границ, сможет объяснить данные наблюдений. Второй отвечает, что поезд проедет лишь там, где проложен путь. То есть, как Альберт Эйнштейн, ставит под сомнение безоговорочность квантовой теории и уверен, что Вселенная будет расширяться вечно, и это можно объяснить посредством геометрии световых конусов, сжатия и искажения ткани пространства-времени и его собственной твисторной теории.
Короче, сплошной twist and shout, а не лекция на привычном для ученых дуэлянтов языке формул и строгих рассуждений, прочитанная, между прочим, в Институте математических наук Исаака Ньютона в Кембридже. Один говорил: наша жизнь — это поезд. Другой говорил: Ньютон. Если точнее, то речь, конечно же, шла о серьезном обсуждении некоторых наиболее фундаментальных идей о природе Вселенной. Естественно, света в конце туннеля никто так и не увидел — неопределенности и разногласия сохраняются до сих пор, словно в подобном споре, случившемся около 60 лет назад между Нильсом Бором и Альбертом Эйнштейном об основах квантовой механики. При этом один утверждал: на пути нашем чисто, другой возражал: не до жиру. Один говорил, мол, мы — машинисты, другой говорил: пассажиры. В результате все съехали с рельсов где-то под Иллинойсом, среди бескрайних полей. И каждый пошел своею дорогой, а Хокинг пошел своей.
Кстати, о кошках, гуляющих сами по себе. Точнее, о котах. «Мне кажется, что Стивен учел не все мои замечания в проблеме с котом, — сомневается один из спорщиков. — Проблема не в том, что потеря информации приводит к тому, что система с необходимостью должна описываться матрицей плотности. Проблема в том, что две матрицы плотности являются эквивалентными. Таким образом, нам нужно решить следующую проблему. Почему мы воспринимаем либо живого кота, либо мертвого кота, но никак не суперпозицию». Нет, все-таки лучше читать самим, если есть желание словить кайф или хотя бы черную кошку смысла в темной комнате современной науки.
В самом начале следующей книги нашего обзора нас оплетают лианы родового дерева известного этолога, биолога и выдающегося популяризатора науки. Генералы, сэры-пэры-мэры, двоюродный дедушка, четвероюродный брат и даже какой-то «Клинтон Джордж Огастес, пощаженный пушечным ядром». Нам же пощады, сами понимаете, ждать неоткуда, поскольку эта мощная книга — «Неутолимая любознательность. Как я стал ученым» Ричарда Докинза (М.: Corpus) — первая часть автобиографии автора. Причем не только описание первой половины жизни ученого, но и чрезвычайно интересные факты семейной хроники нескольких поколений семьи Докинз. Фирменный английский юмор, естественно, прилагается. Ну или философия жизни в науке, если хотите, что тоже смешно, поскольку «опять об Макаревича». «Примечательно, что если бы мы отправились на машине времени в достаточно далекое прошлое, то все люди, которых мы бы там встретили, при условии, что у них вообще остались в наше время потомки, были бы предками всех живущих сегодня людей».
Как бы там ни было, но литературы в книге хватает. И даже забавного литературоведения. Так, например, нам сообщают, что «детородные органы моего предка едва не погибли от ядра задолго до того, как он применил их по назначению, и было бы забавно считать, что я обязан своим существованием лишь счастливой баллистической случайности: что если бы ядро прошло на несколько дюймов ближе к развилке шекспировской редьки?». При этом уточняется, что из Шекспира тут слова Фальстафа из второй части «Генриха IV» — «...а когда он раздевался, он напоминал двухвостую редьку-раскоряку с пририсованной сверху головой», и не уточняется, что то же самое мы можем прочитать у Гоголя, у которого, как известно, «голова у Ивана Ивановича похожа на редьку хвостом вниз; голова Ивана Никифоровича на редьку хвостом вверх».
Впрочем, бузиной в огороде и уцелевшими в схватке с ядром дядьками нас потчуют недолго — в остальном книга весьма и весьма забавна, интересна и поучительна. Главное, не сходить с автобиографического поезда раньше времени, где-то, как говорится, под Таганрогом, и тогда удастся добрести до известных всему миру событий — написания нетленных творений автора вроде «Эгоистического гена» и прочих приключений духа. «Я не стану подробно рассказывать здесь об эволюционной теории игр, потому что уже сделал это в „Эгоистичном гене“, — то и дело оговаривается автор, — это же касается и идей Триверса о родительском вкладе. Здесь достаточно просто упомянуть, что работы Триверса и Мейнарда Смита, опубликованные в начале семидесятых, оживили мой интерес к идеям Гамильтона, вдохновившим меня в шестидесятых, и заставили вернуться к работе над книгой, первая глава которой провалялась в ящике стола с тех пор, как закончились забастовки и отключения света».
Не добавляет ясности также следующий автор сборной коллекции взглядов на одну из главных проблем современности.
Вряд ли многообразие мнений поможет читателю составить о ней «целостное и всестороннее представление», как надеется аннотация к сборнику «Что мы думаем о машинах, которые думают» Джона Брокмана (М.: Альпина нон-фикшн) — россыпи мыслей без малого двух сотен интеллектуалов. Ученые и популяризаторы науки, инженеры и философы, писатели-фантасты и прочие люди искусства размышляют об искусственном интеллекте, причем взгляды на предмет порой радикально различаются. Кто-то считает искусственный интеллект благом, кто-то — злом, кто-то — нашим неизбежным будущим, кто-то — вздором, а кто-то — уже существующей реальностью.
«Мыслить — не значит подчиняться», — предостерегает Стивен Пинкер, профессор психологии Гарвардского университета. «Этой штукой кто-нибудь управляет?» — тревожится Дэвид Кристиан, профессор истории из Австралии. «Искусственный интеллект — это я!» — запальчиво восклицает Димитар Сасселов, профессор астрономии из того же Гарварда. «Все мы мыслящие машины», — примиряющее замечает Шон Кэрролл, физик-теоретик из Калифорнии. «У органического интеллекта нет будущего в долгосрочной перспективе», — уверен Мартин Рич, профессор космологии и астрофизики Кембриджского университета. «А туда ли мы идем?» — уточняет насчет этого самого «будущего» антрополог Скотт Атран.
В любом случае узнать мнение ученых людей по поводу собственной замены искусственным интеллектом (тревога об этом читается между строк) будет весьма интересно. Вопрос в том, захочет ли он сам об этом думать.
