Фонд Билла и Мелинды Гейтс профинансировал научную работу, вышедшую в журнале Lancet. Ее выводы звучат так: нынешнее снижение рождаемости по всему миру продолжится, а уже с 2064 года численность людей начнет резко сокращаться.
К 2100 году население 23 стран упадет в два и более раза — в Японии, например, до 53 миллионов человек. Причем аналогичная ситуация ждет и страны Черной Африки — просто их фертильность упадет ниже порога воспроизводства несколько позже. Сами авторы работы не стесняются бить в набат:
«Основная часть мира переходит к сокращению населения… Нам придется реорганизовать общество. Если мы не сможем [найти решение проблемы], тогда в итоге наш вид исчезнет — правда, эта точка времени в нескольких веках от нас».
Двадцать лет назад Китай воспринимали как страну с бешено растущим населением. Он лишь недавно отменил политику «одна семья — один ребенок». Но рождаемость там упала так резко, что КНР займет третье место в мире по населению уже в этом веке. Сходная судьба постигнет и Индию с Нигерией.
На первый взгляд может показаться, что это хорошо: ведь сокращение числа людей — и тем более их гипотетическое вымирание — снизит нагрузку на окружающую среду, отчего ей станет легче. К сожалению, реальность будет несколько иной.
Людей становится все меньше, но это мало радует
С детства мы слышим: «Для современной цивилизации нет проблемы вымирания, есть проблема переизбытка населения, об этом пишут уже более века… И эта проблема в том, что есть растущим популяциям нечего».
Мало что может быть дальше от истины, чем эта точка зрения. Да, про это много говорят – с самого Мальтуса. Но куда меньше вслед за этими словами называют цифры. Например, про то, что за все это время голод на планете стал касаться все меньшей части людей. Что обеспеченность продовольствием на душу сегодня самая высокая за всю историю человечества. Что его производят так много и так дешево, что наш вид за последние тридцать лет заметно сократил площади, занятые сельским хозяйством.
А те 75 тысяч человек в год, что все же гибнут от голода (втрое меньше, чем от подслащенных напитков), делают это в странах, где нет избытка населения или нехватки земли для сельского хозяйства. Как не было их в СССР периода массового голода. Зато в этих странах определенно есть политические и военные факторы (как и в голодные эпизоды в нашей стране), делающие ведение сельского хозяйства затруднительным вне зависимости от количества населения или наличия свободных земель.
Хорошо, угрозы голода нет, и ее нет так сильно, что человек использует для сельского хозяйства меньше земли, чем в прошлом веке. Значит, говорит нам логика, нагрузка на природу стала меньше? А если еще и людей на планете станет меньше, сведение лесов уменьшится, и потесненные животные и растения вернутся туда, откуда мы, люди, их вытеснили?
Абсолютное число смертей от голода в мире по десятилетиям. Хорошо виден всплеск после Гражданской войны в России и конфликтов в Китае. Современное население Земли много больше, чем тогда, но смерти от голода стали редкостью
Увы, эта схема не работает. Взглянем на сегодняшнюю реальность: мы освобождаем землю от возделывания, но природе не становится лучше.
Возьмем США. С середины прошлого века там забросили примерно четверть сельскохозяйственных земель, около миллиона квадратных километров. Попутно население США выросло вдвое, а цены на сельхозпродукцию снизились в 3-5 раз. Казалось бы, зарастание полей и пастбищ благо – от них биоразнообразие должно увеличиться. Но нет: фактическое биоразнообразие в США за это время скорее сократилось. Местные экологи называют это The U.S. Biodiversity Crisis. Вроде бы заметного вымирания видов нет, но вот численность особей примерно трети видов заметно упала.
Ровно такая же история в Австралии: в 1976 году сельское хозяйство там использовало 4,9 миллиона квадратных километров, а в 2016 году – уже 3,7 миллиона квадратных километров. Кстати, население за это время выросло в 1,7 раз, его обеспеченность продовольствием улучшилась, а цены на продовольствие, как читатель уже понял, упали. Получается, природе возвратили почти 1,2 миллиона квадратных километров. Для понимания огромности этой цифры вспомним: все используемые сельхозземли России занимают всего 1,4 миллиона квадратных километров.
Что же случилось с австралийскими местными видами? Если верить экологам – им стало заметно хуже. И дело тут не в росте населения: так же, как и в США, населенные пункты и дороги занимают несопоставимо меньше земли, чем сельское хозяйство, поэтому сам по себе рост населения не мог вызвать происходящего. Причины глубже.
Стабильность многих экосистем зависит от ключевых видов. Крупные травоядные (по массе заметно больше 50 килограмм) – основные среди них. Ведь именно они съедают растительность в местах, где почва богата фосфором, и затем переносят ее – с навозом – туда, где почва фосфором крайне бедна. То есть в места, где на поверхности нет выходов минералов, содержащих этот элемент. Без фосфора нормальная экосистема падет.
Именно это случилось в Австралии после прихода туда аборигенов. Они уничтожили крупных травоядных, и десятки тысяч лет подряд фосфор по Австралии разносить было некому. Теперь там самые бедные им почвы в мире, и нормальные растения на этом континенте часто либо вообще не в состоянии вырасти, либо растут уродливыми. Поэтому местное земледелие без искусственных фосфорных удобрений немыслимо.
Казалось бы, что сложного – взять и вернуть сюда крупных травоядных, начав с таких, которые живут, например, в пустынях, куда местные кенгуру не заходят? Увы, это абсолютно невозможно. Современные природоохранители считают, что внос новых видов в изолированные экосистемы недопустим. Убежавшие в пустыни и саванны верблюды, начавшие размножаться на континенте по человеческому упущению, в этой стране беспощадно отстреливаются с воздуха в больших количествах – хотя, казалось бы, почему?
Сходное отношение к природе (если она нам не мешает, присвоим охраняемый статус, а если мешает – убьем) в Австралии не только на уровне экологических ведомств и общественных природозащитников, но и у простых граждан:
«У соседа моего коммерческая ферма, выращивает капусту, тыквы, зелень всякую… Каждый вечер, перед сном, он отстреливает десятки кенгуру, чтобы не поели урожай… Эти кенгуру просто валяются там и гниют, да и многие умирают в муках, ибо стреляет он их мелкашкой по 10 центов за выстрел (экономит, чтобы опять же, капуста с зеленью для веганов не сильно дорогая получалась)… Он мог бы построить забор от кенгуру, но правильный забор стоит 10 килобаксов за километр… Это у него еще маленькая ферма. Большие же, коммерческие, тем вообще разрешено яд 1080 использовать, животные умирают в муках…»
Сколько всего кенгуру в Австралии убивают ежегодно – толком неизвестно, но по официальным квотам их только в 2015 году было уничтожено 1,5 миллиона. Причем год от года эти цифры скорее растут.
О каком возврате уничтоженных аборигенами крупных травоядных в Австралии можно говорить, когда местные жители массово и негуманно убивают даже тех травоядных, что смогли пережить приход аборигенов – убивают просто потому, что им жалко денег на забор?
В каком-то смысле ситуация в США не такая запущенная: бизонов истребили в дикой природе только в XIX веке, а не сорок тысяч лет назад, как австралийскую мегафауну. Так что земля в Америке не успела превратиться в фосфородефицитную.
Но процессы там те же, что в Австралии и в любой стране с современным сельским хозяйством: заброшенной сельхозземли все больше по той простой причине, что продовольствия производится уже настолько много, что цены на него слишком уж упали. Почему бы не выпустить на освобождающиеся земли тех же бизонов?
Что ж, такой вопрос поднимался, но был спущен на тормозах. Причины? Возмущение местных жителей этой идеей. Бизон – как и любое крупное травоядное – это серьезное животное, которое склонно идти через изгороди. Если он встречает какую-то, то будет пытаться повалить ее с разбегу. Не повалит он только металлические, из толстых прутьев и с фундаментом, уходящим в землю глубже метра. Никто из местных жителей на такие издержки не готов – а допускать бегающих бизонов там, где растут их дети, они не хотят тем более.
Хотя с бизонами все остановили местные жители, если бы проект запустился, рано или поздно сильно встревожены были бы и экологи. И вот почему. Никакого «возвращения видов» не бывает: любая реинтродукция это, на самом деле, внедрение нового вида. Природа очень гибка и часто за считанные годы после ухода из экосистемы ключевого вида все в ней меняется.
Как только бизоны прекращают вытаптывать траву, виды, более устойчивые к вытаптыванию, сменяются теми, кто при бизонах был «в тени». В итоге на первый план выходят и иные насекомые-опылители, и иные грызуны, питающиеся растениями, и иные хищники, питающиеся грызунами, так далее. Часто меняется едва ли не все, причем за умеренные сроки.
К тому же меняется не только местная экосистема, но и мир в целом. Если мы вернем бизонов в сегодняшнюю Америку, там не возникнет та же прерия, что у Фенимора Купера. За последние полтора века в воздухе стало почти в полтора раз больше СО2 – деревья растут куда лучше, чем раньше, да и виды растений, ориентированные на фотосинтез С3, теперь будут расти лучше, чем тогда.
То есть, выпуск прежних травоядных никак не вернет прежнюю экосистему: он создаст новую, которой не было в XIX веке и нет сейчас. К тому же, Америка куда сильнее покрыта растительностью, чем тогда: глобальное зарастание идет рука об руку с глобальным потеплением. А значит, бизоны рано или поздно зайдут туда, где в эпоху их истребления была пустыня — и где их появление неизбежно вызовет сильные сдвиги в экосистеме.
Кроме того, надо понимать, что вернуть один ключевой вид без другого – дело неблагодарное. Вслед за бизоном нужно вернуть волка, иначе бизоны слишком размножатся. Но возврат волка – это возможные нападения на скот, который в сельхозштатах США часто пасется без заметной охраны, за обычной изгородью. Вот только волки ее могут преодолеть с большими шансами, чем тот же скот. Опять будут недовольны местные жители.
Ну, и, честно сказать, экологи, со временем: ведь волки будут охотиться и на грызунов, нарушая то равновесие, что сложилось на сегодня. Более того: часто при реинтродукции вид начинает иначе взаимодействовать с местными травоядными. Ведь те отвыкли от обороны от этого конкретного хищника. Навыки реакции именно на него не передаются больше подражанием от родителей к потомству, и волки могут просто уничтожить неготовую к ним популяцию.
Аналогичная ситуация – в очень многих местах мира. Во Франции и Германии убивают до нескольких сот тысяч кабанов в год ровно по той же причине: неготовности дать природе самой определять размеры популяций диких животных и ареалы их обитания. Эти массовые убийства совершаются без малейшей практической цели – даже мясо убитых животных здесь часто никто не собирает, оно просто гниет в лесах.
Вывод: современный человек даже забросив сельхозугодья не вернет природе контроль над ними. Он – и его природоохранители – любят не природу, а свои представления о ней. В этих отвлеченных представлениях природа не может изменяться – как она это на самом деле делает всегда, даже когда человека и близко нет. А это значит, что любая реинтродукция видов будет в конечном счете противоречить представлениям экологов о «пользе для природы».
Массовое вымирание человечества - это плохо. Почему?
Итак, мы разобрались с тем, почему уменьшение населения не ведет к росту биоразнообразия. Но что такого уж плохого в самом факте уменьшения числа людей? Разве нас, Homo Sapiens, на планете так уж мало?
Проблема здесь не только в том, что «много» и «мало» – понятия, в отношении численности людей, довольно абстрактные. Важнее то, что человеческая цивилизация не приспособлена к дефициту людей работоспособного возраста. Оставим в стороне тот факт, что упавшая рождаемость резко сократит число работников в экономике – а значит, кормить пенсионеров станет намного тяжелее и уровень жизни от этого пострадает. Просто забудем про эту незначительную мелочь.
Обратимся к более важным вещам – например, тасманийской истории потери технологий. Еще восемь тысяч лет назад аборигены Тасмании делали довольно сложные орудия из кости, в том числе такие, которые позволяли им рыбачить. У них, как показывают археологические находки, были орудия с рукояткой (каменные топоры и прочее), сети, гарпуны. Предположительно, имели и копьеметалки, и бумеранги, которые есть ныне у всех австралийских аборигенов континента.
А вот в последующие тысячи лет все это ими было потеряно. Когда туда пришли европейцы, у тасманийцев не было в ходу ничего из упомянутого. Пусть костяные орудия делать сложнее, чем каменные, но они часто эффективнее – да и так ли это сложно, если, как мы знаем, их изготовляли еще хомо эректусы, 1,4 миллиона лет назад?
Исследователи прямо пишут: тасманийцы, сложнейшим орудием которых было копье без наконечника, стали самой малоразвитой изо всех известных науке групп относительно современных людей.
Еще загадочнее ситуация с одеждой. Тасманийцы были на острове в последний ледниковый максимум, когда там была, по сути, Сибирь – и не смогли бы выжить без одежды. Да, проверить это сложно, потому что она плохо сохраняется, но мороз не обмануть – теплая одежда у них должна была быть. Вот только европейцы застали лишь небольшие накидки из валлаби, не закрывавшие большую часть тела. И это несмотря на то, что на Тасмании и сегодня изредка бывает до −13 °C.
Более того: местные не ловили рыбу, хотя ею кишели и реки, и прибрежное море. Даже сама идея того, что рыб можно есть, была им абсолютно чужда – в отличие от остальных австралийских аборигенов, весьма рыбоядных. До 3800 лет назад археологи фиксируют на Тасмании рыбьи кости и часто – в больших количествах (по ряду оценок, рыба составляла 20% местной диеты). После – ни одной.
Вывод: в Тасмании произошел слом целого технологического уклада, был утерян огромный пласт насущно необходимых для выживания знаний. Это может быть одной из причин того, что численность местных аборигенов к приходу европейцев была очень низкой – считанные тысячи на острове размером с Ирландию, но с лучшим климатом.
В чем дело? Как считает ряд исследователей – в демографии. В какой-то момент после изоляции острова (из-за подъема уровня моря) численность тасманийцев оказалась так мала, что среди них стало очень мало мастеров, умеющих хорошо делать сложные орудия, ловить рыбу и так далее.
Чем меньше мастеров, тем меньше возможностей у молодежи учиться у них. Чем хуже обучена молодежь, тем менее эффективными будут их орудия, их рыбная ловля – и так до тех пор, пока очередное поколение просто не бросит эти ставшие неэффективными занятия.
Можно провести отдаленную аналогию с современностью – например, с космической программой США. Как отмечают сами американцы, на Луну они попали благодаря гению фон Брауна (и его 120 немецким коллегам, вывезенным в США из Европы, добавим).
После его ухода США создали шаттлы – но они оказались много дороже «Аполлонов» фон Брауна, не могли летать на Луну, да еще и убили больше людей, чем любое другое средство доставки людей в космос, из-за чего от них пришлось отказаться. Почти на десятилетие технология полетов в космос для США была утеряна.
Надежды на то, что африканцы восполнят демографический провал других частей планеты, ни на чем не основаны: хотя фертильность в Черной Африке начала падать позднее, чем у других, обвал там такой же резкий, и во второй половине века речь зайдет о сокращении населения
А что было бы, если бы Штаты не имели доступа к демографическим ресурсам немецкого или южноафриканского происхождения? Какими бы были их технологические возможности в космосе тогда? Кто первым высадился бы на Луне? Были бы они лидирующей космической державой сегодня?
Наша цивилизация намного сложнее тасманийской. Она рассчитана на поддержание сразу огромного количества узких специалистов, часто бесполезных в других областях жизни. Но любой из них в определенный момент может оказаться критически важным. И вероятность наличия нужного специалиста в конечном счете прямо (хотя и нелинейно) пропорциональна общей численности человечества.
Что будет, если мы вдруг сократим число разработчиков вакцин от коронавируса вдвое? Справятся ли они в срок? Что будет, если в 2120 году новая вирусная эпидемия будет иметь смертность чумы, а число разработчиков вакцин – из-за снижения численности людей – окажется недостаточным?
Наконец, мы можем столкнуться и с технологической деэволюцией по тасманийскому типу. Благо наши технологии заметно сложнее ловли рыбы или изготовления костяных орудий.
Рождаемость не падает только в ультрарелигиозных странах
Другим важным минусом надвигающегося демографического спада следует назвать то, что, скорее всего, его не будет – по крайней мере, он не будет долгим. Причина в самой природе эволюции: она вытесняет особей с низкой дарвиновской приспособленностью (оставляющих мало потомства) и распространяет особей с высокой дарвиновской приспособленностью (тех, кто оставляет много потомства).
Да, на сегодняшний день рождаемость падает по всему миру, включая Черную Африку – и падает быстро. Однако уже сегодня совершенно ясно, что это не касается ультрарелигиозных групп населения разных стран. Возьмем типичный пример такого рода: Израиль.
В Израиле суммарный коэффициент рождаемости – количество детей, приходящихся на среднюю женщину – для «светских» евреек равен 2,1. Это уровень лишь минимально достаточный для воспроизводства, самый порог невымирания. Светская часть населения этой страны, таким образом, не вымирает, но и не увеличивается.
Среди «религиозных» израильтянок коэффициент рождаемости 3,0. Среди «ортодоксальных» – 4,2, а среди ультраортодоксальных (харедим) – 7,1 (выше, чем в любой стране Африки). В 1991 году харедим в Израиле было 275 тысяч человек, а сегодня – сильно больше миллиона. Если бы они могли и дальше размножаться с той же скоростью, что через сто лет их стало бы около сотни миллионов, а через двести – много миллиардов.
Хотя еще полвека назад харедим в Израиле были крайне редки, сегодня их уже 12% населения (еще почти столько же – «религиозные» и «ортодоксальные»). По подсчетам местных демографов, в 2030 году их будет 16%, а к 2065 году – треть. До конца века харедим станут большинством населения страны. А поскольку в Израиле демократия, то они автоматически получат над ним власть.
Доля религиозных евреев (черный пунктир) и ультраортодоксов (красная линия) во взрослом населении Израиля. Стоит помнить, что их доля в населении страны вообще значительно выше указанной на графике, потому что доля детей в их популяциях много выше, чем у светских евреев
Может показаться, что ничего особенного в этом нет. Биологически абсолютно логично, когда не желающие размножаться вытесняются теми, кто желает размножаться — в этом, собственно, все содержание эволюции. Кто мы такие, чтобы идти против этого?
И тем не менее, кое-что неприятное здесь есть. Как справедливо замечают сами ультраортодоксы:
«В Израиле ненавидят «черных» больше, чем где-либо. Речь не о цвете кожи, а о черных шляпах, лапсердаках, халатах и пейсах. Сами они определяют себя как харедим — «богобоязненные».
Мужчины харедим редко работают – по последним данным лишь 51% трудоустроены (до 2005 года, впрочем, было 10%). Да и среди занятых много тех, кто работают на полставки. А ведь в среднем в Израиле работает 87% мужчин.
Чем же живут семьи ультраортодоксов? До 2005 года их спонсировало местное государство, но потом субсидии срезали. В итоге работать пошли в основном их женщины: 76% дам среди харедим работают, а среди израильтянок в целом таких 83%. Как констатируют сами израильтяне:
«Для домохозяйств харедим основной источник дохода в общем случае – зарплата жены, ведь многие мужчины там посещают колели (центры продвинутого еврейского религиозного образования)».
При этом надо понимать: многие работы харедим недоступны. Только 8% их мужчин и 12% женщин поступают в высшие учебные заведения (и для мужчин они часто несветского толка). К тому же, может быть ниже и их мотивация к труду: доходы семьи харедим в 1,5 ниже обычной еврейской семьи в Израиле – при куда большем количестве детей. По статистике, 53% их семей имеют доходы ниже черты бедности, в то время как среди светских евреев таких только 9%. Подушевые расходы харедим на 48% меньше, чем у светских евреев.
Но это их не так уже и беспокоит: образ жизни харедим не очень современный, а значит, деньги им, в сравнении с обычным гражданином, тратить приходится не так часто. При опросе удовлетворенность своим финансовым положением высказали 71% из них – и только 65% светских евреев.
И это не просто самоощущение: лишь 5% харедим в Израиле выплачивают долги с привлечением судебных приставов (то есть не могут выплачивать их нормально), а вот среди светских евреев таких 15%. 75% всех харедим жертвуют на благотворительность более 500 шекелей в год, но лишь 25% светских евреев поступают так же.
Разумеется, израильская общественность бьет тревогу по поводу происходящего демографического завоевания их государства «черными». Смущает даже не то, что Израиль, за вычетом пустыни Негев (занимает основную часть страны), и так уже заселен с плотностью выше тысячи человек на квадратный километр. Хотя, надо признать, это немало – как в Бангладеш и почти как в типичной российской городской застройке. Но израильское сельское хозяйство – одно из самых эффективных в мире, и в целом никто не сомневается, что оно вполне справится с прокормом увеличенного количества населения.
Светскую общественность больше беспокоит другое. Там вполне здраво замечают, что когда харедим начнут доминировать среди евреев, экономика может сильно пострадать. Еще хуже может быть с армией: харедим не особо в нее рвутся.
«Под ружье пейсатых дармоедов!» — такое звучит регулярно». (Григорий Коган, один из харедим).
Когда они приходят на призывной пункт, им часто пишут «призыв пока нецелесообразен». И хотя в ЦАХАЛ есть части «для харедим» на самом деле в них часто служат молодые отступники этих общин (а число отступников невелико). Идут эксперименты по формированию полноценных частей на их основе. Но, по факту, внутренний их распорядок (под предлогом тех же требований по кашруту и шаббату) определяется нормами «черных», а не светского государства.
Кстати, то же малое количество отступников исключает и вариант «харедим сами собой станут обычными людьми». Не станут: по статистике их рождаемость многократно перекрывает потери от отступничества.
И это неудивительно: все исследования указывают на то, что ультраортодоксы чувствуют себя заметно счастливее среднего еврея в Израиле. 98% из них выразили удовлетворение жизнью. Таких цифр просто не существует ни в одной нерелигиозной популяции ни в Израиле, ни где-либо еще в мире. Очень сомнительно, что люди с такой удовлетворенностью жизнью будут склонны массово менять свои взгляды, чтобы стать теми, у кого удовлетворенность жизнью меньше.
Быть может, ультраортодксы просто сговорились и лгут про то, что счастливы и довольны жизнью? Это сомнительно: объективные показатели свидетельствуют, что их продолжительность жизни куда выше местной нормы. Мужчины живут на три года дольше не ультраортодоксальных мужчин из тех же населенных пунктов, а женщины – несмотря на семеро детей и роль основного кормильца семьи – на 1,5 года дольше, чем светские представительницы их пола.
При этом харедим, в силу удаленности от современной светской культуры, весьма редко занимаются спортом. Напомним: Израиль и в среднем имеет рекордно высокую продолжительность жизни граждан, до 83 лет, на 2,7 года дольше, чем в США или на девять лет больше, чем в России. То есть харедим в среднем живут на многие годы дольше среднего американца и на десяток с лишним лет дольше русского.
Если кто-то тратит на себя вдвое меньше денег, чем сосед, но при этом живет дольше – предельно вероятно, что он испытывает меньший стресс. Иначе объяснить его долголетие в общем случае просто не получится.
Как мы уже отмечали, более низкий уровень стресса и удовлетворенности жизнью снижает не только вероятность смерти от сердечно-сосудистых заболеваний, но и, судя по научным работам последних лет – и шансы на заболевание раком.
В случае прихода харедим к власти (неизбежного при их нынешней скорости размножения) через парламентские механизмы Израиль легко и просто может стать теократией – какой он и был в первом тысячелетии до нашей эры. Правда, новая теократия окажется владельцем ядерного оружия и довольно прилично развитого ВПК. Но, с другой стороны, соседям Израиля не привыкать.
У ультраортодоксов крайне своеобразное представление о соблюдении кашрута и шаббата — например, многие из них протестуют против того, что электросети работают в субботу, или даже перекрывают движение транспорта, пытающегося въехать в их районы по субботам. Легко можно представить, как они соответствующим образом начнут регулировать жизнь всего израильского общества.
Собственно, процесс уже пошел: под их давлением местные авиалинии отменили полеты по субботам. И это только начало: харедим и против того, чтобы «нескромно одетые» туристы заходили в их кварталы. Что будет, когда большинство кварталов Израиля станет «черными»? К слову, в Иерусалиме уже 35% населения – именно такие.
Судьба Израиля может оказаться самым ранним примером судьбы остальных стран мира. Ультрарелигиозная часть населения предельно слабо затронута кризисом рождаемости – а скорее всего, судя по огромной фертильности харедим и амишей, вообще не затронута. И это несмотря на то, что те же амиши (США) на деле могут пользоваться средствами контрацепции – и даже иногда делают это. Но не чтобы снизить общее количество детей, а лишь чтобы создать безопасные для здоровья матери зазоры между родами.
Другие страны мира заметно больше Израиля, и процесс превращения белых в США в тех же амишей явно не закончится в этом столетии. Но при сохранении текущих демографических тенденций конец у этого пути будет тем же самым. Вне зависимости от того, сохранят ли Штаты свое название или переименуются в Соединенные Теократические Общины Америки.
Почему евреи размножаются, в то время, как остальные движутся к вымиранию?
Ограничить размножение харедим или амишей невозможно: их религиозные принципы требуют уважения к соответствующим священным писаниям. В авраамических религиях есть четкий культурный мандат: «И сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею». До тех пор, пока эти группы существуют, они будут следовать этому мандату. В то же время жить в теократии явно захотят не все. Есть ли выход из будущего конфликта интересов?
В теории – ничто не мешает другим группам населения поддерживать скорость размножения хотя бы не ниже порога воспроизводства (порог невымирания – 2,1 ребенка на женщину). Разумеется, от этого угроза превращения ультрарелигиозных меньшинств в большинство не исчезнет. Но она хотя бы отодвинется на столетия вперед. Возможно ли добиться невымирания нерелигиозной части населения?
Увы, на практике это очень маловероятно. Прежде всего, следует понять: почему рождаемость падает сегодня?
На первый взгляд вопрос кажется простым. Основную часть истории человечества население крупных городов не воспроизводило себя – рождаемость была ниже, чем в деревнях, и если бы не постоянный приток людей оттуда, никаких крупных городов до Нового времени вообще бы не было.
Легко видеть, что несмотря на городской образ жизни англичане могли воспроизводиться вплоть до 1970-х годов
Интуитивно жителю мегаполиса кажется, что вокруг слишком много людей. Может, в этом все дело? Как известно из эксперимента «Вселенная-25», если мышей слишком много в ограниченном пространстве, то даже при достаточно питании их матери начинают бросать своих детей. А со временем и они, и самцы вообще теряют интерес к спариванию, и все время проводят, вылизывая свою шерстку (за это исследователи назвали их «красавчиками») и пытаясь избежать конфликтов и стресса. В общем-то, что-то это все напоминает, не правда ли?
Эксперимент «Вселенная-25», конец шестидесятых годов. В этом пространстве было место для гнезд на 3840 мышей и более чем достаточное количество воды и еды. Однако стресс от частого наблюдения других мышей привел популяцию к коллапсу: после достижения численности в 2200 особей сначала самки перестали заботиться о потомстве (и стали агрессивными), а затем и самцы, вначале показав тягу к гомосексуальному поведению, впоследствии вообще потеряли интерес к спариванию. В итоге популяция вымерла, не оставив потомства
При всей простоте и привлекательности такого чисто биологизаторского подхода к решению вопроса, он явно неверен. Англия была урбанизирована еще в XIX веке, однако имела суммарный коэффициент рождаемости выше порога воспроизводства вплоть до 1970-х годов. Между тем, объективные параметры нагрузки на население Британии полвека назад были куда выше, чем сегодня: температура зимой в местных домах была +12 (а не +18, как сегодня), работали они больше часов, соцобеспечение было слабее, доходы – ниже.
Благодаря более плотной застройке и повсеместному угольному отоплению (которое приводило к массовой гибели горожан) уровень объективных параметров стресса в городских условиях был также серьезно выше, чем сегодня. Сейчас, казалось бы, условия жизни английского горожанина несопоставимо лучше – но воспроизводиться он больше не может.
Другой популярный ответ на вопрос о причине падения рождаемости – распространение высшего образования среди женщин. Увы, в тех же США рост доли женщин с высшим образование происходит совсем по другой траектории, чем падение их фертильности. Более того, две трети женщин не имеют его и сегодня – то есть, списать на высшее образование все проблемы невозможно.
Возможно, дело в том, что до 1970-х годов прошлого века большинство женщин в западном мире не работало и могло больше времени уделять детям? И это сомнительно. В Италии большинство дам не работает и сегодня, однако рождаемость там крайне низкая даже по западным меркам. Наконец, очевидно, что женщины харедим работают не меньше их современниц, но при этом рожают чаще, чем в самых яростно размножающихся странах Черной Африки.
Чтобы понять ситуацию достаточно ясно, стоит обратиться к американскому опыту – истории единственной крупной развитой страны, которой во второй половине XX века подолгу удавалось держаться выше порога воспроизводства в 2,1 ребенка на женщину.
Но с 2007 года такая ситуация и здесь стала историей. Часто причиной называют тот факт, что у 80% наиболее бедных жителей США доходы не растут уже десятки лет. Мол, миллениалы в Штатах от нехватки денег просто не могут съехать от родителей (и не факт, что вообще смогут). А размножаться, проживая у мамы с папой средний американец не привык – благо раньше такое было редкостью.
Но тщательный анализ американской статистики показывает ситуацию более сложной: брачный статус сыграл большую роль в спаде рождаемости, чем упомянутый выше рост неравенства по доходам. Женщина, которая пребывает в браке основную часть фертильного возраста, имеет заметно больше детей, чем та, которая находится в браке мало лет или вообще его избежала.
Сплошным зеленым показана расчетная детность в годы, когда американка находится в браке и живет совместно с супругом. Зеленым пунктиром показана детность при отсутствующем супруге, синим — при раздельном проживании, пурпурным — при разводе. Черным — средняя наблюдаемая детность, легко видеть, что она близка к наблюдаемой при разводе. Красным показана детность тех американок, что никогда не были в браке.
Как известно, по всему миру и, в первую очередь, в западных странах число лет, которое женщина проводит в браке, падает – и падает всю вторую половину прошлого века. В тех же США женщина из 35 лет фертильного возраста проводит в браке лишь от 12 до 20 лет – и доля эта продолжает снижаться.
Победа ультрарелигиозных меньшинств в мировом масштабе
Вывод выглядит довольно простым: попытки стимуляции рождаемости нерелигиозной части населения сами по себе могут быть лишь умеренно успешными. Трудно найти программу такого рода, которая пыталась бы повлиять на то, сколько лет женщина находится в браке – и находится ли в нем вообще.
Иными словами, даже очень щедрое материальное стимулирование деторождения – как, например, в Сингапуре или скандинавских странах – мало поможет там, где женщина будет проходить через роды и воспитание детей одна.
Кроме того, достаточно сомнительно, что такую программу вообще можно придумать. Причины снижения устойчивости брака в современном обществе лежат настолько глубоко, что, оставаясь в его рамках, вряд ли можно повернуть эту реку вспять.
Таким образом, есть вероятность, что нерелигиозные части населения не смогут устойчиво воспроизводиться (то есть иметь суммарный коэффициент рождаемости выше 2,1) в обозримом будущем. Наиболее вероятным исходом текущих демографических процессов может стать нарастающее преобладание ультрарелигиозных меньшинств – которые станут большинством – в ближайший век.
В этом случае не избежать и крушения доминирующих – то есть светских – культурных моделей современности. Может получиться так, что актуальные сегодня темы феминизма, #metoo, прав черных и тому подобное через сто лет будут выглядеть таким же устаревшими, как споры XIX века о том, нужно ли мыть руки. В ультрарелигиозных обществах просто нет места для значительной части современного культурного багажа.
Возможная победа ультрарелигиозных меньшинств в мировом масштабе – достаточно неприятная перспектива. Но, глядя из сегодняшнего дня, иной прогноз сделать затруднительно.
По материалам Naked Science
-1.thumb.jpg)
