Владимир Филатов – украинский скульптор, автор памятников Валерию Лобановскому, Иосифу Гладкому и других монументов. Лауреат Общенациональной программы «Человек года-2002», обладатель мирового приза Сальвадора Дали.
Ближе к сорока годам задумываешься: а почему все туда? А почему бы не здесь? Если решил жить здесь? Почему, если дети здесь, могилы родителей здесь, почему все только туда? Поэтому я стал повторять те лучшие реплики, которые остались в Европе, и насыщать этим пространство здесь, тем самым называя это накачкой воздуха сюда, что, впрочем, мы и наблюдаем. Это все очень важно. Есть попса, есть некий кич, а есть извечное искусство, с которого все начинается. Если это верно, то оно всегда ведет за собой людей и требует ответной реакции, ведь искусство должно побуждать к действию. Эти эмоции вызывают ответную реакцию. Художник смотрит несколько вперед, заглядывает в обстоятельства и моделирует их через грубую материю, через жанры: традиционные — графика, живопись, скульптура — или через авангардные какие-то вещи.
Есть академические школы, в которых собираются люди подготовленные, имеющие какой-то профессиональный талант. За этот талант уже проголосовало общество — или поступками, или деньгами… Говорят, что хороший художник начинается со второй работы — не с первой. Одну работу может написать каждый. Один роман о себе любимом может сделать любой. В надрыве, в несогласии, в противоречии с самим собой. А второй — это уже профессия. И вот тут начинается: стоит себя этим увлекать, а кто заплатит за это, а какие будут обстоятельства, а это, вообще, профессия? И так далее. Здесь есть вещи, на которые надо смотреть, как на делопроизводство. Каждый человек уникален, интересен, и, если хорошо «потереть», то талантлив. При определенных условиях он, конечно, прозвучит. Но надо давать шанс всем. И, конечно, во всех видах выражение человек заслуживает внимания. Без всяких догм.
Но есть уважение к традиционным школам. Все новое, интересное рождается с помощью синтеза. Это раннее хулиганство с каким-то новым взглядом. А если это еще «обуть» в какую-то школу, если у него еще и целомудренный взгляд, если он еще почти застрелился из-за первой влюбленности, а тут у него еще какая-то трагедия, а он выжил — вот это очень интересно. Если он об этом еще спел или написал, или станцевал — прекрасно. Художник должен быть художником. И этому должны дать определение люди и время. А голодный он, сытый, поджелудочная железа у него или, простите, аппендицит, импотенция — это уже вопрос двадцать восьмой. Гоголь пошел в публичный дом в Санкт-Петербурге, чтобы стать Гоголем. А потом молился, потому что ему не понравилось. И он состоялся. В конце концов, Гоген и Ван Гог также ходили в бордель.
Человек — это разгон. Нельзя делать шоры. Школа не значит, что ты потом в этой школе, в этой узде находишься вечно. Я знаю, что многие из молодых художников, которые выходят из таких школ, очень часто в них остаются.
Так легче. А особенно, если это наработано брендом родителей. Личность исчезает, остается бренд. Ты можешь даже идти дальше, лучше с целой плеядой наследственных фамилий. Мы знаем, что у Баха были целые школы. Тем не менее, остался отец. Остальные тоже играли. Но остался отец. Там еще был какой-то родственник Ричард Бах, который оказался неплохим литератором, но он работал уже в другой сфере.
«За два дня с отцом отформовали и сделали гипсовый отлив его новой скульптуры. Это Марина Цветаева. После всех доработок голова воссоединится с телом и поэтесса будет напоминать античное изваяние. Над этой работой отец работает уже несколько месяцев. Когда я у него спросил, почему он решил вылепить сейчас именно Цветаеву – он ответил: «Все это пройдет. А такие как она - останутся». Простая истина, о которой так важно помнить сегодня. Буквально каждый день сейчас дурманит какими-то очередными обещаниями, ложными ожиданиями и надеждами. Практически ежечасно всплывают новые имена личностей, на которых многие смотрят, как на героев. Едва ли не каждый месяц происходит НЕЧТО, которое кто-то сразу спешит окрестить «поворотным моментом». Но все это пройдет. А останутся – такие, как она. Античность. Поэзия. Вечность». Антон Филатов
Классический выбор между скрипкой и футболом? Конечно, футбол! И потом — достала эта скрипка! Но когда можно читать, заниматься самообразованием, еще что-то оставлять после себя, и делать какие-то творческие вещи, конечно, осознание приходит. После спорта остаются травмы, но также — опыт, объем работы, культура входа в результат. Этот объем работы выгодно отличает тех людей, которые умеют трудиться. Вход в результат в искусстве и спорте очень похож, но выход из него — разный. Ты должен каждый день доказывать свой талант, каждой своей работой. По сути, начинать с нуля. Не по сути, а по форме должен идти дальше. Но это трудно. Множество соблазнов. Возникает, например, какая-то девушка, и сразу же тебе предлагается комфортная жизнь. И твой выбор — следовать за ее задом или снова мучить бумагу.
Поэтому, работа, как говориться, это секс с самим собой. Ты делаешь провокации. То, что занимает быт, активно переносишь на лист. Это физиологическое подкрепление твоих возможностей. Конечно, ты должен быть собранным. Когда тебе в этот момент кто-то мешает, это раздражает. Если тебе не дают сделать, тебя это мучает. Это, как если бы тебе не давали заниматься любовью, и ты делаешь все, чтобы уйти от этого. И ты не можешь ничего с собою поделать.
Мне кажется, что в нашей стране серьезных критиков, как таковых, нет. Не потому, что критики — это авторы, которые не удались. Чтобы существовали критики, должен быть рынок. Рынок покупательских возможностей. Это постоянно работающие галереи, понятные обстоятельства, и устоявшееся/устойчивое общество. У нас оно не только не устойчивое — очень трудно предсказать, что произойдет завтра. Отсюда и такая критика…
А критика — это, конечно, реакция. В некоторых случаях эпатаж, скандал создает прелюдию каких-то интересов. Но это отчасти. Если человек стойкий и спокойно на себя смотрит, он воспринимает критику адекватно, а не делает из этого трагедию: взял, сам себе отрезал гениталии, совершил какую-то глупость. Хотя, и это было тоже: ухо отрезал Ван Гог. Но там была немного другая история.
Памятник Валерию Лобановскому во время активной фазы Евромайдана. В таком виде памятник пережил все трагические моменты на улице Грушевского.
Так сложились обстоятельства, что чем активнее излом, тем больше нужны плакат и общедоступные ценности. Чем спокойнее общество, тем оно более изысканное, и человека уже не интересуют простые догмы. Он идет в какие-то нюансы, светотени. Возникают оттенки, человек входит в эти оттенки. Малер или Шнитке становятся интересными после того, как ты прослушал общедоступные штуки, — скажем так, шлягерные. Это более глубокая музыка, которая требует подготовки в развитии. Все, что идет сегодня в повторе — это повтор и шлягер. А все, что идет несколько иначе, но в развитии, является эволюцией. Поэтому, конечно, это разгоняет, когда человек постоянно неспокойный. А когда ты успокаиваешься, это становится постоянной формой. Изломы в судьбах, социальные изломы ведут за собой стрессовые всплески различных форм выражения и последствия могут быть самые невероятные…
С другой стороны, взять того же Бетховена. Он жил в неспокойное время. Это был период революции, наполеоновских войн, когда Европу трясло. Он писал отчасти под Наполеона. Он мог ошибаться с политической точки зрения, посвящая ему свои работы. Художник, безусловно, наивен. Это мне напоминает, как бы это не выглядело цинично, матроса, который взял Зимний дворец, и у него сидит попугай на плече. Так вот художник подобен этому попугаю. И в период, когда простой красноармеец грабит Зимний, он сидит и что-то выполняет. Вот это похоже на художников в период изменений. Потому что ты не понимаешь, как обернутся обстоятельства, не понимаешь, что вообще у этого красноармейца или матроса на уме!
«Черный квадрат» Малевича — это феномен. Через клеточку… Я считаю, что это, ну, дизайн, взятый на вооружение. Вот стоят харьковские массивы. Это черные квадраты. Это попса. Это предчувствие или мрака, или кубистические формы. Все остальное нас не интересует. Вот мы в этой клетке. Или она вообще ведет в никуда. С одной стороны, предчувствие этой трагедии, с другой — самоограничение. Здесь много ассоциативных вещей. Это может быть код, начало деления клетки. Это структурированность во время совка — все одинаковые. Это тупик, в котором общество застряло. И мы видим, что люди, живущие в железобетонных пеналах ничего лучше, чем железобетонный пенал не придумывают. Здесь очень много всего. Даже через мрак это разгоняет мышление — в этом отчасти смысл «Черного квадрата». «Ниже плинтуса», как мы говорим. Он все равно находит какую-то форму восприятия и даже мышления. Показывая тупик, человек все равно думает, что, наверное, это тоже может быть… А потом оказалось, что это такой стиль, вообще жизнь. И советский человек действительно уникален. Его видно, этого человека, вот в этом его «черном квадрате», потому что нет приоритета в самосовершенствовании, потому что красота в шеренге. Эта красота в серости побуждает к умиранию мышления.
Удивительная вещь. Общая масса людей, которые жили и живут (продолжают жить) на Донбассе, она абсолютно индифферентна к каким-либо проявлениям искусства. Тем не менее, эта земля дала очень хороших художников. Роман Минин, Сергей Жадан, Александр Чекменев. Один художник, второй писатель, третий фотограф. Еще Антип — скульптор. Вообще, искусство — это в первую очередь цивилизация. Цивилизация, которая дает еще один взгляд на мир, который провоцирует или прогрессивно его выстраивает на перспективу. Может, им там не нужна эта свобода? У Параджанова свобода была в камере: он делал прекрасные инсталляции. Это какое-то восприятие мира, на которое накладывают свой отпечаток ощущение свободы. Ты разгоняешь себя, как хочешь. Когда мысль может быть любой, и в то же время — ответственной...
Фото и видеоматериалы из личного архива Владимира Филатова
