Спецкор «Новой» снова навестил задержанных российских спецназовцев в киевском госпитале. Эти визиты — единственная для них возможность держать связь с близкими.
С капитаном Ерофеевым и сержантом Александровым мы встретились снова на следующий день после визита к ним российского консула. Я пришел навестить ребят и передать сообщение от их друзей из Самары — они связались со мной накануне через соцсети. Не думал, что снова буду включать камеру. Но парни об этом попросили сами. Они сказали, что не могут дозвониться до своих родных, потому что те не берут трубки. Мы звонили вместе — были длинные гудки, мы набирали снова, и абонент становился «недоступен». Ребята решили, что будут говорить с родными и миром хотя бы так — через меня и мою камеру.
Еще они попросили меня приехать к ним снова, приезжать обязательно и не забывать. Консул Грубый обещал приходить тоже. По необходимости.
Мы говорили обо всем. Парни интересовались новостями. Какие-то моменты они просили записать. Иногда просили остановить запись. Я читал капитану Ерофееву письмо от его друга, а он с трудом сдерживал слезы.
У капитана на тумбочке — икона Божьей Матери. На столике у сержанта — фотография жены Кати. Медик Александров говорит: когда все это кончится, пойду в Красный Крест. Ерофеев рассказывает про идею — общества ветеранов войны на Донбассе. Они рассказывают все это без устали. И я просто слушаю.
Капитан Евгений Ерофеев
— С твоей рукой, смотрю, уже порядок?
— Ну не совсем. У нас уже не первая встреча с тобой, такой маленький видеоблог получается. Хотя бы с помощью видеообращений я связь с миром имею. А по поводу здоровья — рука вот уже сжимается потихоньку, вверх-вниз поднимается. Ну как бы уже лучше. Сняли швы, сняли эвакоаппарат, который кровь высасывает. Он довольно дорогой, всего 10 штук на госпиталь. У Саши такой еще пока стоит. Но Саша уже, кстати, ходит. Точнее, встает. И я сам встаю. Раньше меня поднимали.
— Вчера у тебя был консул Грубый, верно?
— Да, был. Он на тебя, кстати, обиделся. За то, что ты на выходных снимал консульство и не получил ответа. Он сказал, что немножко обижен по этому поводу.
— Обижен из-за того, что я потревожил их в выходной день?
— Не знаю, просто он был расстроен, сказал, что получилось так некорректно.
— О чем вообще вы беседовали? Это не секрет?
— Ну пытались построить диалог. Он задал мне вопросы процессуальные простейшие. Я задал ему тоже вопросы, он их записал. Обещал через пару дней подъехать, ответить на них каким-то образом. Основной, конечно, вопрос — это по поводу моей семьи. Ну и по поводу моей статьи, которая мне инкриминируется, — терроризм.
— Ты спрашивал, почему уволен из рядов Российской армии?
— Ну не было никакого смысла даже это спрашивать. Я больше интересовался семьей. О дальнейшем моем здесь пребывании. И немножко другими вопросами, связанными с тем местом, где я когда-то работал. Ну, ты понял.
— Один телеведущий на российском телевидении говорит, что ты находишься здесь под пытками и можешь говорить все что угодно. В том числе и мне.
— Не буду комментировать, не видел этого обращения. Но могу подтвердить, что под пытками все скажут все что угодно. А в данном случае что я такого сказал, что я мог бы под пытками сказать? То есть что я такого говорил? Что-то незаконное сказал или тайну военную выдал?
— Скажи, пожалуйста, все-таки как бы ты определил свой статус сейчас?
— С моим адвокатом мы хотим переквалифицировать статью с терроризма на шпионаж. Без комментариев.
— В этом госпитале лечатся и украинские военные. Скажи, они как реагируют на твое присутствие здесь? Ты общаешься с ними?
— Очень мощная охрана у меня тут. И бойцы СБУ «Альфа» охраняют, и местные военнослужащие. По максимуму ограждают. [Потому что] очень негативная реакция у них на то, что меня здесь лечат. Ну их можно понять. Пройтись достаточно просто по палатам и увидеть молодых русских парней, которые говорят по-русски, без рук и без ног. Славяне.
— Именно русские?
— Именно русские. Здесь [с этой стороны] тоже русские, оказывается. И многие украинского языка не знают.
— Для тебя это вообще удивлением стало?
— Вопрос я понял. Он очень актуален. Но пока я лучше продолжу о том, что очень тяжело видеть здесь раненых. Молодой парень катится на коляске без ноги. И это тяжело видеть. И самое страшное, что с той стороны такая же ситуация. Тоже — руки, ноги, жизни, молодые русские, славяне. Тяжело. Происходит на самом деле понимание, что русские убивают русских. Есть такая песня у «Любэ» «Красные режут белого, белые режут красного».
— На меня вышли твои друзья из Самары, просили передать слова поддержки, что все они с тобой. Твои соклубники, в частности Александр...
— Стоп, — Ерофеев смущенно опускает лицо. Затем машет рукой. — Давай паузу.
— Они были не против, если я открыто передам тебе их слова поддержи. Александр Поселенов, в частности, написал...
— Пока на паузу ставь, на меленькую паузу, — тихо говорит капитан и закрывает лицо рукой.
— (Спустя несколько минут.) Спасибо друзьям. Хреново, конечно, получилось, что реакция такая была у меня на ваш привет. Но лучше так... Погода в Киеве плюс 30, у меня окно, кондиционер. Дают воду волонтерскую, сок приносит психолог, круассаны тоже, вот то, что Паша принес. Можешь снять как бы мою камеру. Или лучше не надо? Как я тут живу. Камера как камера, обычная камера, жучки СБУ стоят (смеется. — П.К.)... Спасибо еще раз за привет. Вспомнил все эти моменты. Реакция, конечно, такая была [у меня] — тяжело пока... По поводу раненых. В очередной раз хочу призвать обе стороны, которые находятся на позициях, хотя бы меньше стрелять. Чтобы меньше было раненых. И как бы с Божьей помощью придем к миру, будем меньше стрелять, более гуманно относиться к пленным. Еще раз прошу тех, кто на позициях, относитесь гуманно к пленным. Мне лично очень сильно повезло, что я попал к ВСУ. Попал к кому-нибудь другому, возможно, все было бы иначе.
— Ты имеешь в виду какие-то добровольческие батальоны?
— Да. Не все так гладко везде. Нет такого, что одна сторона черная, другая — белая. У них своя правда, у нас своя правда, у нас одна, у них — другая. Все верят, что сражаются за правое дело. А на самом деле в итоге русские православные парни умирают, получают увечья, лежат в госпитале. Не буду трогать высокую политику, но сам этот итог печален.
Сержант Александр Александров
— Вчера приходил консул. Интересовался состоянием здоровья. Все ли нормально. Всего ли хватает. Спрашивал я о своем неожиданном увольнении. Он никак не смог прокомментировать это. Сказал, что уточнит [в Министерстве обороны РФ]. По поводу обмена [сказал], что ведутся переговоры. И пока мы находимся под следствием, ни о каком обмене речи идти не может. Сказал, чтобы мы не переживали, Россия о нас не забыла. Что Россия будет помогать нам, и даже если нас посадят, это будет ненадолго.
— Так и сказал?
— Так и сказал. А я сказал, что надеюсь, не посадят. Говорил ему, что не могу дозвониться до родных, и он тоже сказал, что не может, — выключен телефон. Будут пытаться дальше.
— Мы сейчас с тобой не смогли дозвониться тоже.
— Никогда такого не было, чтобы я маме звонил, а она трубку не брала. С женой, когда еще только встречались, когда в учебные командировки там ездили, всегда можно было дозвониться, даже ночью, в два часа ночи там, всегда знал, что она возьмет трубку. А сейчас...
— Будем еще звонить. Может быть, телефон не у нее в руках. Забыла где-то его или кто-то взял.
— Не буду утверждать такого. Вот в начале мая разговаривал только с мамой, 3-го числа, поздравлял ее с днем рождения. А сейчас — какое? 27-е уже, у отца будет юбилей, 60 лет. Не позвонить даже.
— Получается, ты задал консулу вопрос о своей службе?
— Да, о нашем статусе юридическом. Просто не хотелось бы быть террористом. Все-таки я им не являюсь.
— Но в общем, у тебя позитивное осталось впечатление от вашей встречи?
— Вообще как от человека позитивное впечатление. Он попытался понять все. Записал наши вопросы. Не обманывал, не юлил. Что мог — сказал, что не смог — записал. Надеюсь, что поможет.
— Ты здесь с кем-то можешь общаться? С украинскими военными?
— С украинскими военнослужащими мы не общаемся. Говорят, что это для нашей же безопасности. Люди после войны же. Вопросы же [у них к нам] остаются. Никто же не понимает. Хотя смотришь на них, они возвращаются как герои, достойно возвращаются. Родина от них не отказывается, даже от тех, кто в плену побывал. Заботятся о них, пытаются вернуть. А у нас так интересно получается. С детства учат патриотизму и любви к родине... На самом деле патриотизм у меня никуда, конечно, не делся. Родину люблю. Но Родина — это не государственный какой-то строй или государственные лидеры. Это родные люди, друзья, просто сограждане, родные места. А государство просто не совсем красиво поступает, [когда] отказывается. Тем более еще привлекает к этому членов семьи, дорогих людей. Не совсем по-человечески получается...
— Ты имеешь в виду ту историю с женой?
— Да, имею в виду интервью с женой (сюжет был показан в эфире «России 24». — П.К.). Меня это задело до глубины души. Она вообще же как бы не при делах и ни в чем не виновата. Видно, что интервью на скорую руку сделано...
— Люди прекрасно понимают, в какой вы с Евгением оказались непростой ситуации. Желают скорейшего завершения...
— Я думаю, в наших общих силах все это прекратить. Чтобы больше ни наши ребята не ездили [на войну], ни украинские ребята. Тут все же кому-то братья, друзья, дети, отцы...
