Эстебан Волков вспоминает, что почувствовал нечто ужасное, как только увидел необычайную активность возле дома в Мехико, где он жил вместе с изгнанным из России дедушкой Львом Троцким. Горький жизненный опыт и склонность к науке не оставляли подростку никаких надежд на лучшее.
«Я почувствовал, как нарастает волнение. Страх», — говорит Волков, вспоминая, что вернувшись из школы домой 72 года назад, он обнаружил, что его деда смертельно ранили, ударив по голове ледорубом. Это была кульминация длительной операции Иосифа Сталина по его ликвидации. «Если бы нам снова повезло, то это противоречило бы теории вероятности. Это было бы открытым попранием законов математики».
В тот день 20 августа 1940 года Волков вошел в сад, прошел мимо возбужденного охранника с пистолетом наизготовку, и увидел, как в углу стонет избитый полицейскими убийца. Зайдя в дом, мальчик заметил лежащего на полу смертельно раненого деда, но его сразу прогнали прочь.
Когда жизнь покидала тело основателя Красной Армии, ставшего «шипом в боку» сталинского режима, он все же сумел приказать, чтобы внука к месту кровавой расправы не подпускали. «У него была очень насыщенная жизнь, — говорит
Волков произносит свои слова в том самом саду, где в тот трагический день произошло так много событий. Его воспоминания о последней главе из жизни деда дают возможность взглянуть на личность, стоявшую за легендой, и свидетельствуют о нормальности человека, который каким-то образом пережил и идеологическую страсть, и историческую драму, и семейную трагедию тех удивительных лет.
Троцкий приехал в Мексику в 1937 году после почти десятилетних скитаний по Европе. По требованию художника-монументалиста Диего Риверы (Diego Rivera) послереволюцинное правительство президента Ласаро-Карденаса (Lázaro Cárdenas) предоставило ему политическое убежище. К тому времени Троцкий не только проиграл Сталину битву за руководство социалистическим курсом в Советском Союзе, но и потерял всех четверых своих детей, а также многих других родственников. Но Волков, приехавший в Мексику двумя годами позже в
Волков также вспоминает непримиримого большевика Троцкого, которого обвиняют в зверском подавлении кронштадтского восстания, как любящего и внимательного деда, когда тот не был занят своей работой. Большую часть рабочего времени он проводил за написанием биографии Сталина, потому что получил значительный аванс в долларах, и планировал книгу, которую он, действительно, хотел написать — о Ленине.
«Старик», как звали Троцкого домочадцы, вставал рано, чтобы покормить кур и кроликов, которых он держал в глубине сада, а затем погружался в работу, останавливаясь лишь на короткие перерывы на дневной сон и прием пищи вместе с родственниками. Волков говорит, что иногда он заходил к деду в кабинет и проводил там какое-то время. Он улыбается, вспоминая те шахматные партии, в которых дед разбивал его подчистую. Однако Троцкий намеренно держал внука подальше от политических дебатов, которые постоянно велись в доме, как бы защищая мальчика от тех ужасных ударов, которые достались ему за его короткую жизнь.
До приезда в Мексику Волков жил в Ялте, Москве, Берлине, Вене, Париже и на турецком острове. За это время был убит его отец, покончила с собой его мать, тетя умерла от туберкулеза, а бабушку депортировали в Сибирь. Дядя Волкова, с которым он жил какое-то время, также был убит. Волков жил в своем новом мексиканском доме вместе с Троцким и его второй женой Натальей Седовой, а также с семью секретарями и охранниками. Он называет их всех «одной большой семьей». Большинство из них были американцами, и все они были иностранцы. Таким образом, Троцкий предотвращал любые подозрения в том, что в нарушение своего обещания он занимается местной политикой.
К тому времени в доме уже не было той богемной атмосферы, которую когда-то создавал Ривера и его жена Фрида Кало (Frida Kahlo). По словам Волкова, раскол возник из-за «политических разногласий», а не по причине романтических отношений между революционером и художницей, о которых ходило немало слухов. Он считает такие разговоры неуместными, учитывая то, что Кало «спала со всеми».
Но по воскресеньям были игры в саду, поездки на природу для сбора кактусов, походы в кино — по крайней мере, до того момента, как 24 мая 1940 года в дом ворвались 20 вооруженных людей, среди которых был мексиканский художник и сталинист Давид Альфаро Сикейрос (David Alfaro Siqueiros).
Волков спрятался за кроватью, когда с трех сторон полетели пули. В соседней комнате Седова толкнула накачанного снотворными таблетками мужа в угол и прикрыла его собственными телом.
Впоследствии дом укрепили, поставив металлические двери и смотровые вышки. Выходы в город были запрещены, но добродушный юмор отчасти сохранился. Волков вспоминает, как Троцкий шутил по утрам, говоря жене: «Наташа, нам дали еще один день жизни». «Мой дед знал, что следующее нападение произойдет скоро. Вопрос был в том, откуда оно придет».
Удар был нанесен изнутри. В дом просочился сталинский агент. Он сумел проникнуть туда, благодаря давнему любовному роману с одним из доверенных членов ближайшего окружения Троцкого. «Все было сделано великолепно, — говорит Волков с ноткой восхищения. — Мы по сравнению с ними были, как дети».
Волков внезапно грустнеет, вспоминая последовавший затем период «пустоты и одиночества». Но себя он называет везучим человеком, который видел, как у него на глазах творится история. Он получил возможность сделать спокойную и вознаградившую его карьеру ученого-химика, жениться и стать отцом. У него — четыре дочери. Трое из них (поэтесса, статистик и врач) по-прежнему живут в Мексике, а четвертая возглавляет в США национальный институт по борьбе с наркоманией.
Волков говорит, что он спокоен по поводу прерванной революционной традиции в семье, однако считает, что радикальные перемены, о которых писал его дед, по-прежнему необходимы. «Капитализм — это полная катастрофа, он совершенно не в состоянии решить проблемы человечества. Это устаревшая система».
В этом году, как и в каждую годовщину со дня смерти Троцкого, возле маленького памятника пламенному революционеру, который стоит в саду старого дома, должна состояться небольшая памятная церемония. Сейчас в доме — музей, но он не может похвастаться длинными очередями — такими, которые выстраиваются у дома Кало, находящегося буквально за углом. Но скромность всего этого Волкова не очень-то беспокоит. Он предсказывает, что грядущие поколения отведут Троцкому место в истории, принадлежащее ему по праву. «Мы не торопимся», — говорит он с такой уверенностью в неумолимой поступи истории, какая вызвала бы у деда гордость за внука.
