Еще недавно казалось, что «нравственность» это ругательство, или слово, призванное сделать так, чтобы секс казался грязным. Оно ассоциировалось в основном с названием организации Moral Majority (Нравственное большинство) которая одержима ужасами гомосексуализма, подросткового секса, неженатых пар и работающих матерей. В Британии главным крестоносцем морали была Мэри Уайтхаус (Mary Whitehouse), ставшая символом борьбы за чистоту нравов.
Но похоже, сейчас нравственность отобрали у моралистов, и она снова стала той площадкой, с которой вещают публичные деятели. В понедельник министр финансов Дэвид Гаук (David Gauke) сказал, что «неправильно с точки зрения нравственности» платить торговцам наличными во избежание налогов. А до него лидер партии Дэвид Кэмерон назвал «неправильным с точки зрения нравственности» то, что Джимми Карр уклоняется от налогов. Кэмерон выступил с такими замечаниями даже вопреки тому, что его самого недавно обвинил в безнравственности кардинал Кейт О’Брайен (Keith O'Brien), заявивший, что «безнравственно» игнорировать жертв недавних финансовых катастроф, «в то время как богатые продолжают вести свою сладкую жизнь».
В последние недели мы слышали и другие высказывания на эту тему. Член парламента от лейбористов Маргарет Ходж (Margaret Hodge) заявила комитету по исполнению государственного бюджета, что Би-Би-Си допустила такие финансовые схемы, которые «неправильны с позиций нравственности». А политический активист Питер Тэтчелл (Peter Tatchell) выступил с утверждением о том, что Международный олимпийский комитет «уклоняется от исполнения своих нравственных обязанностей», не соглашаясь на минуту молчания в память о
Если вы лет десять назад заснули, подобно Рип Ван Винклю, то все эти разговоры о нравственности вполне могут показаться вам, ну, неправильными. Воодушевленные уважением к разнообразию, страхом перед «культурным империализмом» и демократическим релятивизмом, мы какое-то время считали наглостью судить о нравственности других. Кто мы такие, чтобы говорить, что правильно, а что неправильно? Ведь это только наше собственное мнение.
Изменение заключается в том, что мы, наконец, признали: жить и действовать без ценностей невозможно. (В действительности сама идея избегать моральных суждений основана на твердой уверенности в том, что они ошибочны.) Но пресечение разговоров о нравственности послужило иной очень хорошей цели: сам язык теперь используется иначе, как будто ему понадобилось время, чтобы сделать шаг назад и очиститься от пуританских ассоциаций. Этот язык ушел со сцены, бормоча, как люди огрубляют друг друга, а вернулся, жалуясь на то, как люди привилегированные имеют массы. Взгляните на то, как язык нравственности в последние недели поставили на службу, и вы обнаружите, что речь здесь идет не о поведении отдельных людей, а о том, что действия индивидуумов имеют последствия для всего общества. Нравственность вновь обрела свое политическое измерение.
Почему такое происходит именно сейчас? Причин может быть несколько. Одна из них в том, что пожимать плечами по поводу нравственности проще в хорошие времена. «Каждый сам по себе» — это привлекательная философия, когда у тебя много чего есть, и ты еще большего ожидаешь. Аналогичным образом, не так неприятно наблюдать за тем, как люди становятся неприлично богатыми, если и у тебя самого жизнь все комфортнее. Но когда рухнула экономика, шоры упали с наших глаз, и мы ясно увидели, что доходы общества распределяются не по справедливости, что многие богатеи это просто азартные картежники, проигрывающие наши деньги. Единственный разумный ответ на это — нравственный. Единственный язык, способный справиться с этим — язык нравственности.
Но еще до краха шла подготовка почвы для возвращения к нравственности. Еще в
Возможно, Инглхарт недооценил то, насколько люди будут вожделеть ненужных потребительских товаров, а также изобретательность капитализма, потакающего им в этом. Но в его гипотезе определенно есть доля истины. Налицо мощное разочарование ростом материального благосостояния как самоцелью и стремление к чему-то еще.
Поэтому годы экономического бума создали свой собственный нравственный дискомфорт, неловкость от материального богатства. «Стремление к чему-то еще» означает, что людям нужны скорее не материальные блага, а впечатления и опыт, а также различные формы духовности. Мало кто открыто ищет чувства нравственной целеустремленности, но когда люди начинают стремиться к более глубоким и более серьезным вещам в жизни, то со временем им придется заняться разграничением того, что хорошо и истинно, а что низко и лживо. И в этот момент на сцену выйдет нравственность.
Нам также понадобилось прибегнуть к заявлениям о нравственности, чтобы отдать должное тем важным общемировым проблемам, с которыми мы сталкиваемся. Тому существует множество примеров. Возьмем бедность и болезни в развивающемся мире. Когда я был подростком, на эти вопросы смотрели через призму благотворительности. Помогать другим было хорошо и правильно, однако дело это было добровольное и индивидуальное. Но когда, несмотря на многолетнюю помощь, покончить с бедностью и болезнями не удалось, стало очевидно, что это связано со структурными проблемами, что одна из основных причин трудностей это задолженность и торговые ограничения. Иначе как несправедливостью это назвать нельзя. Безнравственность мирового неравенства перестала быть делом отдельных доноров, филантропов и их совести, и вошла в общественный дискурс с собственным политическим измерением.
Или возьмем окружающую среду. У «зеленого мышления» всегда был нравственный аспект, но долгие годы оно основывалось (по крайней мере, в представлениях) на весьма туманных и сомнительных идеях, таких как уважительное отношение к природе как к вещи, которая ценна сама по себе. Когда люди думают о «зеленых», они думают о Друзьях Земли, которые полагают, что озабоченность должен вызывать тот огромный кусок камня, на котором мы живем, а не населяющие его люди.
Но в последнее десятилетие или около того «зеленая» политика стала больше уделять внимания реально осязаемому вреду для реальных людей, как для живущих ныне, так и для грядущих поколений. Это и бедные, которые будут нести на себе основное бремя от подъема уровня океанов, и дети нашего поколения, которым придется жить в условиях нехватки продуктов питания и в более суровом климате. Опять же, если вы хотите четко изложить, что в этом не так, справиться с этой задачей вам поможет только язык нравственности.
Хотя возвращение разговоров о нравственности следует всячески приветствовать, они несут с собой определенную степень риска. Одна опасность заключается в том, что когда государства окажутся не в состоянии управлять экономикой и предоставлять государственные услуги, оно постарается предстать в образе защитника других вещей. Если ваш голос не в силах остановить экономический спад, то возможно, вас можно будет убедить отдать его вместо этого на борьбу с упадком нравственности. Наверное, не случайно то, что чем дольше коалиция находится у власти, будучи при этом не в состоянии наладить ситуацию в экономике, тем больше мы слышим от нее разглагольствований о нравственности. Да, мы можем жаловаться, что политики не занимаются увеличением национального богатства, однако мысль о том, что их главная задача заключается в защите наших нравственных добродетелей, кажется еще ужаснее. Член парламента от лейбористской партии Остин Митчелл (Austin Mitchell) так сказал по поводу уклонения от уплаты налогов за счет наличного расчета, который осуждает Гаук: «Чтобы остановить это, понадобится крупномасштабная система слежки. Так контролировать нравственность людей невозможно, и лучше даже не пытаться».
Кроме того, это указывает на опасность уклонения от нравственных приоритетов. Митчелл сказал, что Гаук проявил «морализаторство без нужды» и сосредоточился на мелочах вместо того, чтобы уделить внимание массовому уклонению от уплаты налогов. Это, конечно, не означает, что Гаук был неправ, говоря о безнравственности бегства от налогов. Просто в мире, где столь много гораздо более тяжких грехов, такое уклонение не настолько безнравственно, чтобы попасть в разряд главных приоритетов. Всегда существует риск, что правительства или даже лоббистские группировки создадут нечто вроде нравственной паники по поводу вопросов, не носящих критический характер, но отвлекающих наше внимание от более серьезных нарушений. Циники могут подумать, что попытка направить внимание на строителей и сантехников это как раз и есть такого рода тактика, призванная снизить накал критики в адрес финансистов и политиков.
Но самая глубокая проблема дивидендов от нравственности состоит в том, что у общества до сих пор нет представления о том, откуда эта нравственность берется, и кто имеет право претендовать на нее. Не случайно упадок нравственности во второй половине
Одна из причин, по которой мы не знаем, где искать нравственную мудрость, состоит в том, что не существует четкого и общего понимания точной сути нравственности. Мысль о том, что это набор правил, устанавливаемых властью, причем обычно религиозной, по понятным причинам отвергается. На ее место должна прийти мысль о том, что нравственность относится к тому, как наши социальные связи влияют на благосостояние других людей. Если мои предпочтения не соответствуют моим интересам, то это можно назвать опрометчивостью, однако безнравственностью это не назовешь. Но если то, что я делаю либо в целях личного обогащения, либо вовсе без причины, ухудшает жизнь другим людям, то это безнравственно.
Это может показаться само собой разумеющимся, однако в одном важном отношении понятия нравственности порой очень сильно разнятся. Нравственность становится по сути дела социальной, а не личной. А поскольку она социальна, отношение к ней также должно быть социальным. Поэтому нам не надо искать новые моральные авторитеты на замену церкви. Вместо этого нам следует делать так, чтобы публичные нравственные проблемы решались всеми нами коллективно в ходе дискуссии. В такой дискуссии цена и ценность каждого голоса не будет одинаковой, однако, чтобы окончательные решения выполнялись, надо, чтобы они являлись отражением определенного социального консенсуса.
Но если судить по телефонным опросам, онлайновым комментариям и сообщениям, посылаемым на радио- и телепрограммы, то мы не готовы и не способны поднять общественную дискуссию на требуемый для этого уровень. Поэтому опасность заключается в том, что мы либо вернемся к старым авторитетам, либо дадим возможность появиться новым нравственным лидерам, которые вполне могут построить свои заявления и заключения на базе обычных популистских настроений. Разгневанная толпа опаснее всего тогда, когда манипулирующие ею подстрекатели-демагоги дают ей понять, что каждая капля ее возмущения справедлива и оправданна. Мы запомнили, что правильное ощущение нравственности крайне важно, но нам также надо помнить о том, что неправильное представление о ней может быть смертельно опасным.
