Совместимы ли православие и психология? Почему наиболее распространенным психическим расстройством среди православных верующих считается депрессия? Что прихожанин может противопоставить манипуляциям в церкви? В чем заключается здоровая церковность? На эти и другие вопросы «Фразы» отвечает Наталия Скуратовская — психолог, психотерапевт, преподаватель курса «Практическая пастырская психология» Хабаровской духовной семинарии, генеральный директор тренинговой компании «Viv Актив».
Наталия, как сочетаются православие и психология?
Предмет психологии — это психика, не душа и не дух. Конечно, отчасти мы можем сказать, что понятие психики соприкасается с тем, что называется душой, но только отчасти. В психологической науке есть разные подходы и теории: одни из них созвучны христианскому мировоззрению в большей в мере, другие — в меньшей.
Верующий человек вполне может использовать наработки практической психологии для решения тех или иных внутренних или межличностных проблем. Существует и такое направление, как христианская психология, которое пытается совместить православную антропологию и современное психологическое знание.
Психологию часто обвиняют в атеистичности и чуть ли не в связи с темными силами.
Есть и такое. Когда семь лет назад я начала заниматься вопросами психологии в церковной среде, один архиерей пригласил меня провести тренинг для священников, и мне приходилось опровергать подобные предрассудки — что психология не от лукавого, что это не сатанинская наука, а просто способ разобраться в том, как функционирует человеческая психика, как строятся отношения между людьми в семье, коллективе, обществе, какие закономерности на это влияют, какие бывают проблемы и как их можно решить.
Еще очень часто можно услышать возражение, особенно со стороны священнослужителей, что психология пытается подменить душепопечение. Это неверно потому, что душепопечение прежде всего касается отношений человека и Бога, то есть сферы духа. Психология же с этой сферой дело не имеет в принципе — то, что связывает нас с Творцом, может развиваться только в религиозном, церковном контексте.
Нередко приходится наблюдать, как верующий выдает какие-то свои эмоциональные переживания за «откровение свыше».
Это серьезнейший вопрос в православной аскетике. С этим связано такое понятие, как прелесть — самообман, когда человек считает, что он уже пришел к святости или обрел какие-то ее признаки. Аскетика подсказывает способ различения, который называется трезвением. Это весьма созвучно такому психологическому понятию, как критичность.
Аскетика учит, что нужно испытывать природу своих духовных переживаний. Психология также рекомендует не принимать безусловно те или иные установки, особенно, если что-то нам кажется «откровением свыше», и проверять, не связано ли это с какими-то нашими эмоциями, настроениями или же психическими отклонениями.
Исходя из вашей практики, какие психологические проблемы наиболее часто встречаются у православных верующих?
Люди разные, и проблемы у всех разные. Нередко в церковь их приводят неоправданные ожидания, в том числе и психологические проблемы — горе, потери, неудовлетворенность отношениями, чувство одиночества, отчуждение от мира и невротические переживания.
В религиозном контексте мы верим, что человека призывает в церковь божественная благодать, но она ощущается обычно на уровне неких смутных ощущений — мол, надо туда идти, чтобы найти защиту, опору и спасение, которое, как правило, понимается не в высшем смысле, а как избавление от внутренней неустроенности. Есть и другой вариант: человек начитается духовных книг и впадает в состояние прелести, думая, что он познал истину и теперь спасет остальных.
Психологически устойчивых людей, лишенных каких бы то ни было эмоциональных проблем, наверное, просто нет. Каждого из нас жизнь и окружение так или иначе ранят. Попадая же в церковную среду, человек может травмироваться вторично. Те качества, которые его побудили искать отдушину и отраду в церкви, зачастую приводят его в ту же систему отношений, от которой он искал спасения.
Например, человек рос в ситуации домашнего насилия под гнетом жестокого авторитарного отца, который пил, бил, морально уничтожал и так далее. Он несет эту травму в церковь и часто находит себе духовника, который во многом похож по психотипу на того самого отца. Но теперь это как бы благопристойно: никто не пьет, не бьет, но при этом учит считать себя хуже всех, не жить своим умом, потому что человеческая воля повреждена, и нельзя шагу ступить без благословения.
И таким образом человек оказывается в привычных для него психологических условиях, но отныне его проблемы стали якобы благочестивыми — неспособность принять на себя ответственность и стандартная позиция жертвы превратились в «смирение, послушание и отсечение воли». На самом же деле эти невротические проявления не имеют ничего общего с тем, что у святых отцов понимается под смирением, послушанием и отсечением воли.
Кстати, об отсечении воли. Как это понимать?
Начнем с того, что само это понятие появилось в монашестве. Большинство наставлений, касающихся аскетики и устроения духовной жизни, написаны в основном людьми монашествующими. Большинство трудов, определяющих нашу сегодняшнюю церковную жизнь, написаны на заре христианства. И там было четкое разделение двух путей — монашеского и семейного. Ни один из них не лучше и не хуже, они равночестны, исходя из того, что есть люди разного душевного устроения.
Отсечение воли прежде всего относится к монашествующим. Антоний Великий, когда об этом говорил, отмечал: как для монаха пагубно жить своей волей, так и для семейного человека губительно отказываться от нее. Поэтому если мы говорим о мирянах, то отсечение воли в любом случае это скорее исключение, чем правило.
В наше время духовные отцы, которые в высоком смысле ведут своих чад к спасению, — это большая редкость. Тут нужно разделять роли: духовника, который регулярно принимает исповедь у человека, хорошо знает его внутренний мир и может направлять его духовную жизнь, как более зрелый в духовном плане, и того, кто берет на себя полную ответственность за жизнь другого человека.
Кроме того, чтобы передать кому-то свою волю, ее нужно иметь. Личность должна обладать способностью принимать волевые решения, а не занимать инфантильную позицию. Мудрый священнослужитель способствует духовному росту верующего, а не его закрепощению в роли вечного ребенка.
И с этим связаны наиболее распространенные проблемы «старшего церковного возраста». Живя в иллюзиях, неофит рано или поздно начинает ощущать внутренний конфликт. Почему и говорят, что наиболее распространенное расстройство среди православных — это депрессия.
Содержание молитв и церковных богослужений направлено на то, чтобы мы осознавали свою греховность, но при этом мы забываем, что святые отцы писали это в твердой уверенности, что Бог с ними, что он их любит, и видели свое несовершенство в свете этой любви. Это было не самоиздевательским ковырянием в своих болячках, а воодушевленным стремлением к очищению и приобретению божественных качеств.
А если мы только говорим: мол, я самый грешный и хуже всех, но при этом не чувствуем, что Бог нас любит и такими, принимает нас теми, кем мы есть на самом деле, и ведет нас к спасению, то наша духовная жизнь превращается в хождение по кругу своих психологических проблем.
Психология может помочь разгрести эти душевные проблемы, мешающие вести подлинную духовную жизнь, при этом не вмешиваясь в сферу духа, а помогая устранять препятствия.
Есть такое мнение, что внешний традиционализм церкви и строго вертикальные отношения между клириками и мирянами становятся все менее оправданными в современных условиях, более равноправных, чем в предыдущие века.
Метафора отношений отца и детей пронизывает всю церковную жизнь, начиная с того, что Бог — это Отец. Но не свирепый, а любящий. В то же время священник предстоит от имени общины перед Богом в статусе духовного отца. Но даже в житейском смысле задача отца — вырастить своих детей, чтобы они стали взрослыми и сильными. Ненормален тот отец, который пытается держать своего ребенка всю жизнь в памперсах.
Я могу говорить только о Русской православной церкви, которую хорошо знаю изнутри, и о некоторых других поместных церквях, где определенные вещи устроены по-другому. В Украинской церкви, насколько мне известно, во многом то же самое, что и в Русской.
В современной церковной педагогике мало что рассчитано на духовное взросление прихожан, зачастую они искусственно задерживаются в «манеже». Человек попадает в регламентированную систему, и первое время его это успокаивает. Он начинает разбираться во всех правилах, зачастую не вникая в их внутренний смысл, становится «знатоком», но при этом ничто не побуждает его духовно взрослеть.
Если у священника есть такой личный дар, он способствует, чтобы человек в церкви рос, а не оставался «вечным младенцем», однако в нынешней общепринятой церковной практике подобных инструментов практически нет.
Затем прихожанин начинает чувствовать неудовлетворенность: мол, я хожу в церковь 10, 20, 30 лет, но не чувствую Бога, нет ощущения, что приблизился к святости, совершаю те же самые грехи; да, какие-то перестал, но добавились новые. У человека наступает разочарование, вплоть до сомнения в существовании Бога, и нередко это приводит к обесцениванию веры.
Если священник чуток к своим духовным чадам и способствует их взрослению, он понимает, что это — нормальный кризис. Здесь можно провести аналогию с подростковым возрастом. С одной стороны, подростку кажется, что он уже взрослый, с другой — у него еще в чем-то не хватает разумения, в чем-то недостаточно самостоятельности, для ощущения безопасности ему по-прежнему нужен родительский тыл.
Если такого прихожанина не начинают попрекать в том, что он «нецерковный», «не наш», если община его не отторгает, то он, пережив кризис, приходит к более зрелой и осознанной вере. Он начинает понимать, что «не человек для субботы, а суббота для человека», что вычитывание утренних и вечерних правил, канонов перед причастием, соблюдение постов — это не основное содержание духовной жизни, а всего лишь ориентиры на пути.
В нашей церкви отношения очень иерархические, воспроизводится средневековая византийская модель отношений, которая не получила у нас практически никакого развития. В этом есть элемент ролевой игры в средневековье. Тогда иерархия была естественной, общество снаружи соответствовало обществу в церкви. Сейчас у нас действительно существует разрыв между системами отношений внутри церкви и за ее пределами.
Конечно, церковь всегда «не от мира сего», и она не должна гнаться за ним, но ведь человеческая личность тоже изменилась за последние 2000 лет.
Начиная с того, что самому понятию личности от силы лет 250. То, что подразумевали под ним в средние века, соответствует нынешнему понятию индивидуума. В современном же понимании индивидуум и личность — это «две большие разницы».
Где православная церковь не составляет большинство верующих, она трансформировалась быстрее. Там нет такой дистанции между клириками и мирянами, как у нас, внутрицерковные отношения зачастую демократичнее и более открытые. Последние двадцать лет запрос на изменение внутрицерковной системы отношений стал формироваться и у нас. На мой взгляд, наша церковь вскоре к этому придет.
Если человек сталкивается в церкви с манипуляциями, что он может этому противопоставить?
Прежде всего нужно учитывать, что манипулятор не всегда осознает, что он манипулирует. Часто он воспроизводит модели поведения, которые привычны для него самого — им манипулировали, и он не умеет по-другому. Манипулятор воспринимает это как норму отношений. Заметив это, человек порой начинает возмущаться. Этого делать не стоит. Священник и так называемые авторитетные прихожане — не святые. Они просто люди, способные в том числе и на осознанные или неосознанные манипуляции.
Нужно на ясную голову, холодным рассудком, проанализировать ситуацию: что у нас происходит, осознает ли манипулятор, что он пытается воздействовать на других. Осознанная манипуляция направлена обычно на ту или иную конкретную выгоду — например, материальную или статусную. А неосознанная — как правило, на получение большей власти над человеком и удовлетворение тщеславия.
Далее вычленяем, с какой целью нами пытаются манипулировать, как это соотносится с нашими собственными интересами и что мы можем этому противопоставить. Обычно достаточно вскрыть эту манипуляцию, проговорить ее.
Например: «Мне кажется, что вы добиваетесь, чтобы я бездумно с вами соглашался, но церковь учит нас стоять в свободе, дарованной Христом, что свобода воли — это дар Божий, и если у меня есть другие суждения по этому вопросу, мне хотелось бы, чтобы мы их по умолчанию не отвергали, а аргументированно обсуждали».
Если манипуляция осуществляется давлением на эмоции — нагнетается страх или «давят на жалость», нужно отделить слова и факты от эмоциональной составляющей, задать себе вопрос, какую сейчас эмоцию хотят во мне вызвать и для чего.
В случае эмоционального давления стоит отойти на шаг в сторону и понять, о чем на самом деле идет разговор, — вернуться к буквальному и объективному смыслу сообщения, которое вам пытаются донести под соусом этих эмоций. И затем разговаривать по этому «сухому остатку».
Предложить побеседовать спокойно, давая понять, что вас не удастся заразить паникой. Например: «Мы готовы помочь, но мы не любим вымогательство». Таким образом, мы выстраиваем границы.
Вернемся к невротическим проявлениям у верующих. Некоторые церковные психологи используют такое понятие, как «православный невроз». Какова его природа?
Невроз — это собирательное понятие. Их великое множество, в том числе и среди православных. Но самое главное, что невротизирует, — это внутренний конфликт. И зачастую он происходит между идеальным и реальным, отверженным «я», которому не дается возможности проявляться во внешнем мире.
Срабатывает такая установка: чтобы быть любимым, нужно быть одобряемым. И человек начинает выстраивать свое ложное «я»: вместо того, чтобы совершенствовать в церковной жизни свою подлинную сущность, он шлифует свой невроз в православной системе координат.
Это не то чтобы осознанное лицемерие, а скорее неосознаваемый внутренний конфликт, которому очень способствуют особенности нашей церковной жизни. Есть система предписаний и готовые модели для формирования ложного «я»: мол, если ты будешь таким-то и таким-то, тогда станешь православным и мы тебя примем.
Человек это принимает и идет по пути самообмана, который обычно предполагает искаженное понимание Бога — грозного судьи, который карает, фиксирует все наши грехи и за малейший из них отправит в ад, и вообще отправит туда всех, кто не такой, как мы. Подобная психология присуща сектам и, к сожалению, нередко встречается в православной среде, рождая околосектантские образования.
Нормальный подход строится на осознанности и принятии. Как и в психотерапии, где базовое условие — это безусловное принятие. Мы принимаем человека таким, какой он есть, со всеми его особенностями и недостатками; не оцениваем и не судим, а понимаем его качества, что не означает потакания его порокам. По умолчанию мы относимся к нему с симпатией, в идеале — с любовью, даем эмоциональную поддержку и, возможно, обратную связь по поводу его слабостей и недостатков, но при этом убеждаем, что он может их преодолеть. Подобному учит и православная аскетика.
В церковном учении есть очень хорошая основа для здоровой церковности, мы просто зачастую ее неправильно трактуем и применяем. Мы говорим, что церковь — это больница, куда человек приходит лечиться, но в реальности ему зачастую предъявляются требования изображать из себя здорового, чтобы не расстраивать главврача, под угрозой вечной смерти.
Здравая церковность предполагает, что отношения строятся не только вокруг дисциплины, но и вокруг любви. А если не любишь себя, то и другим никакой любви ты дать не можешь. Не принимая себя таким, каким ты есть, нельзя безусловно принять другого.
