Может ли свобода быть религией?

Уже полгода, как киевский Дом профсоюзов накрыт полотном, на котором провозглашается: «Freedom is our religion!» («Свобода – наша религия!»). Декорация была вывешена в мае, накануне Евровидения, чтобы спрятать от европейских глаз обгоревшее и до сих пор неотремонтированное здание, ставшее одним из символов Майдана. И заодно продемонстрировать иностранцам, какая у нас, мол, толерантная столица.

Помнится, тогда же неподалеку от Майдана, на Софийской площади, продолжались послепасхальные торжества. Всей своей символикой и массовостью, как бы конкурируя со слоганом на Доме профсоюзов, они давали понять, что нашей религией якобы остается христианство.

Картина была вполне себе постсоветской. Лозунг на Майдане должен был угодить искушенной и преимущественно атеистичной публике из Европы, а устроенный возле Софии околорелигиозный пир – развлечь «маленького украинца».

С другой стороны, все это смотрелось парадоксально: на центральной площади культивируется свобода как религия, а на соседней – религия как свобода. Такие себе геолокации принципов, между которыми смысловая пропасть и десять минут ходьбы.     

Постмодернизм легко разрешает подобные противоречия, утверждая, что правды бывают разные, но ни одна из них не может быть единственной истиной. Допустим, это так. Но вот тогда в чем вопрос.

Что мы, собственно, имеем в виду под свободой и религией, приравнивая или противопоставляя одно другому, и что понимаем под христианством, расценивая его как нечто отжившее или все еще актуальное? Правды же бывают разные. 

Подобным вопросом задается и писатель Юрий Андрухович в своей недавней колонке «Обновленные формы религий». Автор рассказывает, как он мучительно искал сюжет для своего выступления в Швеции на семинаре «Новые дефиниции свободы». Подсказку Андрухович нашел на Майдане: «Freedom is our religion».

Философствуя над этим слоганом, писатель выдает целую концепцию. Мол, религиозная поверхностность, как в Украине, и есть самой глубокой религиозностью, и там, где человек хочет идти в своей вере вглубь, начинается самостоятельное мышление, которое ведет как минимум к протестантизму, а как максимум – к атеизму. 

Андрухович ссылается на своих коллег из Швеции, которые говорят, что их нынешняя религия – это «modernity» («современность»). И на основе этого выводит формулу «неплохого европейского проекта»: скрестить «украинскую свободу» со «шведской модерностью».

По меркам украинского Фейсбука мнение Андруховича, наверное, трендовое и продвинутое. Вот только религия (имея в виду действия человека, убежденного в существовании надчеловеческого духовного мира) пошла намного дальше. По крайней мере, христианство (понимая под ним прежде всего учение Христа).

Согласно христианскому богословию есть три свободы. Первая – свобода воли, которая главным образом выражается в личностном выборе между добром и злом. Вторая – социальная, которую, по сути, сакрализируют слоган на Доме профсоюзов, Андрухович и шведы. И третья, наивысшая, – духовная свобода, то есть власть над своим эгоизмом и разрушительными влечениями.

Таким образом, православный, который на самом деле идет в своей религиозности вглубь, скорее будет менять себя, а не конфессиональную прописку и веру. А гражданские права будут для него не более чем ценным средством, но никак не заменителем высшей свободы и тем более Бога.

Выходит, слоган «Freedom is our religion», провозглашающий социальные блага как верховный абсолют, навязывает установку, которая, с точки зрения христианства, ограничивает понимание независимой личности. Какая же это свобода, если у каждого своя правда?

Но дело не только в духовности.

Шведские психиатры и психологи бьют тревогу. Ситуация с самоубийствами в стране достигла критического уровня. Шведы убивают себя чаще, чем гибнут в ДТП. Тамошние эксперты говорят, что уже необходимо создавать специальный департамент в структуре Минздрава.

Почему же «modernity» не спасает? Не потому ли, что эта «обновленная форма религии» не в состоянии дать полноценный смысл? Как писал атеист Жан-Поль Сартр, у каждого в душе есть дыра размером с Бога, и каждый заполняет ее, как может. Шведской модерностью, видимо, эту дыру не заполнишь.

Впрочем, нам задаваться не стоит. Украина входит в топ-25 стран мира по количеству суицидов, ненамного отстав от России и Белоруссии. При этом доминирующим вероисповеданием в нашей стране считается православие. Но говорит ли это о реальной религиозности? Ведь самоидентификация и формальное членство в Церкви – еще не показатель осознанной веры.

Другой вопрос, как православные, которые считают себя практикующими, понимают свою религию. Не бетонируют ли ей собственные комплексы, не оправдывают ли Библией свою неадекватность, агрессивность и мелочность, не превращают ли Евангелие, проповедующее любовь и свободу, в культ ненависти и рабства.

Ведь, глядя на такую религиозность, многим нехристианам, сомневающимся и находящимся в духовном поиске, куда милее становится freedom как religion, а не наоборот.