Ещё год назад взял у товарища филолога книгу с русским переводом романа Панаса Мирного «Повія» — «Гулящая», изданную в Киеве в 1984 году. Прочитать довелось только сейчас.
Признаюсь, если бы не русский перевод, в ближайшее время руки до украинской классики у меня вряд ли дошли бы. И то, мотивировал меня больше профессиональный интерес. Сейчас же взялся читать «Хіба ревуть воли, як ясла повні?» уже и удовольствия ради.
Изданному роману предшествует предисловие другого украинского классика (уже советской эпохи) Олеся Гончара, который назвал «Гулящую» лучшим произведением в украинской прозе второй половины XIX века.
Он же правильно отметил один очень важный аспект: именно благодаря русскому переводу, Панас Мирный вышел за пределы украинской аудитории, став литератором всесоюзного, по сути — мирового масштаба.
«Проникнутое духом гуманизма творчество Панаса Мирного было полностью посвящено трудовому народу, оно согрето искренней мечтой о человеческом братстве, о счастье грядущих поколений», — пишет о своём предшественнике Олесь Гончар.
Действительно, именно в советское время творчество Панаса Мирного стало доступным массовому читателю, в том числе — украинскому. До прихода советской власти украинского писателя не печатали по идеологическим соображениям.
Тираж только оказавшегося у меня издания — 200 тысяч экземпляров. Рискну предположить, что это больше, чем все издания романа за годы независимости. Более того, в Советском Союзе украинского классика всячески популяризировали, сняв, например, по «Гулящей» в 1961 году фильм с молодой Людмилой Гурченко. О таком пиаре любой украинский классик сегодня может только мечтать.
Вообще, те смыслы, на которых в романах писателя акцентировали внимание в советское время, идут едва ли не вразрез тому, чему учат сегодня. Могу судить по себе, когда в 1990-е годы мы изучали «Хіба ревуть воли, як ясла повні?» в школе. Учительница у нас была национально-сознательная, поэтому творчество Панаса Мирного преподносилось фактически с одной позиции — как «великая печаль украинского народа по утраченной свободе». Печаль в его прозе — огромна. Но печаль эта — отнюдь не национального, а классового, социального характера.
«Украинского вопроса» (в его современном гипертрофированном понимании) у Панаса Мирного попросту нет. С нынешней идеологической колокольни «Гулящую» вообще можно обозвать украинофобским произведением. Все мерзавцы и подонки тут говорят на украинском языке. И отнюдь не все герои повествования — обездоленное крестьянство, большинство — вполне себе хозяева жизни, помещики и чиновники. Свои, родные, украинские, а не присланные откуда-то из Москвы.
Да и о крестьянах, которые в романе ничуть не лучше панов, Панас Мирный пишет резко и однозначно: «Нет у них ни жалости, ни сердца! Сущие собаки, прости господи!»
Мазать творчество Панаса Мирного какой-то идеологической краской, преподнося его едва ли не как «борца за независимость Украины» — вообще глупость. И во многом то, что украинскую литературу пытаются политизировать, начиная со школьной программы, в итоге отворачивает от неё читателя. В результате украинскую литературу в нашей стране попросту не читают.
Остававшийся практически всю жизнь инкогнито мелкий чиновник Афанасий Рудченко занимался не только литературой, но и был по нынешним меркам ярким общественником — боролся за права крестьян и женщин, защищал арестованных диссидентов. Был, по своей сути, классическим социалистом. «Гулящая» — как раз об этом.
«Гулящая», несомненно, — великий роман, в котором можно найти немало параллелей с толстовским «Воскресением» (первые части своего произведения Панас Мирный написал десятью-пятнадцатью годами ранее).
Как отмечал Олесь Гончар, Панас Мирный стал для украинской прозы тем же, кем Тарас Шевченко — для поэзии, уделяя огромное внимание не только смысловому наполнению своих произведений, но и стилистике. Об этом вкладе провинциального украинского прозаика в нашу культуру сегодня уже никто не вспоминает.
