Прочитал небольшой дневник Василия Семёновича Панкратова – комиссара по охране бывшего императора Николая II и его семьи в Тобольске.
Стоит отметить, что охранник не был ни монархистом, ни красным. В 1880-1890-е он «мотал срок» за пропаганду среди рабочих, являлся членом боевой дружины партии «Народная воля». Перед революцией был видным деятелем Партии социалистов-революционеров, критиковал большевиков и лично Владимира Ильича, называя его немецким шпионом (несмотря на это Василий Панкратов жил в Ленинграде после революции, где и умер в 1925 году).
По самому тону дневника видно, что Василий Панкратов относился к вверенным обязанностям исключительно как к работе. Нелюбимой работе. Он признается, что не хочет ехать в Тобольск, но его лично просит член Временного правительства Александр Керенский, сообщая, что других людей для этого у него нет, и наш герой соглашается.
С Николаем II Василий Панкратов проводит не так много времени. Он приезжает в Тобольск 2 сентября 1917 года, а покидает бывшую императорскую семью 24 января 1918 года.
Записи комиссара носят даже некий публицистический характер и представляют собой с дюжину эссе о жизни в Тобольске рядом с бывшим царем и его семьёй.
Позволю себе максимально абстрагироваться от политической ситуации в стране тех месяцев и дать выдержку из дневника, которая характеризует Николая II и его родных именно как людей.
Василий Панкратов отмечает, что, отправившись в ссылку, Николай II захватил с собой внушительную свиту. Причём, с разрешения Временного правительства. Содержалась она за счёт императорской семьи:
«Из светского мужского персонала с бывшим царем поехали в Тобольск: граф Татищев, князь Долгоруков, доктор Боткин, который лечил Александру Федоровну, доктор Деревенко, лечивший Алексея и считавшийся врачом отряда особого назначения, француз Жильяр и англичанин Гиббс (последний прибыл в Тобольск гораздо позже).
Из свиты женского персонала: графиня Гендрикова, Шнейдер и четыре фрейлины. Что касается служащих, то их было более чем достаточно, более сорока человек».
При этом, как позже замечает охранник, многие «служащие» были откровенными дармоедами и даже воровали деньги и еду. Он сообщает:
«Это была дворцовая прислуга разных рангов и профессий, начиная с камердинера Николая II и кончая поваренком. Такая многочисленность меня сразу поразила: многие из них являлись совершенно излишними пансионерами, только увеличивающими расходы. Правда, содержались они на личные средства бывшей царской семьи, тем не менее все же это было ненужной расточительностью и, кроме того, найти для них помещение в том же доме не представлялось никакой возможности».
При первом знакомстве с Николаем II охранник описывает его как добродушного, улыбчивого человека, которого, кажется, нисколько не беспокоит его положение. Как и ситуация в стране в целом. Ещё он жалуется, что «почему-то иностранные журналы мы не получаем».
Вот, что волнует бывшего императора в первую очередь. Он вопрошает: «Почему нас не пускают в церковь, на прогулку по городу? Неужели боятся, что я убегу? Я никогда не оставлю свою семью».
При этом, чтобы отвлечься от скуки, Николай II с детской непосредственностью просит разрешить ему пилить дрова. И ни слова о России.
Василий Панкратов, описывая первую встречу с женой бывшего царя Александрой Фёдоровной, отмечает, что та «произносила русские слова с сильным акцентом, и было заметно, что русский язык на практике ей плохо давался». Комиссар отмечает, что она «произвела на меня впечатление совершенно особое. В ней сразу почувствовал я что-то чуждое русской женщине».
Он замечает, что «каждую фразу Александра Фёдоровна произносила с трудом, с немецким акцентом, словом – как иностранка, выучившаяся русскому языку по книгам, а не практически».
Комиссар так описывает Александру Фёдоровну:
«В этом отношении Александра Федоровна представляла ему полную противоположность. Она проявляла весьма малую подвижность. В смысле общительности также замечалась значительная разница между нею и Николаем II. Дети гуляли чаще с отцом, чем с нею. Замкнутость Александры Федоровны и склонность к уединению бросались в глаза.
Все ее движения, ее отношение к окружающим проявлялись на каждом шагу. В то время, когда Николай II охотно, просто и непринужденно разговаривал с каждым из служащих, в отношениях Александры Федоровны замечалась черствость и высокомерие. В игре в городки и в пилке кругляков она никогда не принимала участия».
Описывая досуг Николая II, его охранник сообщает:
«С того дня, как только были привезены кругляки и дана поперечная пила, он большую часть дня проводил за распилкой кругляков на дрова. Это было одно из любимых его времяпрепровождений. Приходилось поражаться его физической выносливости и даже силе. Обыкновенными его помощниками в этой работе были княжны, Алексей, граф Татищев, князь Долгоруков, но все они быстро уставали и сменялись один за другим, тогда как Николай II продолжал действовать. То же самое наблюдалось и во время игры в городки: все быстро уставали, тогда как он оставался неутомимым. Вообще физически бывший царь был очень здоров, любил движение. Иногда он целыми часами ходил по двору один или в сопровождении своих дочерей».
Василий Панкратов также пишет:
«Николай II и его семья переписывались с очень немногими из своих родственников. Бывший царь писал только своей матери и сестре Ксении Александровне. Дети вели более обширную переписку, и, по-видимому, она доставляла им большое удовольствие».
О вкусах Николая II сообщается:
«Кроме русских газет, Николай II получал английские и французские газеты и журналы. Кто-то, очевидно, зная вкус бывшего царя, присылал ему довольно веселые журнальчики. Николай Александрович любил читать эти журнальчики».
Охранник подчеркивает набожность Николая II, описывая, например, всенощное богослужение в губернаторском доме, где они жили:
«Всю работу по обстановке и приготовлению зала к богослужению брала на себя Александра Фёдоровна. В зале она устанавливала икону Спасителя, покрывала аналой, украшала их своим шитьем и пр. В 8 часов вечера приходил священник Благовещенской церкви и четыре монашенки из Ивановского монастыря.
В зал собиралась свита, располагаясь по рангам в определенном порядке, сбоку выстраивались служащие, тоже по рангам. Когда бывший царь с семьей выходил из боковой двери, то и они располагались всегда в одном и том же порядке: справа Николай II, рядом Александра Федоровна, затем Алексей и далее княжны. Все присутствующие встречали их поясным поклоном. Священник и монашенки тоже. Вокруг аналоя зажигались свечи. Начиналось богослужение. Вся семья набожно крестилась, свита и служащие следовали движениям своих бывших повелителей».
Комиссар вспоминает увиденное:
«Вся семья Николая II становится на колени и усердно крестится, за нею падают на колени и все остальные. В то время мне казалось, что вся семья бывшего царя искренно отдается религиозному чувству и настроению.
Служба кончается. Начинается обряд миропомазания. Священник обращается лицом к бывшей царской семье. К нему первый подходит Николай II, затем Александра Федоровна, наследник, дочери и далее свита и служащие в порядке рангов. И затем зала пустеет».
Тут же снова возникают разговоры о походах в церковь и прогулках по городу. Кажется, что Николая II больше ничего не интересует. Василий Панкратов пишет:
«Дело заключалось в том, что я не столько опасался попыток побега или чего-либо в этом роде, я старался предотвратить возможность выпадов со стороны отдельных тоболяков, которые уже успели адресовать на имя Александры Фёдоровны, Николая и даже его дочерей самые нецензурные анонимные письма, мною задержанные. Вся корреспонденция к бывшей царской семье проходила через мои руки.
А что, как кому-либо из авторов подобных писем придет в голову во время прохода в церковь выкинуть какую-либо штуку? Бросить камнем, выкрикнуть нецензурную похабщину и т. п. Пришлось бы так или иначе реагировать. Лучше заблаговременно устранить возможность подобных историй».
Охранник отмечает:
«Хотя Благовещенская церковь находилась всего в нескольких сотнях саженей от дома, где жил Николай II, но, не устранив некоторых неудобств в указанном смысле, мы не могли удовлетворить просьбы. Впрочем, через неделю уже все было сделано».
Описывая настроения местных жителей, комиссар отмечает или ненависть, или равнодушие. О каком-то сочувствии к бывшему царю речь не идёт:
«В прессе распространились слухи о том, что пред домом губернатора происходят «патриотические» демонстрации громадных толп, что к этому дому совершаются паломничества и т. д. Все эти слухи с начала до конца оказались ложными. Никогда никаких патриотических демонстраций и паломничества не было и быть не могло».
Главную роль в таком отношении к Николаю II он отводит Григорию Распутину, «который еще в 1915 году своим поведением и циничным хвастовством о близости к царской семье не дискредитировал эту семью».
Василий Панкратов пишет:
«Этот беспардонный проходимец в последнюю свою поездку в Тобольск вел себя так бесстыдно, так безобразно, что снял последние остатки ореола с царской семьи. Он здесь беспрерывно пьянствовал, по пьяному делу приставал к женщинам с грязными предложениями, потребовал, чтобы одного из квартальных надзирателей, почему-то понравившегося ему, произвели в священники».
Комиссар описывает первый выход Николая II и его семьи из губернаторского дома в Благовещенскую церковь, к которой нужно пройти через сад:
«Этот путь охранялся двумя цепями солдат нашего отряда, расставленных на значительном расстоянии от дорожки, а переход через улицу Свободы охранялся более густыми цепями стрелков, чтобы из толпы любопытных, которых в первое время собиралось человек до ста, кто-либо не выкинул какую-нибудь штуку.
Со священником Благовещенской церкви было условлено, чтобы обедня для бывшей царской семьи происходила раньше общей обедни для прихожан, то есть в 8 часов утра, и чтобы во время этой службы в церковь допускались только священники, диакон, церковный сторож и певчие».
Василий Панкратов вновь замечает некую оторванность бывшего царя:
«Николай II, дети, идя по саду, озирались во все стороны и разговаривали по-французски о погоде, о саде, как будто они никогда его не видали».
А так комиссар описывает собравшийся поглазеть на эту процессию народ. Как видно, у простых людей к семье Николая II нет даже уважения, не говоря уже о любви:
«Здесь стояла двойная цепь солдат, а за этими цепями – любопытные тоболяки и тоболячки. Первые молчаливо провожали глазами своих бывших повелителей. Тоболячки же громко оценивали наружность, костюмы, походки.
– Только наследник похож на императрицу, – говорили одни. Из дочерей ни одна не похожа ни на него, ни на ее; – говорили другие. – Какие роскошные воротники-то у них на кофточках Черно-бурые лисицы. А ожерелье-то у этой дочери, поди, триллионы стоит, – болтали бабы».
При этом, как описывает Василий Панкратов, люди недовольны, что их не пропускают в церковь.
И еще одна интересная деталь. Комиссар пишет:
«После службы вся семья получает по просфоре, которые они всегда почему-то передавали своим служащим».
Пожалуй, главное, что поразило комиссара в Тобольске, это образованность детей Николая II. Вернее, почти полное отсутствие образования:
«Педагогический персонал состоял из графини Гендриковой, Шнейдер, доктора Боткина, француза Жильяра, англичанина Гиббса и самого Николая II, который преподавал детям историю. Встречаясь очень часто со всем этим составом педагогов и преподавательниц и наблюдая их, я поражался тем, как в такой семье, обладавшей всеми возможностями, не окружили детей лучшими преподавателями, которые могли бы дать детям настоящее образование и развитие. За исключением француза Жильяра и англичанина Гиббса, остальные представляли собой просто царедворцев – даже доктор Боткин и тот усвоил себе все качества царедворца, о графине Гендриковой и Шнейдер и говорить нечего».
Охранник пишет:
«Насколько слабо обращалось внимание на развитие детей, можно судить по тому, с каким интересом, бывало, слушают они, когда рассказываешь им о самых обыкновенных вещах, как будто бы они ничего не видели, ничего не читали, ничего не слышали. Сначала я думал, что это простая застенчивость. Но вскоре пришлось убедиться, что дело с развитием и образованием обстояло очень плохо».
Комиссар отмечает:
«Выяснилось, что бывший царь действительно знал русскую военную историю, но знание его вообще истории народа было очень слабо: он или забыл, или вообще плохо разбирался в периодах русской истории и их значении, все его рассуждения в этом отношении сводились к истории войн. Могла ли такая подготовка сделать его преподавателем истории даже для детей?».
А вот новая учительница Клавдия Михайловна Битнер рассказывает о детях:
«Я совершенно не ожидала того, что нашла. Такие взрослые дети и так мало знают русскую литературу, так мало развиты. Они мало читали Пушкина, Лермонтова еще меньше, а о Некрасове и не слыхали. О других я уже и не говорю. Алексей не проходил еще именованных чисел, у него смутное представление о русской географии». При этом женщина отмечает, что они «интересуются положительно всем. Они очень любят, когда им читаешь вслух».
Ситуация в стране меняется. Василий Панкратов пишет:
«Права и власть Временного правительства постепенно уходили из его рук. Толпы неизвестных лиц в солдатских шинелях бродили по Тобольску. Они с особым ударением повторяли: «Кровушку проливали». По городу стали ходить слухи о громадных средствах, привезенных с собою бывшей царской семьей. Была даже попытка организовать ночное нападение на губернаторский дом, но благодаря сообщению, сделанному мне солдатами нашего отряда, нападение не совершилось. Угрожающие же письма по адресу бывшего царя и его семьи становились многочисленнее».
При этом Николай II и его свита продолжают донимать комиссара вопросами о том, почему их не выпускают гулять в город.
Октябрьскую революцию Василий Панкратов называет переворотом. Он сообщает:
«Сведения об этом перевороте достигали Тобольска отрывочно. Невозможно было составить истинного представления о том, что творится в столицах. Телеграммы Керенского были очень кратки и односторонни, газетные сообщения отличались яркой партийностью и блистали только полемикой. Мое положение в Тобольске было весьма щекотливое, и я более чем когда-либо желал, чтобы скорее собралось Учредительное собрание и освободило меня от тяжелой обязанности».
Реакцию же Николая II на события в Петрограде вряд ли можно назвать адекватной. Бывшего царя вновь не трогает судьба страны. Волную его более меркантильные вопросы.
Василий Панкратов пишет:
«Николай II долго молча переживал и никогда со мной не разговаривал об этом. Но вот, когда получились газетные сообщения о разграблении винных подвалов в Зимнем дворце, он нервно спросил меня:
– Неужели Керенский не может приостановить такое своеволие?
– По-видимому, не может. Толпа везде и всегда остается толпой.
– Как же так? Александр Федорович поставлен народом. народ должен подчиниться. не своевольничать. Керенский любимец солдат, – как-то желчно сказал бывший царь».
Охранник сообщает, что Николай II недоумевает:
« – Но зачем же разорять дворец? Почему не остановить толпу?.. Зачем допускать грабежи и уничтожение богатств?.. Последние слова произнес бывший царь с дрожью в голосе. Лицо его побледнело, в глазах сверкнул огонек негодования».
Василий Панкратов размышляет:
«Сознает ли он, что «своевольная» толпа подготовлена и воспитана не вчерашним днем, не настоящим годом, а предыдущими столетиями бюрократического режима, который рано или поздно должен был вызвать толпу к «своеволию». По-видимому, плохо Николай II понимал это своеволие в марте 1917 года, но еще хуже представлял он его в октябре того же года. Для этого надо было бы знать не одну военную историю, которую он преподавал сыну, а историю народа, историю толпы. Бунты Стеньки Разина, Пугачева, бунты военных поселений, очевидно, были забыты бывшим властелином».
Пишет комиссар и о скупости бывшей императорской семьи. В Тобольске начали собирать деньги для фронта:
«При горячем участии общественных деятелей и местной демократии была организована комиссия в городе Тобольске. Местное общество приняло живейшее участие по сбору пожертвований, а наши солдаты целыми днями исполняли всевозможные поручения комиссии, они даже обходили самые захудалые дома. Сбор оказался весьма солидным».
При этом Василий Панкратов отмечает:
«О скупости семьи Николая II мне много приходилось слышать, но я не придавал этому значения и даже не верил. Но вот возвращают мне подписной лист, и на нем пожертвование всей бывшей царской семьи всего только триста рублей. Меня, признаться, поразила эта скупость. Семья в семь человек жертвует только 300 рублей, имея только в русских банках свыше ста миллионов. Что это? Действительно ли скупость или недомыслие? Или проявление мести?».
По его словам, люди восприняли такое пожертвование как насмешку и даже требовали вернуть деньги. Охранник пишет:
«Мне много приходилось наблюдать, что во всех вопросах Александра Федоровна имела решающий голос. Николай Александрович хотя и возражал, но очень слабо. Что касается детей, то их никогда не спрашивали. И эта сумма была назначена Александрой Федоровной. Но это еще не значит, что она была скупа во всех случаях, нет. Известны ее пожертвования на германский красный крест уже во время войны. Известны ее дары Григорию Распутину. Да, Алиса была скупа для России. Она могла бы быть в союзе с людьми, которые готовы были жертвовать Россией».
Я дал лишь выжимку из дневника. Прочитать его можно всего за пару часов. Рекомендую.
