Общепризнанный «король контркультуры» и на этот раз оказался впереди всей планеты игрушек, выпустив отнюдь не детскую раскраску с возрастным ограничением и предложив нам окунуться в мир взрослых фантазий. Разного, заметим, характера и свойства. Например, некоторые из рассказов сборника «Приманка» Чака Паланика (М.: АСТ) — это откровенная пародия, другие — сатира, третий вообще с эротической, пардон за каламбур, окраской. Аппетитности, наверное, должна придавать также обложка, стилизованная под банку шпротов «Рижское золото». Ну, и все прочее, «бесцветное», исполненное лучшими художниками, работающими в сфере комиксов и за ее пределами — Ли Бермехо, Кирби Фаган, Данканом Фегредо, Тони Пуриаром, Алисой Глушковой, Марком Шеффом, Стивом Моррисом, Жоэлем Джонсом.
Впрочем, «рыбный день» у живого классика вышел вовсе не постным, как можно было бы уразуметь из названий его блюд — «Секретность», «Чепуха», «Спасение». Или вот такой святочный рассказик, как «Посмотрим, что будет» — явно клерикальный, сексистский, в котором родители-атеисты решают отвадить от церкви внезапно уверовавшую дочь. Правда, верует она в Церковь Радужных Стегозавров, но это уже мелочи по нынешним политкорректным временам, не так ли? Тем более что героиня-то наша — второклассница, а ее родители, как она правильно полагает, полные идиоты, спускающие воду в туалете, чтобы никто не слышал, как они смеются над бедной дочуркой. Они ведь умнее, «их опыт подсказывал, что ребенка нужно знакомить с религией, выбирая самые скучные службы, самые душные церкви, самую неудобную одежду, самых вредных, всезнающих, вонючих стариков, и тогда ребенок получит жуткую травму на всю жизнь, а если ребенок будет ненавидеть церковь, отвечать на вопросы о Боге станет гораздо проще».
И вот оно, счастье — катающиеся в экстазе старухи перед алтарем, всеобщее беснование, полный апокалипсис в одной, отдельно взятой церкви, куда они пришли с дочкой, чтобы навсегда отвадить ее от религии. Особенно старалась мама. «Один за другим она выкрикивает джинглы из телевизионной рекламы, стоя на алтарном столе и размахивая над головой змеей, словно это ядовитое лассо, исполняет энергичный бак-н-винг, после чего разрывает на себе блузку, при всеобщем ликовании светит бюстгальтером, трясет грудями и так резко задирает ноги, что одна из ее шпилек от „Прада“ устремляется в полет, раздается звон стекла, туфля пробивает дыру в витражном окне и застревает в нем, зацепившись каблуком за тот кусок, где еще недавно было лицо ангела, и мама выходит на финишную прямую, готовая вырваться на свободу, выжатая как лимон, покрытая потом, с растрепавшимися по голым плечам волосами, бездыханная, и церковь и прихожане расплываются у нее перед глазами, все устремляется в черноту и пропадает, и не остается никого, не остается ничего».
Кое-что, впрочем, у автора для нас осталось. Например, глава семейства из рассказа «Весь отец». Ну, тот, который «вечно работал, работал, работал и никогда не останавливался нюхнуть кокаина», называл маму «шлюха» и «свиноматка», «брызгался ядом и плевался желчью». Отец, который всегда предостерегал тупых сыновей от бытовых оплошностей, грозящих оказаться роковыми. Словно шарф Айседоры Дункан, намотавшийся во время автомобильной прогулки на спицы колеса, или колпачок от пузырька с каплями, который Теннеси Уильямс, задрав голову и закапывая глаза, держал в зубах, или, в конце концов, просто шейный платок соседа, попавший в мотор лесопилки. Впрочем, сыновья во времена очередной загородной поездки оказались не такими уж тупыми...
Что же касается смысла затеи, то и здесь сыграло роль «семейное». Автор в детстве ходил в местную забегаловку и приносил домой бумажные сервировочные салфетки с картинками, «раскрасив которые можно было выиграть плюшевого осьминога». Ясно, что ничего из этого не сохранилось, раскрасить можно только носорога в «Голубом сале» Сорокина, но это другое. И вот теперь вам предлагают купить эту книгу, взять мелки, карандаши или даже краски (подложив под страницу водопроницаемый листок) и попытаться попасть в такт стилистики 70-х, когда в моде была подобная графика. Может, выиграете кальмара.
Герой следующего, не менее автобиографического романа «Мельхиоровый слон, или Человек, который думал» Станислава Асеева (К.: Каяла) — молодой философ из Донецка, который вначале тоже пытался раскрасить свою жизнь, ничем не отличающуюся от остальных судеб в шахтерском крае. Отец пил и гулял, мать прощала и скрывалась с малолетним сыном. В семейной истории, правда, фигурировали мифические Лаврентий Берия и Нестор Махно, но «писать с них жизни» в социалистическом «раю» не приходилось. Да и сам герой этого экзотического, стилистически изысканного романа в стиле Саши Соколова и Венички Ерофеева чувствовал себя инопланетянином, «чужим» и ссыльным казачком как в семейной, так и в общенациональной уже при «независимом» времени истории своей малой родины.
И даже поступление на философский факультет, который считался «найденным», наконец, местом под солнцем, оказалось всего лишь остановкой на пути, то есть в пустыне, как у Бродского, после которой была не столичная эмиграция, как у остальных авторов времени войны в Донецке, а неожиданное погружение в общественную жизнь. Автор романа, описав свое инфантильное прошлое и предусмотрев эксклюзивное будущее, оказался один на один с «донецкой» современностью. Его журналистские репортажи из столицы шахтерского края уже в военных условиях были востребованы как в киевских, так и в прочих западных изданиях, а оценки ситуации иногда заставляли задуматься даже над «уместностью» Божьего промысла. «То, что происходит сегодня на Донбассе, это не просто реализация мыслей одного человека из Кремля, в значительной степени „русский мир“ здесь ждали, — писал автор „Мельхиорового слона“. — И боюсь, что ждали годами, и самое страшное, что до сих пор многие продолжают его ждать, ходят с мыслями „Россия, приди!“. Донбасс всегда был благодатной почвой для этих идей, и нужно было, безусловно, бросить какие-то семена, чтобы здесь что-то проросло, и ничего бы не проросло без Путина».
Ну а в следующем ностальгическом романе «Футбол в зрелом возрасте» Леонида Могилева (СПб.: Лимбус Пресс) вообще смертельная тоска по советскому детству и юности — по хлебу-мороженому, пиву-колбасе. Ведь все было для того, «чтобы жить, покупать что-то в гастрономе, смотреть кино, ходить на работу и на футбол». Впрочем, из всего остался разве что футбол. Точнее, его сельская «инфраструктура» — заросшее поле, скамейки трибун, местная команда... и драйв от того, что в такое «прошлое» иногда еще можно попасть.
Ведь как в сегодняшнем мире, помните?
«Там негры и ирландцы в динамовских и армейских футболках гонорары отрабатывают, — подсказывает автор. — Там цирк и лицемерие». А здесь, спросите, чем лучше? А здесь... Легендарный матч в сибирском Новом Поселке — почти Нью-Васюки, как у Ильфа с Петровым, поскольку играли заезжий народный футболист из Москвы и тренер был при нем, коллега и бывший соперник Лобановского.
Бежать, бежать на стадион, прихватив на пару с героем пузырь бормотухи и столичное инкогнито с ударением на предпоследнем слоге.
На самом деле это постоянное бегство от семьи, друзей и работы — эффективного, как сейчас говорят, менеджера достаточно зрелого возраста — в глубинку, Сибирь, «живую» жизнь и простые отношения с людьми, такими же фанатами футбола. Генерал, мечтающий о своем клубе, старый тренер и бывшая звезда футбола — все они сходятся в одном легендарном матче, в котором, наконец, принимает участие наш герой. Выполнено все мастерски, напоминая одновременно «Особенности национальной охоты» и «Влюблен по собственному желанию». Переходы из раздела в раздел артистические, как финт на поле — только что героя варили в котле в кажущемся аду, и вот уже он, выпрыгнув в окно, бежит по футбольному полю в тесных бутсах и слишком больших трусах. «Захотелось выйти на поляну и показать что-то самому. Ну хоть минуту. Приложиться по краснопузому. Пас отдать на опережение, по диагонали, а самому на подстраховку и дождаться, когда откатится, когда не ждут с этой стороны. Потом замах, уход влево и в дальний, от штанги внутрь. Сеточка. Отличная работа».
