В последнее время в отечественном медиа-пространстве все чаще стала обсуждаться тема языка вражды в условиях российской агрессии. В соцсетях уже призывают к бойкоту украинских интернет-изданий, которые проявляют чрезмерную толерантность в обозначении врага, называя противоборствующую сторону, например, не оккупантами, а представителями незаконной организации.
Между тем неправительственные организации при поддержке международных доноров уже реализуют в Украине проекты, целью которых является мониторинг языка ненависти в общенациональных и региональных СМИ. И в своих отчетах они нередко критикуют журналистов за использование уничижительных эпитетов по отношению к российской власти и боевикам.
Открытыми в данном случае остаются ряд вопросов: что, собственно, считается языком вражды, могут ли его использовать СМИ, характеризуя военного противника, если нет, то каковы границы допустимой речи и чем может быть опасна излишняя терпимость к вражеской стороне.
Язык ненависти и пропаганда
Доктор филологических наук, специалист по вопросам информационной политики и коммуникативных технологий Георгий Почепцов в своей работе «Распознавание пропаганды и языка ненависти» отмечает, что современными исследователями ненависть трактуется как экстремально негативные чувства и представления относительно группы лиц или конкретных персон.
Язык вражды никогда не может быть речью объективного изложения фактов, поэтому использование негатива, особенно по отношению к целой стране, этнической группе сразу должны сигнализировать о пропагандистских целях, пишет ученый. Ссылаясь на исследователей языка, Почепцов выделяет четыре типа искажений: фальшивые факты, неадекватная аргументация, разделяющая картина реальности, дегуманизирующие метафоры.
«Сюда можно добавить еще один фактор: один сегмент населения может быть сдержан, а другой может взорваться от такого языка ненависти. К примеру, Н. Сноу отмечает, что США, думая, что говорят с арабской улицей, на самом деле держат перед собой англоязычный сегмент арабского населения. Кстати, такое „отклонение“ свойственно всем: от пропагандистов и рекламистов до спичрайтеров. Все это происходит, когда они ориентируются на себя как на свою аудиторию. Настоящая же аудитория всегда будет другой», — подчеркивает ученый.
По его словам, язык вражды в целом не является манипулятивным языком. «Он ничего не скрывает, а атакует своего оппонента, часто делая это напрямую, — акцентирует Почепцов. — И в этом его серьезная опасность, поскольку он включает эмоциональные реакции максимальной мощности. А они всегда автоматичны со стороны аудитории, поэтому хорошо прогнозируемы создателями таких кампаний».
Александр Шульга, доктор социологических наук, старший научный сотрудник Института социологии Национальной академии наук Украины
— Если мы используем такие определения, как «ОРДЛО», «так называемые ДНР и ЛНР», показывая тем самым, что Украина не признает данные образования, при этом не прибегая к откровенно негативным маркерам, например, «вата», — это не является языком ненависти.
Когда мы говорим о гибридной агрессии, прокси-войне, скрытой оккупации и марионеточных формированиях, используемых Россией, таким образом мы озвучиваем государственную позицию, защищая свои национальные интересы в информационном поле. Никаких излишних проявлений ненависти я здесь не вижу. Если противник навяжет другое понимание, мы проиграем безо всяких военных действий. С его стороны на это расчет и ведется.
Такая борьба за определение реальности ведется в любой стране, которая имеет конфликт с другим государством или на своей территории. Тем самым очерчиваются символические рамки того, что происходит. Украинский кейс — не уникальный, просто мы впервые столкнулись с подобной проблемой и нам кажется, что мы — первопроходцы.
Другое дело, если мы начинаем говорить, что на неподконтрольной территории живут какие-то нелюди, записывая их поголовно в сепаратисты. То есть распространяем свою позицию относительно псевдореспублик на все местное население. Это — стереотипическое и ущербное восприятие проблемы. На пользу нашей информационной безопасности это не идет. Таким образом мы проигрываем противнику в борьбе за умы и сердца мирных жителей, отталкивая их негативными обобщениями.
Украинские СМИ могут использовать мягкие формулировки в отношении боевиков, но так можно дойти и до того, что называть происходящее на Донбассе гражданской войной. Это — снова-таки вопрос о границах определения реальности. При этом нужно помнить: чем мягче мы будем именовать противника, тем больше будем давать ему возможностей играть на нашем поле и определять, где черное и белое, где правда и ложь.
Андрей Козинчук, военный психолог, тренер общественного движения «Побратимы»
— Я выступаю за диалог. Если наша цель — просто обзываться, мы можем называть тех, кто против нас воюет, хоть оккупантами, хоть п...ми. Это будет для них неприятно и оскорбительно. Я против этого. Если у нас будет диалог, у нас будет возможность хоть как-то манипулировать ими. Когда мы ищем точки соприкосновения — это диалог, когда мы думаем лишь над тем, как круче завернуть текстовый оборот — это отсутствие диалога.
Я не встаю на защиту журналистов, которые пытаются смягчать формулировки, но считаю, что с противником должна оставаться какая-то связь.
Будем ли мы их называть оккупантами или нет, они ими остаются. Диалог нужен для того, чтобы пытаться вести их в том направлении, которое нам нужно. Они же интеллектуально и идеологически очень слабы и крайне подвержены влиянию.
Наша цель — вернуть контроль над Донецком, Луганском и Крымом. И есть для этого нужно будет называть боевиков «ласточками» и «сонечками», манипулируя их сознанием, я буду это делать. Если же называть их козлами и уродами, стена непонимания станет еще выше, и у нас не будет возможности влиять на них. Это — не с точки зрения журналистики, а с точки зрения военной тактики и стратегии.
На фронте не говорят: «Убей врага». Защищая свою страну, мы уничтожаем объекты, живую силу. Мы пытаемся обезличить. Я считаю, что это — правильно. Тупо же говорить: «Убей отца троих детей». Мы тоже используем такие слова, как «сепары» и «вата», но преобладает профессиональный язык.
Между сетевым сленгом и военно-полевым языком есть огромная разница. Изощряться в соцсетях, придумывая новые обозначения противника, — дело нехитрое. Профессиональный военный не будет падать в достоинстве, перебирая, как бы обиднее и унизительнее назвать врага.
На фронте есть даже толика уважения к противнику. Он преследует безголовые цели, но чтобы взять оружие, пойти воевать и быть готовым погибнуть, нужно иметь определенное мужество. Работая в зоне АТО, я понял, что нет абсолютного добра и абсолютного зла. Священники могут творить ужасные вещи, а самый конченый урод может сделать что-то хорошее. Все очень условно.
