...История этого автора «движется к югу», словно Иван Бодхидхарма у БГ — по направлению к украинскому читателю и по довольно странной издательской логике. Стихийной, извилистой, но все равно интересной, поскольку автор-то хороший. Поначалу он был известен как польский турист-краевед, наводящий мосты дружбы между народами, сходя для этого с поезда где-то в степи с томиком Валенрода в рюкзаке и бутылкой паленой водки, и описывающий жизнь в глубинке. После выходили книги о его поездках на восток — Урал, Сибирь, Камчатку и Казахстан с неожиданной Монголией. Ну а в новой книге «Як я став письменником» Анджея Стасюка (Брустурів: Дискурсус) — вообще начало пути, интеллектуальная биография героя в его советский период жизни.
Что там внутри? В основном, горькая неприкаянность юности, эрзац действительности в «польском» заменителе Запада, которые напоминают одновременно сатиру Ярослава Гашека и горькую ностальгию Феллини в его недетском «Амаркорде». Книга Стасюка вообще больше всего похожа на публицистическую ревизию советского прошлого, этакая классификация предметного мира 1970-х. Музыка, курево, валютные «Березки», которые в назывном и курсовом эквиваленте лишь прилагались к всеобщему абсурду тоталитарного быта, а не меняли его. Герои существовали в личном мире фантазий — литературных и сексуальных. «Ми хотіли жити, як чорні. Відчували себе чорними. Нічого не робили, — вспоминает автор. — Постійно слухали з десяток платівок і пили по черзі пиво й вино. Слухали по черзі блюзи з Дельти й Чикаго. Ходили дорогами й копали банки з-під консерв, бо банок з-під пива тоді ще не було. Точніше, були, але в „Певексах“, і якщо вже хтось собі купував, то, напевно, не викидав, а виставляв як сувенір на згадку».
То есть, как видим, люди, как говорил Воланд у Булгакова, ничуть не меняются ни со временем, ни тем более территориально. Если у наших жлобов на почетном месте в серванте стояла ондатровая шапка, то у польских голодранцев духа — банка из-под пива «Будвайзер» и пластмассовая пачка из-под сигарет «Филип Моррис». Не помните такую? А сплошную рыжую осень с влюбленной парочкой на пачке «L&M»? То-то же. Читайте, и вам откроется — и дверцы ларчика с воспоминаниями, и прочие тайны о выживании в одной, отдельно взятой социалистической стране.
...Таким образом, «ревизионный» момент, как видим, нынче важен. А если еще он подкреплен визуальным рядом, хотя бы в уме, в фантазиях, так сказать, и в грезах... Книжки сегодня вообще, если хотите знать, пишутся, в основном, в расчете на кино, и это понятно. Динамичный сюжет, скупые диалоги, минимум описаний природы. И герои чтоб узнаваемы были, как будто про себя читаешь. Если городской роман, то это, как правило, менеджер или рекламный агент. Если в село потянуло, то участковый милиционер или местный парень, вернувшийся из Америки со своим самоваром. В случае с романом «Текст» Дмитрия Глуховского (М.: АСТ) — это как если бы Джейсон Борн переквалифицировался в почтальоны.
Впрочем, автору не привыкать, его «Метро», «Будущее» и «Сумерки» — вполне кинематографические проекты, но вот первый реалистический роман — это да, это еще надо посмотреть. В смысле, прочитать.
Говорят, это книга на стыке триллера, романа-нуар и драмы, но вы, конечно, не верьте. Если бы такое писали в титрах, в кино бы никто не ходил, а вот вспомнить того же Борна, Хабенского с Машковым или вообще историю с русским Рембо, разгромившим отделение милиции, то многое стало бы понятно. Хотя здесь как раз о другом, с другой стороны социальной клетки подход, что тоже не ново, но форму и герою, и его заждавшимся читателям дает.
Таким образом, речь о штрихе, вернувшемся в Москву с мест отбывания по статье «изготовление и сбыт», то есть, как все уже поняли,
— об изгое, парии и вообще ни о ком. В прошлом, конечно, студент-мажор, любимая девушка, наркотики подбросили. Легкая добыча всех служб, человек без прав, но с обязанностями, и автор романа недаром взялся описывать его судьбу, поскольку в удельных князьков на кольцевых станциях его эпопеи про метро уже не особо верят, хоть поначалу все они тоже были отвергнутыми, так что самое время вернуться к истокам.
Итак, откуда есть пошли все эти пригородные герои, их мечты, а также, как следствие, излишества нехорошие? «В Москве земля была волшебная, удобренная гормонами роста: ткни в нее свои желания — вырастут и работа денежная, и модные друзья, и девушки самые красивые, — объясняет герой по пути с вокзала в город. — Москва и сама была от себя пьяная, и всех своим хмелем угощала. В ней все было возможно. И от Москвы не убыло бы, если б Илья отщипнул от ее пухнущего сладкого теста свой кусочек счастья». Куда все это идет и, по сюжету, заворачивает, кажется, понятно. Милиционеры — тоже люди, тоже без штанов с лампасами за хлебом из подъезда выходят. Здесь с ними и сводят счеты те, кого они посадили «ни за что». Единственное отличие именно этого автора в том, что после у него остается не загубленная душа и обыкновенная смерть, а как раз жизнь — правда, в отобранном телефоне — которую, чтобы не рассказывать дальше, и проживает наш мститель-герой всю оставшуюся часть романа.
Говорят, что Дмитрий Глуховский «проломил наконец сковывавшую его жанровую скорлупу и не без блеска вышел в пространство, именуемое «большой литературой». Что сказать по этому поводу? Выйти-то он вышел, да что толку? Хотя нет, что вы, толк, безусловно, есть, только не цеховое это преимущество, не гамбургский счет и прочий честный бокс в туалете. Дело в том, что из «большой литературы» нынче как раз бегут, уж больно она почвеннической, что ли, становится. То есть «новые реалисты» вроде Романа Сенчина, который мудро и трезво — о людях и милиционерах, о тайге и целине, конечно, никуда не делись и не бегут. Но мы-то речь ведем о современной литературе, а не о «живой» классике.
Так вот, современная как раз бежит туда, откуда Глуховский, «проломив скорлупу», вышел — в бытовую фантастику, именуемую нынче «русской готикой». Там может быть все что угодно — от тоскующих по народу интеллигентов вроде Антона Секисова до народных мстителей, охотящихся на интеллигентов вроде Бориса Лего, и только «большой литературы» там нет, поскольку в мире «маленького человека» она попросту не нужна. Для премий и государственных заказов — нужна, а в жизни — не очень. Всем хочется, чтобы необычно, как было раньше у Глуховского — в «Сумерках» или «Метро». Да он и сам в своем новом романе чуток фантастики подпускает — как маленькую собачку у Кузмина — чтобы не было так тоскливо от узнаваемости сюжетов о возвращении с того света на этот, с малой зоны на большую, как писал Солженицын.
В следующей «дьявольски-божественной фантасмагории», как называет ее автор, тоже немало исторической архаики — о ведьмах, змеях, демонах, архангелах, но современным урбанистическим чтивом делает ее динамический рассказ. С начала действия «Лысая гора» Сергея Головачёва (К.: Каяла) продвигается вполне «кинематографическим» шляхом, поэтому заскучать на одном лишь «киевском» месте вам не удастся. Поскольку неожиданно звучит команда автора «внезапное ускорение, смещение», что напоминает рапидную съемку, и уже — хоп! — следующая сцена разворачивается перед испуганным читателем. Пугают, в основном, не только Булгаковым, здесь и Гофман с Майринком, и Лавкрафт с Кингом.
Поэтому пугаться, поверьте, придется.
Во-первых, на страже сюжета в самом начале стоят псы-церберы, которые охраняют Лысую гору. Во-вторых, указатели вроде «Шабаша» и «Ада», а также рисунки — «вырывающийся из бреши в стене велосипедист в красном плаще с чёрным подбоем и вопящая от ужаса девушка» (неужели похищена для сатанинского ритуала жертва?). В-третьих, явное, по упомянутому Булгакову, противостояние добрых и злых сил, где первые не всегда выигрывают. К тому же услугу документальной правдивости романа, действие которого происходит в мистическую Вальпургиеву ночь, оказывают и факт ритуального преступления, состоявшегося в свое время на Лысой горе, и точные названия существующих киевских топонимов — районов, улиц, переулков. А также расшифровка знакомых мест вроде станции метро «Видубичі», откуда по легенде «выдыбал» на берег сброшенный в Днепр деревянный идол Перуна.
Именно этими самыми маршрутами с перемежающими историческими топонимами, то есть до того самого сатанинского места, где «улица Киквидзе вливается в улицу Сапёрно-Слободскую», и движется к Лысой горе с начала повествования таинственный священник. В романе, где впоследствии сойдутся силы Добра и Зла, наш поп понемногу начинает напоминать то тамплиера, а то и чернокнижника. А все остальное — тревожную сцену перед боем, знакомую по прочим страшилкам нашего плазменного времени. «Не обращая внимания на сарказм, бледный всадник победоносно отрапортовал: — Зато мир завоёван нами! — И готов к освобождению? — спросила первая голова. — И готов к освобождению, — подтвердил бледный всадник. — А где же ваш мессия? — спросила вторая голова. — Скоро будет, — ответил бледный всадник. — Он уже в пути».
То есть, как все уже поняли, роман в результате несложных манипуляций может стать замечательной компьютерной игрой, впечатляющим кинематографическим триллером или захватывающим перформансом на грани флэшмоба, который лишь добавит «живой» жизни в этот безусловный бестселлер.
