Действие во всех трех книгах данного обзора происходит в атмосфере веселой нервозности, что, казалось бы, не пристало такому уважаемому жанру, как научно-популярная литература. И тем не менее именно падающий стремительным домкратом, словно в романе одесских классиков, очередной вал шокирующей информации оказывается отрезвляющим душем, после которого наступает чаемое читательское умиротворение от успехов науки, культуры и, конечно же, техники.
Примерно по вышеозначенному «гигиеническому» принципу построена книга Александра Соколова «Мифы об эволюции человека». Стиль изложения автора порой напоминает телеграфную скороговорку мистера Джингля из «Посмертных записок Пиквикского клуба»: «Двадцать первый век. Наука об эволюции человека — палеоантропология — переживает бурный расцвет. Новые открытия происходят почти ежемесячно. Но, к сожалению, массовое сознание не поспевает за наукой». Словом, как и предполагалось ранее, «наука стремительно мчится в будущее, заблуждения незыблемы».
Таким образом, вначале этой занимательной книги нам предлагают ознакомиться со всевозможнейшими сказками о нашем прошлом, демонстрируется сеанс магии, которым, по мнению обывателя, пробавляется современная наука антропология, после чего происходит полнейшее разоблачение и вскрытие всяческих околонаучных покровов. То есть перед нами коллекция мифов о происхождении человечества, каждому из которых посвящена отдельная глава, в конце которой в краткой форме — сам миф и его опровержение.
О чем же эти мифы? Честно говоря, о разном, и автор недаром начинает свой рассказ историей, случившейся с ним в купе, где спектр обывательского взгляда на проблему оказывается не особо широк. " — Так вы, батенька, дарвинист? — Ой, как интересно! — А разве переходное звено между обезьяной и человеком нашли? Я слышала в телепередаче, что все, что найдено, потом оказалось подделками... — Так, значит, все-таки от обезьяны?" В дальнейшем автор усугубляет ситуацию и накаляет атмосферу, а главы его книги продолжают купейный разговор. Отрекся ли Чарльз Дарвин в конце жизни от своей теории эволюции человека? Застали ли древние люди динозавров? Правда ли, что Россия — колыбель человечества, и кто такой йети — уж не один ли из наших предков, заблудившийся в веках? Человек произошел от обезьяны, а обезьяна от кого? От лягушки? От бактерии? Как вообще можно исследовать далекое прошлое? Разве кто-нибудь жил миллион лет назад и видел, что тогда происходило?
Взявшись развенчивать мифы, стереотипы, предрассудки и легенды, касающиеся его главной темы (происхождения человека), автор книги — кстати, главный редактор интернет-портала АНТРОПОГЕНЕЗ.РУ — искусно оперирует подручным материалом, фехтует цитатами и не чурается ярких метафор. Точнее, их детальным пересказом. «Все ископаемые свидетельства „эволюции человека“ можно уместить в ящике размером с небольшой гроб», — цитирует он «Православный взгляд на эволюцию» иеромонаха Серафима Роуза, предлагая нам лицезреть квинтэссенцию антропологического мифа. И мило осклабившись на антинаучный вздор священника, сообщает, что сравнение с «небольшим гробом» и сейчас регулярно используется как аргумент в споре с дарвинистами. Мол, уже в наше просвещенное время идентичной метафорой удачно оперирует Александр Невзоров, заявляя: «Есть ничтожно малое количество (непригодное для широких обобщений) сортового раскопочного материала. Все оно поместится в багажнике «Бентли».
В результате дальнейшего сеанса разоблачения, когда верхний слой антиэволюционистских баек «с бородой», по мнению автора, снят, перед нами открывается целый пласт мифов, порожденных массовой культурой. И досадно даже не то, что миф, бытующий в книжке или кино, чаще всего рядится в околонаучные формы купейных страшилок, бытующих среди людей образованных и начитанных. «Когда кончается знание отдельного человека, — отмечает автор книги, — это несложно поправить, если есть желание учиться. А вот когда кончается знание всего человечества, с этим справиться гораздо труднее. Выбрать легкий путь — выдать полузнание за знание, и возникнет еще один миф».
Тем более не ищут легких путей в книге Криса Хэдфилда «Руководство астронавта по жизни на Земле. Чему научили меня 4000 часов на орбите». Для написания этой искренней и забавной книги воспоминаний ее автору, известному канадскому астронавту, сделавшему гораздо больше для изменения наших представлений об освоении космоса, чем, пожалуй, любой из астронавтов, начиная с полетов «Аполлона», пришлось немало потрудиться. Причем не только за клавиатурой компьютера. Кристофер Хэдфилд участвовал в 25 запусках космических шаттлов в качестве оператора связи, работал в Звездном городке директором по операциям НАСА, возглавлял отдел робототехники в Космическом центре им. Л. Джонсона в Хьюстоне, был руководителем службы управления Международной космической станцией. Хэдфилд, будучи командиром экипажа МКС, не только провел рекордное количество научных экспериментов и осуществлял контроль над экстренным выходом астронавтов в открытый космос, но и получил всемирное признание за серию потрясающих фотографий и образовательных видеороликов о жизни в космосе.
Наверное, стоит пройти через все это, чтобы, находясь в невесомости, исполнить, наконец, свою любимую (ну, и подобающую моменту) «Space Oddity» Дэвида Боуи. Кстати, ролик с этой песней, спетой в космосе Крисом Хэдфилдом, посмотрели больше 10 миллионов раз в первые три дня после публикации в Сети.
Да и вообще автор книги — натура романтическая, почти поэт, но уже в духе Высоцкого — пружинистом, собранном, волевом. Особенно, когда пишет о своих трудовых буднях в России, на Байконуре и далее везде. Помните, у Владимира Семеновича? «Я — „Як“-истребитель, мотор мой звенит, Небо — моя обитель». То же самое, согласимся, у канадского исполнителя космических романсов: «Байконур — это космодром; космические старты — его основная задача, жизнь в этом городке — сезонные экстремальные колебания температуры». Если опустить сугубо технические описания жизни в советском прошлом, куда в одном из разделов книги судьба забросила нашего героя, а именно — бродячих верблюдов и бездомных собак на окраинах Байконура, дерево, посаженное Юрием Гагариным, глоток виски под гитару у камелька, то в целом получим кристально чистую лирику будней. Словно в «Бумажном солдате» Алексея Германа на ту же тему о холодных буднях горячего космоса. Точнее, о земных мечтах о нем. «Летом здесь невыносимая жара, — сообщает канадский гость, — но мы прилетели в декабре, и было так холодно, что после нескольких минут пребывания на улице под ярким голубым небом на кончиках моих ресниц образовался иней». На кончиках, Юра!
И вообще, можно, наверное, бант завязать на игле после подобного рода откровений, которыми автор, заметим, не грешит в других, американских главах. Здесь ведь как в космос летают? Четко по инструкции, то бишь по контракту, никакой романтики. «Наверное, весь день до старта я был бы занят беготней и различными делами, которые возникают у каждого перед поездкой: паковка вещей, оплата счетов, возвращение вещей из химчистки», — сокрушается автор, если бы жизнь не забросила его в Байконур. Здесь ведь как? Перед полетом надо договориться с соседями, чтобы не нарушить график мытья лестничной клетки. Пельмени, опять-таки, в космосе весьма хороши — привычно держатся вместе даже в состоянии невесомости. А вы говорите, Боуи — кстати, «охотничий нож» в переводе, которым мерзлые пельмени все равно не разрежешь. И чтобы это понять, не требуется целых 4 000 часов на орбите.
Как бы там ни было, но фантазии автору следующей книги из жизни зарубежного научпопа также не занимать. В своей «Бумаге» Иэн Сэнсом живописует для затравки мир без этого пустякового элемента нашего быта, годящегося, казалось бы, только для названия вышеупомянутого фильма о Гагарине. Словом, представим себе мир без бумаги: «Вот мы встаем утром и идем в туалет, а там нет туалетной бумаги. Насыпаем в миску мюсли, но, разумеется, не из невозможной в природе коробки. Если пьем чай, то не тот, что в пакетиках. Кофе завариваем, не используя фильтра. По дороге на станцию не покупаем газету: нельзя купить то, чего не существует. Кстати, про купить: денег у нас тоже нет. Разве что монетами».
Далее, естественно, нагнетается психоз насчет невозможности выпить кофе в бумажном стаканчике, прочитать бумажную рекламу на стенах вагона и, более того, даже бумажный билет купить, не говоря уж о том, чтобы утереть слезу бумажной салфеткой — при мысле о капнувшем на брюки соусе, который, естественно, тоже нечем вытереть. И все это — в связи и по поводу изящной, равно необходимой и в литературе, и в туалете, китайской придумки, которой человечество пользуется на протяжении вот уже двух тысяч лет.
Чего только не приходит в голову автору книги, когда он лихорадочно шарит в потемках цивилизации, подбирая соответствующие цитаты во славу и в защиту бумаги. «Спичку, Маня, спичку!» — восклицал в сердцах сумрачный Велимир Хлебников, носивший стихи в наволочке и писавший во тьме, наощупь. То ли дело в «Бумаге», о которой речь. В укор темным народам и низовым коллективам автор напоминает, что мир от просвещенных китайцев, изобревших сие нежное рисовое чудо, долгое время отставал. В Древнем Риме вместо туалетной бумаги использовали палочку с губкой на конце, а эскимосы, по некоторым сообщениям, мох и снег; где-то люди обходились раковинами мидий, кокосовой скорлупой, кукурузными початками, галькой, черепками... а то и вовсе руками.
Кстати, в прославленной главе «про изобретение подтирки» романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле главный герой использует все что угодно — от листьев шпината и свекольной ботвы до шляп, салфеток и адвокатских мешков, остановившись на пушистом гусенке. Словно, вспомним, герой позднейшего во времени фильма «Черная кошка, белый кот» Эмира Кустурицы. И пускай в последующих главах своей книги Иэн Сенсом лихорадочно подыскивает немало аргументов против уничтожения бумажных солдат электронного прогресса — мол, даже в компании «Майкрософт» на бумаге работают и в наши дни, и при создании пользовательского интерфейса все его экраны, меню и команды сначала прорисовываются на ней — но главное и последнее слово все равно остается за фантастами. Именно они, словно герой в одноименном романе малоизвестного у нас Карлоса Марии Домингеса, находят убежище в бумажном доме, сооруженном из книг. «Борхес пошел на подоконник, из Вальехо получилась дверь, из Кафки — притолока, а из Канта — косяк».
И выходит, что вся наша с вами литература — даже в жанре научпоп — это дом, который построил Миф, плавно переходящий в Блеф одинокого читателя-рейнджера на тесных просторах родного коммунального космоса.
