В апреле 1986-го сразу после аварии на ЧАЭС в Чернобыль привезли несколько сотен человек — позже они станут известны как легендарный 731-й батальон.
Ровно 33 года назад в ночь на 26 апреля на Чернобыльской АЭС взорвался четвертый энергоблок, что спровоцировало выброс критического количества радиации в воздух. Позже мы узнаем о том, что такое лучевая болезнь, увидим так называемый Рыжий лес — территорию в почти 10 кв км вокруг ЧАЭС, пораженную радиацией настолько, что все деревья будут выглядеть, словно ржавые, многие почувствуют последствия катастрофы на собственном здоровье, а чернобыльцы получат от государства льготы.
Но тогда, 26 апреля 1986-го, власти Советского Союза старались сделать все, чтобы скрыть масштабы трагедии. О случившемся умалчивали, пока это было возможно, и лишь через 36 после катастрофы появилось первое сообщение на телевидении. Жителей города Припять срочно эвакуировали — пообещали, что это временно. Но, как оказалось, все эти люди больше никогда не смогли вернуться в свои дома.
И пока местных жителей организованно вывозили из зараженной зоны, другие автобусы завозили туда же других людей. Тогда их попытались представить как добровольцев, которые согласились помочь с ликвидацией последствий аварии собственноручно. Правда стала известна через несколько лет: выяснилось, что это были никакие не добровольцы, а военнообязанные молодые люди, которых вывезли в Чернобыль в приказном порядке. И бросили в самый эпицентр заражения.
Так образовался 731-й отдельный батальон специальной защиты. Впоследствии, когда мир узнает реальные масштабы трагедии на ЧАЭС, этот батальон будут называть «легендарным». Ведь именно эти люди фактически голыми руками разгребали результаты взрыва — без защитного обмундирования или спецодежды, которая помогла бы хоть немного минимизировать риски для здоровья.
НВ записало историю одного из них — киевлянина, который в апреле 1986-го несколько дней проработал в составе батальона № 731.
Александр Наливайчук, 60 лет
Окончив экономический факультет, я начал работать преподавателем-ассистентом в Киевском автомобильно-дорожном институте [сейчас Национальный транспортный университет]. В 1986 году мне было 28 лет, я имел звание лейтенанта, прошел военную кафедру.
Поздним вечером 28 апреля, через два дня после аварии, ко мне домой приехали офицеры и забрали с собой. Сказали, мол, им нужно вызвать меня «для сверки документов», но это была откровенная ложь. Когда за мной пришли, я зачем-то на всякий случай надел свой парадный костюм, в котором ходил на работу в институт. Нам не говорили, куда именно нас везут, об этом мы узнали уже в автобусе.
Сперва привезли в военкомат, где разделили, потом — дальше, по дороге несколько раз останавливались, чтобы пересесть в другой автобус, затем продолжали движение.
Уже ночью забросили нас в зону поражения радиацией, где-то за 10-12 км от кратера — так мы называли место аварии. По прибытию пришлось разбивать палатки прямо посреди поля. У нас не было никакого спецобмундирования, формы — ничего.
Мы развернули 731-й батальон, который потом везде будет известен как «секретный». Всего туда привезли около 850-ти человек — все военнообязанные, такие как я, кто-то старше, кто-то моложе. В зоне поражения мы выполняли разные задачи, самая масштабная — загрузка вертолетов свинцом, доломитом и песком [все это вертолеты потом сбрасывали в реактор, чтобы потушить тление и горение]. Были и другие работы, например, некоторые из нас работали на самом реакторе, откачивали оттуда воду.
Все это было в строгой секретности, власти тщательно скрывали от людей, что происходит. Тогда в Украину хлынул целый поток международных специалистов, журналистов, но их уверяли, что кроме пожарных, которые работали непосредственно на месте возгорания, никто никаким образом больше не пострадал. Военное положение официально не вводилось, но на самом деле де-факто оно было введено.
Я выполнял функции заместителя командира роты. Практически не спал. Это были, наверное, самые сложные и опасные дни — сразу после аварии. Я занимался разной тяжелой работой, загружал мешки этой смесью из песка и свинца, ну и так далее. Мы ели прямо там, [сегодня в Зоне отчуждения для посетителей висят предупреждения о том, что есть и пить на открытом воздухе не рекомендуется] , полоскали нашу посуду в местной воде — все это было заражено. Вода была из реки Припять — эта река, конечно же, тоже была заражена.
3 мая я получил серьезное повреждение: мне на ногу упал тяжелый груз, была открытая травма. Меня эвакуировали в военный госпиталь. У меня долго не останавливалась кровь, наверное, пару недель. Рана постоянно сочилась из-за повышенного уровня радиации. Так что на этом моя работа в ЧАЭС закончилась. Но я фактически успел побывать там в самые опасные и напряженные дни — сразу после аварии.
Позже меня решили призвать в армию, даже несмотря на то, что у меня была эта травма. На нее никто не обратил внимания. Никому не было дела и до того, что я уже отработал свое, что мы выполняли свой долг на ЧАЭС. Это все скрыли, хоть [тогдашний Генсек Михаил] Горбачев нам и обещал, что «Родина нас не забудет». Но в армию я все таки тогда не попал, но по другой причине, скорее, из-за небольшой формальности.
Нам не выдали ни одного документа, который бы подтверждал, что мы действительно находились сразу после катастрофы там как военнослужащие, что получили коллективное облучение и подвергали себя опасности. Все это пришлось доказывать самостоятельно.
Мы собрали собственную организацию, тогда она называлась Набат, и только в 2002-м нам удалось подтвердить свой статус. Была созвана комиссия, на которой присутствовали представители Минздрава, Минобороны и других ведомств, которые имели к этому какое-либо отношение. И нам стали выдавать справки о том, что в такой-то период мы находились в конкретной зоне, зоне поражения радиацией от аварии на ЧАЭС. У нас была самая высокая степень опасности.
Без документов, подтверждающих эту историю, все выглядело так, словно мы — кучка энтузиастов, которые по собственному желанию организовались все вместе, встретились, потребовали, чтобы нам дали автобус, сели в него, выехали в Чернобыль, чтобы получить каких-то денег за все это. Никто абсолютно никак не зафиксировал, что это был Приказ № 1, что мы работали под автоматами.
Список, составленный комбатом 731-го батальона Николаем Босым 30 июля 1986-го, где перечислены фамилии тех, кто участвовал в ликвидации на ЧАЭС. Номер 19 — лейтенант Наливайчук А.В. Комбата Босого же давно нет в живых.
Нам запрещалось рассказывать врачам о том, что мы пережили, хоть это и здорово сказалось на нашем здоровье. Практически за полгода разрушились все зубы, развился остеопороз, внутренние органы поражены. Радиоактивная грязь нанесла глубокий ущерб нашему здоровью. Было неимоверно сложно получить справку, подтверждающую взаимосвязь: что все эти проблемы со здоровьем из-за ликвидации аварии на ЧАЭС. Я несколько раз судился с разными госучреждениями, чтобы добиться правосудия.
Сейчас у меня вторая группа инвалидности. Пенсия была довольно неплохая, когда доллар был по 8 грн. Но дело в том, что многие из нас нуждаются в лекарствах, потому что из-за облучения развились серьезные болезни, онкология. Эти лекарства, в основном, закупаются за границей — в долларах. Поэтому когда доллар подорожал, соответственно, стало сложнее.
Сегодня нас осталось меньше девяти десятков человек — из тех восьми сотен, которых задействовали в ликвидации аварии. Многие серьезно болеют, некоторые уже несколько лет прикованы к постели и не могут встать, имеют мизерную пенсию, на которую ничего не купишь.
У меня пенсия порядка 11 тыс. грн. Это еще более-менее по сравнению с тем, что у других. В среднем, у других получается около 5 тыс. грн, у некоторых вообще 2 тыс. — это те, кто не смог доказать, что занимался ликвидацией аварии на ЧАЭС. Из этих 11 тыс. грн я трачу 9 тыс. на лекарства, остается две. Прожить на эти деньги довольно сложно.
Мне хотелось бы, чтобы нас не забывали.
-1.thumb.jpg)
