Где и когда Россия проскочила поворот к демократии? Является ли она отдельной цивилизацией, и, в таком случае, чем является Украина? Были ли правы Сэм Хантингтон и Лев Гумилёв? Формируется ли в городской России современная нация европейского типа и что представляет собой либеральная оппозиция? Как выглядит кризис локальной цивилизации? Об этом и многом другом в беседе с правозащитником, диссидентом советской эпохи, одним из наиболее плодовитых российских публицистов и модным политическим философом Евгением Ихловым.
Евгений Витальевич, на ваш взгляд, когда именно Россия (бывшая РСФСР) «проскочила» развилку, с которой могла начать всё-таки двигаться демократическим путём развития? Одни считают, что это октябрь 1993 года, другие — что принятие на референдуме суперпрезидентской конституции, третьи — «изнасилование» общества политтехнологами в 1996 году... Да и насколько сегодня важно такое знание?
Развилку (бифуркацию) в сторону путинизма Россия проскочила, когда 18 лет назад позволила Путину привлечь к управлению страны в качестве основы (костяка) новой «партии власти» госбезопасность, которая заставила оба противостоящих политических блока 1998-99 годов — Лужкова-Шаймиева-Примакова и администрации президента (и Березовского, и Чубайса) соединиться в одну неономенклатурную монопольную группировку. Но произошло, как в Японии, Италии и ФРГ, где созданные по американской схеме партии-противовесы в конце сороковых предпочли либо слиться в одну партию (как Либеральная и Демократическая в Японии), либо создать правящие десятилетиями коалиции — как демохристиане и свободные демократы в Западной Германии и демохристиане и социалисты на Апеннинах.
До этого из всех перечисленных ситуаций был выход и в демократическую сторону. Например, предыдущая «партия власти» — «Наш дом Россия» выступала за более парламентскую систему. И в этом данную концепцию поддерживали и «ЯБЛОКО», и коммунисты, и Лужков.
Конституция 1993 года не более суперпрезидентская, чем конституция Французской Пятой республики. При де Голле (с 1958-го по 1969 год) было «суперпрезидентство», а после его фактического свержения по итогам протестов («полуреволюции») 1968 года всё стало эволюционировать опять к большему балансу. Описанные же вами эпизоды ельцинской «бархатной» революционной диктатуры были закономерны для периода ожесточённой гражданской конфронтации. Но к осени 1999 года всё уже успокаивалось. Всё значительно больше определилось, когда в августе 1998 года Лужков заблокировал возвращение Черномырдина. Вот тут и началось раскачивание маятника.
Напомню только, что с 2008-го по 2012 год российскую политическую систему никто бы не назвал «суперпрезидентской». Власть, как газ, заполняет весь предоставленный ей объём и, как жидкость, принимает любую конституционную форму. Повернись ход событий осени 1999 года немного по-другому, и при дряхлом Ельцине правил бы «железный канцлер» Путин.
Все же пока даже наиболее жёсткие критики Путина не рискуют (?) назвать нынешний российский режим тоталитарным. Почему? И не связана ли подобная недосказанность всего лишь с технологическим «устареванием» такого определения в эпоху информационной и экономической глобализации?
Главным признаком тоталитаризма, отличающим его от иных форм деспотий и диктатур, я считаю не просто наличие общеобязательной государственной идеологии, но и криминализацию её критики. А также партийно-революционный характер режима. Ни того, ни другого у нас нет.
В рамках же моделей тоталитаризма могут быть и рынок, и многопартийность. Тоталитаризм же делится на антирыночный (левый) и рыночный (правый). Иное название правого тоталитаризма — фашизм.
Фашизм я спектрально делю на нацизм (Гитлер), фашизм (Муссолини, Франко) и «консервативные революции» (Салазар, Пиночет). Россия ближе всего к квазидемократическим формам латиноамериканских хунт. Уже 39 лет есть третья форма тоталитаризма — религиозно-фундаменталистская (на базе иранской «Исламской революции»). Но превращение России в православный «Халифат» («Русский мир») не случилось и уже явно не случится.
Однако тенденции к фашизации в России очень сильны, особенно на провинциальном уровне. Местные власти очень хотят создать свои «фашизмы», но никакой поддержки со стороны общества в этом не получают. Дело в том, что фашизм — это восстание обывателя против разочаровавшей его либеральной демократии в сочетании с заговором элит против демократических институтов, угрожающих их привилегиям. Мы это пережили в 2000-2004 годах.
Поэтому сейчас всё время получается такой комичный "бонапартизм", как он описан Анатолем Франсом в «Острове пингвинов». И дело не в информационной открытости, а в нарастающем моральном отторжении режима. В конце концов, 33 года назад хватало хрипящих от глушения «голосов» и слепых машинописных копий.
Как идеологи путинского правления, так и оппозиционные публицисты и мыслители нередко используют термин «русская система». В 2000-е оно встречалось и в фундаментальной политологической литературе («самовластие» и т. д.). Как бы вы его интерпретировали?
Я стараюсь избегать термина «русская система», поскольку он подчёркивает историческую эксклюзивность России. Я стараюсь выстраивать гомологические (сходные) ряды моделей и градуировать их типажи. Скажите «православный султанизм», «православный континентально-имперский абсолютизм», и возможностей для анализа и для оптимистических прогнозов сразу становится больше.
Проблема русского самодержавия не в тиранической его «вертикальности» (на месте царей можно представить Солнцекороля Людовика XIV), но в его дисперсном деспотизме, в его «горизонтальности», в его мозаичности из сотен и тысяч «самодержавий». Это очень убедительно показал государю императору Николаю Павловичу Гоголь своим «Ревизором». Просто не надо считать себя современником Меркель и Макрона. Поместите Россию мысленно в реалии Людовика XV, как их описал Вольтер, и всё сразу обретёт контекст и нужный вектор исторической динамики.
Верите ли вы в социальный прогресс, в том смысле, что на смену менее совершенному общественному устройству приходит более совершенное? Или «человеческая природа неизменна», процесс статичен, как цикл времён года, и консерваторы правы в своём убеждении, что человечество по спирали «спускается в ад»?
Это вопрос не веры, а наблюдения. Но главнее всего — прогресс «нравственных задач», как писал полвека назад покойный философ Григорий Померанц, которого я в молодости считал своим интеллектуальным гуру. Сейчас воспринимается совершенно недопустимым то, что было нормой лет сорок назад даже в самых консолидированных демократиях. Почитайте кейсы ЦРУ, которые опубликовал взбешённый на спецслужбы Трамп. Вполне сопоставимо с разоблачениями Хрущева — политические убийства, засылка наёмников для совершения переворотов, политическая слежка...
Про природу человека сказать не могу, она слишком сложна и многогранна. Значительно важнее то, какие черты личности поощряет, а какие угнетает данная система или культурная модель.
Тут идёт смешение понятий.
Западные (еввропейская и дочерняя от неё североамериканская) локальные цивилизации (субэкумены) смогли разорвать цикличность развития.
Часть других культур (цивилизаций) они тянут за собой — Россию, Латинскую Америку, Южные Балканы, Израиль, Японию, Индию, Пакистан, Южную Корею....
«Нисхождение во ад» — это уход локальной цивилизации на понижающую фазу цикла или провал (архаизация) «открытой» цивилизации западного типа, который и является, строго говоря, тоталитаризмом. Ведь тоталитаризм — немного вернусь к предыдущей теме — это воссоздание средневековья (позднего -- как у фашизма, и раннего — как у коммунизма и исламизма).
Другое дело, что в традиционалистском социуме нет иной морали, кроме патриархальной, и распад патриархальности воспринимается как гибель морали вообще. Об этом писали и Шукшин, и Астафьев (особенно в «Печальном детективе»).
Поэтому надо разделить процессы: угроза архаизации открытой цивилизации, срыв открытости -- у другой, и невозможность достичь выхода на «разомкнутость», на способность к спонтанному прогрессу своими силами (без ломки всей культуры) — третьей.
Консерваторы всегда ищут подтверждение своим представлениям при срывах развития, предлагая возвращение в «уютность» традиционализма. Однако тут помогает мысленный эксперимент. Надо просто представить, как возражали консерваторы ранее: зачем споры коррумпированных адвокатов в парламенте, если есть добрый король, зачем нужно сутяжничество, когда опытный следователь всё видит, а лучше синьора никто не может разрешить конфликты поселян? Что касается спуска в ад, то давайте вспомним, как решали проблему еврейских беженцев от Гитлера в 1938 году на Эвианской конференции и как отнеслась Западная Европа к сирийцам в 2015 году (Восточная-то Европа вела и ведёт себя именно, как Запад перед войной).
Временами возникают довольно яростные дискуссии «имперцев» и «националистов», а также конструктивистов и «примордиалистов» в русскоязычном сегменте политизированной сети. Спровоцированы ли они украинской революцией, или актуализация этой проблематики происходит в общеевропейском и общемировом масштабе?
Четвёртая Украинская революция (после УНР, Революции на граните 1990 года, первого Майдана) -- Революция Достоинства, или второй Майдан) похоронила идею «Русского мира», то есть возможности объединения вокруг России иных наций. Русская локальная цивилизация (дочерняя от Европы, а ранее — дочерняя от Византии) осознала своё полное банкротство. Стало ясно, что ни развиваться она не может самостоятельно, ни быть источником привлекательных идей для других народов.
Это стало шоком, поскольку русская культура всегда культивировала свой мессианизм и свою уникальность. А тут дилемма: попытаться стать Западом или впасть в убогое провинциальное ничтожество, даже не ненавидимое, но презираемое. Оказалось, что путинизм — это такое воскрешённое брежневское «кормление за послушание». Такой же шок, который испытали чинные и послушные немцы в своих кукольных княжествах и королевствах, когда их раскидал Наполеон.
Все эти игры в воскрешённые традиции — это мечта жить при позднем брежневизме (когда уже забыли про космос и погрузились в гороскопы), изображая, что живёшь при думской монархии Серебряного века.
Используемая вами концепция цивилизаций и субцивилизаций, имперских пространств коренится в идеях С. Хантингтона или же отсылает к более ранним теориям? Как вы относитесь к концепциям Льва Гумилева, ведь либеральное обществоведение Запада нередко усматривает в его построениях скрытый расизм?
Моя концепция — это переложение идей Померанца, который использовал наработки Тойнби и Дюркгейма. Если очень коротко: есть последовательность нескольких цивилизационных линий: Рим — от Эллады, Европа — от Рима, Япония — от Китая южного, буддийского, даосского, Корея — от Китая северного, конфуцианского. От Эллады же — арабская и византийская цивилизации.
Материнская цивилизация (субэкумена, «малый мир») окружена лепестками цивилизаций-«дочек». Дальше я только добавил концепцию московского профессора-культуролога Игоря Григорьевича Яковенко и его многолетнего соавтора, ныне покойного Андрея Анатольевича Пелипенко о том, что границы культур работают, как камеры обскура, зеркально переворачивая культурные модели.
От себя я только добавил три представления:
а) о кастинге национальных культур за право стать ведущим центром или полюсом локальной цивилизации;
б) о кастинге цивилизаций (субэкумен) за право стать матрицей складывающейся мировой (тут победила англосаксонская матрица Запада, проиграли Испания, Франция, старая Англия, Германия и Советская Россия);
в) и о том, что временные исторические циклы (эпохи, циклы инверсии в понимании Александра Самойловича Ахиезера) можно представить как локальные хроноцивилизации, переходные же периоды уподобить «лимитрофам» — буферным зонам между цивилизациями, с их «зеркальными» границами.
Империю я считаю формой политической организации субэкумены на стадии традиционализма (архаика и средневековье). Иная фаза локальной цивилизации — раздробленность (феодальная). После перехода цивилизации к современности («модерну») она может организовываться как нация-федерация (США, Индия) или как конфедеративный союз наций (Евросоюз, попытки коалиций Латинской Америки, неудачная попытка СНГ).
К Хантингтону я отношусь скептически. С моей точки зрения, именно конфликт цивилизаций (а не битва за ресурсы) может быть только за буферную зону между ними с тем, чтобы сделать её интегральной частью субэкумены-победителя. Как греко-персидский конфликт за Ионию (эллинские города нынешней Анталии). Как парфяно-римские (и византийские) войны. Как русско-турецкие войны за Балканы. Как первая холодная война за Восточную Европу, Африку и арабский мир. Как нынешний российско-украинский конфликт.
События же в странах ислама — это кризис модернизации исламских культур, аналогичный событиям в Европе в 17 веке и в России в 20 веке. Я выделяю два кризиса модернизации:
1) невозможность быть таким отсталым, толкающая на требования вестернизации;
2) невыносимость жить при имитации вестернизации при сохранении традиционного подавления личности. Последний кризис — это Арабская весна 2011 года и московские протесты 2012 года («полуреволюция»).
Ведь нет войны Запада и Востока (ислама). Есть внутренняя реформация исламских культур, в которую втянулся Запад, причём втянулся на стороне консервативных аравийских монархий против модернизирующегося Ирана.
К Гумилёву отношусь остро критически. Он не понял сути современной нации-цивилизации. Ему нравились архаические племена. Он считал, что понимает логику кочевых империй, а логику империй-цивилизаций он не понимал, потому что их не любил (они все ассоциировались у него со сталинским СССР).
По вашему мнению, можно ли говорить о том, что старт процессу формирования «европейской», в смысле буржуазной, городской, «модерной» русской (или российской?) нации была дан протестами против фальсификации выборов в Госдуму в 2011-2012 годах?
Московская «полуреволюция» шестилетней давности — одно из проявлений того, что я называю «веберианской» (либерально-протестантистской) реформацией (фазовым переходом нации-культуры). Эта реформация спонтанно идёт уже две сотни лет, однако очень медленно, век назад она была остановлена большевистской социальной архаизацией, но в начале 60-х возобновилась. Сейчас — стремительно ускорилась.
Дальнейшее зависит от того, на что больше станет похожа будущая Россия: на гражданскую космополитическую нацию таких же дочерних цивилизаций — северо- и латиноамериканских, или на этнонациональную восточноевропейскую модель — периферию своей цивилизационной «матери».
Удалось ли, на ваш взгляд, за 70 лет советского режима (кстати, как вы его определяете, и согласны ли с идеей термидорианского перерождения большевистской диктатуры при Сталине?) создать новую советскую нацию? Возможно, именно в её существовании корень нынешних все более кровавых конфликтов на постсоветском пространстве?
Советский (Новомосковский) период (инверсионный цикл) Русской цивилизации, сменивший Петербургский период, был попыткой воссоздать византийскую модель. Поэтому и создавалась квазиполитическая советская нация («новая историческая общность — советский народ»). Она не получилась точно так же, как не получилась общность «римский народ» при императоре Каракале. И ровно по той же причине. Нации не распадаются. Стремительный распад СССР, аналогичный распаду Австро-Венгрии и Османской империи, подтвердил химеричность проекта «советская нация».
Трудности в другом. Ленин и Сталин воссоздали архаические византийские («Орда» тут ни при чем) формы Русской цивилизации. Но тут выяснилось, что возвращение в традиционализм (средневековье) возродило и «циклизм», то есть закономерный и не отменяемый упадок (а не периодическое «проседание») культуры. И победить (преодолеть) упадок можно только решительным сломом («перемагничиванием») культуры, подобным петровскому и сталинскому.
Оправдано ли сегодня существование «другой» оппозиции, нежели движение Алексея Навального? Подозреваете ли вы Навального в строительстве культа личности? Почему постсоветской интеллигенции в России свойственно бояться победы «красно-коричневых» в условиях «неуправляемой демократии»?
При фазовом переходе культуры возникают симметричные процессы. Все социокультурные феномены, включая оппозиционное движение, становятся биполярными. Поэтому одновременно с «навальнианским» движением, ставшим воплощением российского «веберианства» (в честь идей Макса Вебера), должен был возникнуть иной полюс либерализма.
Движение Навального — квазипротестантское (точно так же, как ленинизм был своего рода квазикатолицизмом), это действительно «Свидетели Навального». В итоге — псевдорелигиозные формы. Навальный выступает как телепроповедник. Он обличает, в отличие от Путина, который старается оскорбить оппонентов. Разумеется, твиттер Навального — совсем «Корея сегодня». Но он рассчитывает не на интеллигенцию, а на новый средний класс, которому нужны революционный пафос и икона (см. «Икону» Фредерика Форсайта, особенно экранизацию).
Либеральная интеллигенция с 1990 года — с лёгкой руки историка Александра Львовича Янова — находится под воздействием концепции «Веймарской России». Реваншистские и имперско-ксенофобские, шовинистические тенденции вдохновляли антилиберальную оппозицию. Причём до второй Чеченской войны она была сосредоточена на антисемитизме, который только десять лет назад уступил место антикавказским и исламофобским настроениям. Волна нападений и убийств расистских группировок на мусульман продолжалась до 2014 года. Её пиками стали ксенофобские молодёжные протесты в декабре 2010 года (главный 11 декабря — Манежка), погромы в Пугачёве (Саратовская обл.) в июле и в московском районе Бирюлёво в октябре 2013 года.
Однако «крымнашизм», сыгравший роль англо-американского джингоизма 119-летней давности (война с бурами, война с Испанией за Кубу и Филиппины), привёл к тому, что Путин «национализировал» национализм. Очень многие воинствующие националисты, в первую очередь сторонники Лимонова и, с другой стороны, монархисты отправились воевать в восточную Украину. А затем стало ясно, что идеи имперского реваншизма и «особого пути России» вышли из идеологической моды.
Поэтому такие штабы имперского национализма, как «клуб 25 января» (полуоппозиицонный — к правительству) и Изборский клуб, стали полными маргиналами и полураспались. На повестку дня вышел прозападный русский «буржуазный» национализм.
Что касается самого термина «красно-коричневые», то я стоял чуть ли не у его истоков, поскольку считал, что в антиельцинской оппозиции объединились и неосталинисты, и новые черносотенцы.
Если нынешнее административно-территориальное устройство РФ сдерживает эволюцию русской буржуазно-демократической нации, то при условии наиболее оптимистического сценария поставторитарного развития России не превратится ли она в некое подобие Индии?
Устройство есть отражение социокультурной стадии развития. С её огромными разрывами в уровне жизни и динамике. Россия тут -- действительно «мир миров». Индия -- как раз довольно удачный вариант для Южной Азии. Ни фундаменталистских анклавов, как в северном Пакистане, ни сверхмассовой резни, как в нынешней Бирме (Мьянме) или в Индонезии осенью 1965 года.
Я полагаю, что Россия должна стать договорной федерацией, а для части территорий -- конфедерацией (но без принуждения остаться). Что касается нынешних «тоталитарных заповедников», особенно на Кавказе, то новому демократическому центру целесообразней не отсекать их, создавая новые территории новых «халифатов», а, напротив, помочь приходу к власти социал-демократической правозащитной оппозиции. К исламистам идут тогда, когда они — единственная альтернатива авторитарно-полицейской коррумпированной секулярной (светской) власти.
Уже почти ясно, что «российской» гражданской нации не получится и что очень быстро кристаллизуется русская, восточноевропейского типа. Поэтому конфедерация из нескольких демократических наций — наиболее вероятный вариант из «хороших».
Про плохие варианты же — войны нескольких соперничающих русских государств, например -- уже написано столько антиутопий, что добавлять черноты здесь нечего. Достаточно посмотреть, что происходит у двух «братских народов» — «донецкого» и «луганского». Микромодель всегда показывает будущее. Кстати, это относится и к политической эмиграции, включая так называемую внутреннюю, то есть субкультуру сопротивления.
