Неля Васюта — обычная женщина, которая никогда не могла и представить, что станет женой офицера, которой придется столкнуться со всем, что переживают сотни тысяч жен и матерей, чьи мужья и сыновья оказались на войне. Сейчас Неля находится в декретном отпуске по уходу за маленьким сыном. А муж служит офицером, работает с личным составом в 24-й отдельной механизированной Железной бригаде имени Данилы Галицкого.
Как обычный мирный человек становится вдруг военным, офицером?
Когда мы были студентами (они с мужем приобретали высшее образование вместе на обычном невоенном факультете вуза — ред.), муж учился на военной кафедре и закончил ее. Его военная специальность — воспитатель, раньше это называлось «политрук», заместитель командира по работе с личным составом. Но тот момент он получил это звание. Конечно, никакой практики у него не было, только начитка лекций, теории. Сам он кроме этого много читал книг по истории. Его это заинтересовало. На тот момент это была платная военная кафедра, родители платили большие деньги и он всегда гордился тем, что у него есть военный билет.
И в марте, когда проходила аннексия Крыма, он вытянул этот билет, поставил его дома на столе и сказал: «Будет война, и я пойду воевать».
Он уже тогда знал, что будет война?
Да. Он давно мне говорил, что будет война. Как политолог, анализируя исторические события и то, что происходит и происходило в Украине в последнее время. Он понимал, что цель России не в том, чтобы просто помешать нам провести Майдан, провести реформы, вступить в ЕС, а — военное вторжение. И даже когда все сомневались в том, что Россия посмеет начать войну, он был уверен в том, что она вторгнется.
Поэтому он нашел военкомат, зарегистрировался. В начале апреля пришло первое уведомление, чтобы уточнить данные. И меня он предупредил, что прятаться он не будет, уезжать с Украины не будет. А как только придет повестка, то сразу же уйдет.
Как отнеслись к этому в вашей семье?
Мой дядя — афганец, бывший подполковник запаса, сейчас он вернулся с пенсии и снова учит парней в Яворове. Он давал мужу дельные советы. Именно эти советы и спасли ему жизнь.
Какие именно?
Не высовываться, думать, анализировать. Команды в армии — это то, что чаще всего губит солдата. То есть думать надо самим. И беречь свою голову. Что мой муж и сделал в ночь на 11 июля, когда произошел обстрел Зеленополья. Он ничего особенного не сделал, но он спал в окопе, когда все спали в палатках.
А почему он других не погнал спать в окопы?
Другие считали его, говоря по-простому, трусом, а говоря по-армейски — сцыкуном.
Так и говорили? Его подчиненные?
Да. И его должность не предусматривает отдавать приказы — спать в окопе или нет. Это должен был сделать его командир. Но мой муж уже три ночи спал в окопе. Это очень неудобно, это очень некомфортно, это не палатка. У него была хорошая офицерская палатка. Но на тот момент он уже проследил за ситуацией. Он сказал, что следил за новостями, за действиями командира, за перемещением техники. Каждый день я ему звонила и рассказывала новости. Наши разговоры были короткими, по 5-7 минут. Но я старалась политическую информацию донести.
Вы помните тот день, когда стало известно о трагедии в Зеленополье?
Это был четверг... Тот ужасный обстрел с человеческими жертвами произошел с четверга на пятницу. Так вот, мы в четверг с ним поговорили, я ему рассказала все, что я сделала, куда звонила. Что я обращалась с требованием, чтобы им выдали бронежилеты, запчасти для техники. Потому что они говорили это командиру, а он это никому не передавал. У них была проблема с питьевой водой. Им нужны были бинокли, приборы ночного видения. Ну хотя бы один! Потому что у них даже своего бинокля не было. Они стояли в наряде и одалживали у пограничников бинокль. Сейчас я уже всего не упомню, у меня был целый огромный список всего, в чем они нуждались.
Я пыталась собрать передачу всего необходимого, которую затем ему отправляла. Я очень надеялась, что та передача придет и они смогут этим всем пользоваться, оберегать себя...
В тот день, в четверг, я звонила в Киев, подняла всех на уши. Я звонила на все горячие линии Министерства обороны, и в тыловое обеспечение. Но мне отвечали, что у них все есть, что они всем обеспечены, или что все будет, что вопрос под контролем. Ну, такие общие ответы. Я позвонила к мужу и сказала: «Ты знаешь, все выглядит очень плохо, Россия какие-то непонятные вещи делает на границе, там столько войск собрано, а вы стоите всего в двух километрах от границы, вы первые примете удар на себя». Мы с ним поговорили, это был очень эмоциональный разговор. И мы договорились, что если им не предоставят помощь, то я буду искать других жен, мы будем объединятся, и уже вместе звонить в Киев. Потому что мой муж сам, оттуда, с Зеленополья звонил на ту горячую линию и просил, чтобы дали хоть что-нибудь.
Хуже всего, что они в тот момент были уже окружены. Но об этом еще никто не знал. Они об этом не знали. Но я уже начинала понимать. На тот момент передача, о которой я сказала, месяц не могла доехать до моего мужа! Не хотелось в это верить... И когда случилась трагедия, я снова начала звонить к высшему руководству в Киеве, но мне сказали: «Все, они в окружении, помочь им ничем нельзя».
А какова судьба той посылки?
Общественная организация «Народная самооборона Львовщины» предоставила мне кевларовую каску, бронежилет 4+ и прибор ночного видения. Все остальное его друзья и одноклассники собрали — нарукавники, наколенники, я купила кое-что из одежды, положила туда крестик, с которым его крестили. Этот крестик — это самое ценное. Потому что когда он был в Яворове, мы не успели увидеться перед отъездом. Я думала, что мы увидимся, что я смогу его еще собрать. Но нам не дали такой возможности.
Как это?
Нам не удалось увидеться. И мой муж еще целый месяц не говорил мне, где он находится.
Но, возвращаясь к посылке, она таки дошла?
Она объехала всю границу с Россией. Была у пограничников, была в Изварино, Дяково, Должанске. На данный момент она нашлась около Луганска. Нам перезвонили и ее переслали на тот блок-пост, где стоят парни из его бригады. И один знакомый перезвонил и сказал, что возьмет себе некоторые вещи. Мы согласились, нам ничего не жаль. Но мы попросили, чтобы нам вернули бронежилет, так как он снова собирается ехать.
Почему же вам не разрешили увидеться и попрощаться?
Это было так... 31 мая в последний день мы виделись на КПП в Яворове. В тот день родители тех парней, которые в тот день выезжали, сломали ворота в КПП. Тогда как раз были эти массовые протесты. Мой муж сказал мне: «Чтобы ты никогда тут не стояла, потому что я делаю это сознательно, я иду туда — сознательно». Он пообещал мне сказать, когда его будут везти в АТО. Но не сказал. Он решил, что так будет лучше для моего спокойствия. И он готов был обманывать меня еще очень долго.
А как вы узнали, где он находится?
Я узнала об этом случайно. Я хотела передать ему передачу. Я думала, что он все еще в Днепропетровске на полигоне и говорила ему: «Ну сколько ты там будешь еще, в том Днепропетровске, тебя со дня на день перекинут на блок-пост, у тебя не будет защиты». Я собрала передачу и решила ехать сама и везти ту передачу. Тогда он понял, что пахнет жареным, что я приеду в Днепропетровск, а его там нет. И сказал, что есть волонтеры, которые готовы эти передачи везти. Я перезвонила волонтерам, мы поговорили и как-то слово за слово мне сказали всю правду, что он уже в Амвросиевке более двух недель, что их там обстреливают постоянно. Я слышала выстрелы, когда с ним говорила. Он каждую ночь выключал телефон, потому что их постоянно обстреливали. Я не придавала этому значения. Он говорил, что это — учения. А оказывается, это уже была война, но я об этом не знала.
Что вы почувствовали в тот момент, когда вам чужие люди сказали правду?
Это было очень трудно. Но первое, что я почувствовала, было облегчение. Потому что интуитивно я чувствовала. Но узнать правду не могла. Я не хотела звонить в Яворов, подымать кипиш. Но когда узнала правду — полегчало. Потому что правду знать всегда легче. И я почувствовала тревогу и очень сильную обиду, что их вывозили вот так, тайно. Нам не сказали, что им нужно, их голыми-босыми вывезли. Я по натуре такой человек, я люблю, чтобы мой муж имел много всего: много одежды, много обуви. Когда он куда-то едет, я должна быть уверена, что у него все есть.
Я когда его выпроваживала на полигон, то дала с собой 30 пар носков, 10 или 12 футболок. Он поехал с двумя сумками. А другие парни поехали туда, в чем стояли. Были такие, которые имели только одну пару белья и все. Мой муж в силу того, что я его так серьезно подготовила, там справлялся. Он и другим парням давал одежду. И это очень хорошо, потому что там после обстрела были люди, которые остались абсолютно без ничего.
Но когда я поняла, что он там, а я его не собрала, не дала ему то, что нужно, то было очень страшно. Это было как раз после того перемирия... Было очень страшно, потому что ни один волонтер не хотел тогда ехать в Амвросиевку. В период перемирия волонтеры были на мушке. И никто не хотел передачу вести. Вот поэтому и произошла такая эпопея с передачей.
На мужа вы обиделись?
Нет. Я постаралась его понять. У нас такие отношения, что мы очень доверяем друг другу. И когда я спросила, почему ты так сделал, он ответил: «Я хотел, чтобы ты спала спокойно». Он считал на тот момент, что делает все правильно.
Я с ужасом думаю о тех, которых так же вывезли, не дали попрощаться с родными и которые уже никогда не вернутся...
Да, самое страшное, что они никогда не вернутся. Я знаю поименно всех тех с Зеленополья, которые пропали без вести. Я общаюсь с родственниками и это самое страшное — даже не иметь возможности похоронить своего родного человека, не иметь места, куда прийти поплакать.
Я так поняла, что до некоторого момента вы действовали сами.
Да, я начала подымать шум 11 июля.
И тут же вас обвинили в нагнетании ситуации.
Да. Хотя ни в одном из своих выступлений я не позволила себе кого-то оскорбить, не позволила эмоциональных срывов. Я всегда старалась держать себя в рамках и в своих выступлениях доносить информацию и проблему. В первую очередь, в чем они нуждаются, чего у них нет, их потребности. На тот момент это было первое окружение, первый котел. Это теперь уже есть, к сожалению, и другие котлы. Это теперь мы уже знаем, что такое окружение, что это большие жертвы, что это страшные вещи. А на тот момент складывалось впечатление, что никому до этого нет дела. Все говорили: «Это война, а что ты хочешь, это не печеньки, не нужно было идти туда, если вы не готовы». Я нигде и никогда не говорила, чтобы вернули моего мужа. Наоборот. На тот момент они уже были обстрелянными, они и сами умели уже стрелять, и в плен захватывали сепаратистов, они постоянно колоны разбивали.
Я это понимаю, но давайте вернемся к вам. Что вы чувствовали, когда вас обвиняли?
Если честно, то меня не очень задевало. Ко мне начали звонить другие родственники, объединяться со мной. Я видела, что я говорю правду. И я понимала, что я делаю правильно. Ведь только тогда, когда я подняла шум, когда перезвонила в Киев к Владиславу Селезневу, спикеру АТО, и он сказал, что помощь будет — потом на третий день мне позвонил муж и сказал, что был самолет и им скинули бронежилеты и воду.
Потом вокруг вас начали объединяться жены и матери? Сколько их сейчас?
Я не считала. Ну, может до двадцати. Те, с кем я постоянно поддерживаю связь, их около десяти. Это самые активные. Но в тот период, когда мы добивались, чтобы им дали отпуск, чтобы вывели из окружения, было очень много. В Киев ездило 60 человек.
Но сейчас говорят, что дороги перекрывают и блокируют КПП не те женщины, у которых родственники воюют, а какие-то «левые».
Да. Я себя с ними не ассоциирую и не принимала участия в перекрытии дорог, блокировании трасс, в блокировании КПП. Мне это запретил делать муж.
18 июля было, что перекрыли трассу на Яворив. И я знаю, что никого из тех, с кем я общаюсь, там не было. Мы созванивались и не могли понять, кто это делает. Но я хотела бы знать, кто это делает. Эмоции и крики — это ничто. Когда человек непосредственно знает факты с передовой, по нему видно, что это родственник. А если человек говорит общими фразами: «Отпустите домой, прекратите АТО, прекратите мобилизацию», — то это уже вопрос, что это за люди. Я считаю, что вот это и есть провокации. И даже если это родственники, но они ведут себя таким образом, то это — провокации. Потому что мы хотим эту войну выиграть, а не просто принять в ней участие. Не для какого-то героизма или бравады, а для результата. Чтобы был результат, нужно, чтобы все приобщались к этому. Я, например, даже если учесть, что мой муж потерял там здоровье, что мы отдали нашего кормильца на войну, а я осталась одна с маленьким ребенком, я никого в этом не обвиняю. Это — война, такое время. Его забрали в мае, а первая зарплата пришла в середине июля — 1300 гривен, а потом следующая аж конце июля. Получается, что мы два месяца жили на 1300 гривен.
Мы сделали этот выбор осознанно. Меня много кто не понимал. И по сей день меня многие не понимают. Оценили ли как геройский поступок моего мужа, я не могу сказать. Единицы оценили. И вот когда он уже вернулся сюда с АТО, то не могу сказать, что многие приняли его как адекватного человека. Многие говорили ему : «Ты дурак, почему ты пошел? У тебя не было денег, чтобы откупиться? Нужно было обратиться, мы бы тебе денег дали». Это наши знакомые, соседи так говорят. Подходят ко мне и спрашивают: «А почему ты отпустила своего мужа на войну?». Честно скажу, это меня больше задевает. Много кто откупился и с гордостью об этом заявляют. А нас, попросту говоря, считают лохами.
У меня было отчаяние тогда, когда я включала новости и видела передачи, как возят конфеты, воду, фрукты, бронежилеты, одежду, сменную форму, все, что люди собирают и передают. У некоторых было по два бронежилета. А мой муж мне рассказывал случай, когда в Амвросиевке три дня подряд лил дождь. И потом я на фотографиях это видела. Грязища была по колено. Они спали под танками, потому что их обстреливали постоянно, они даже палатки не могли разложить. Они в лесопосадке натянули тент, под ним положили вещи, чтобы не промокли. А сами спали под танками. Я уже знала правду, где он, и он заканчивал со мной разговор такими словами: «Ну все, любимая. Я лезу под танк». А я все время думала: «Ну как это — под танк?». А когда он приехал, то я увидела, что между гусеницами помещалось пять человек, бочком ложились и так спали. Это хорошо, если есть место под танком. А если ты в наряде? Мокнешь всю ночь. И он после нескольких таких ночей в наряде мне позвонил и сказал: «Ты знаешь, сегодня ночью был такой теплый дождь, я насобирал целое ведро воды и пока все парни еще спали, я выстирал свою форму. Похвали своего мужа». Он знает, что я люблю чистоту. Но я не могла себе этого представить. Он говорит: «У нас нет воды даже попить. Я некрасиво перед парнями поступил. Но я еще в котелок воды насобирал, то мы ее попьем. А то, что в ведре, тем я постирал свои штаны, потому что я не мог уже в них ходить, эта грязь мне уже натирала раны»... Тогда мне было очень тяжело. Я не могла даже представить, что там нет элементарных бытовых условий.
Когда к ним ехал генерал на построение, то перед его машиной дорогу окропили, чтобы пыли не было. А они пили дождевую водичку. Собирали ее так: листочки скручивали, вода стекала по листочкам, они подставляли котелок и так собирали воду.
Вашему мужу влетело от начальства из-за того, что вы выступили и обнародовали эту информацию.
Да, было такое. Ему звонили из штаба и говорили, что жена одного из офицеров выступает. А он ответил: «Она ни слова не соврала. Говорит, что нет броников, нет помощи. Так это правда». Я тоже этого не хотела, я все до последнего держала в себе и только на эти горячие линии звонила. Я считаю, что это — неправильно, это позор нашей армии, что мы попали в такую ситуацию. Что жены, матери, волонтеры — второй фронт этой войны. Это — неправильно. Так не должно быть.
А как ваш сын воспринимает все это?
До 11 июля я пыталась ограждать его от всего. Но в тот день очень много журналистов брали у меня комментарии дома. И он это все слышал, запомнил все эти фразы, которые я говорила. Он так очень сильно проникся, что за эти два месяца очень повзрослел. Сыну три с половиной года, но он мыслит как взрослый. Он даже когда молится вечером, то просит: «Бозя, видишь, у меня нет папки. Мой папка на войне. Он стреляет в сепаратистов. Но ты сделай так, чтобы в него не выстрелили. И в других папок тоже. Потому что все детки хотят, чтобы все папки вернулись». Я ему объясняю, что у тебя есть папка, просто он на войне. Для него было очень важно увидеть папу. Когда он его увидел, я была шокирована, мне казалось, что он думал над тем, что он больше никогда не увидит папу. Он меня спрашивал: «А почему нельзя умирать? А как это, когда человек умирает?»...
11 июля мой муж был в окопе. А 12 он лежал просто на земле. Потому что они отошли в другое место, не успели вырыть достаточно блиндажей и их снова накрыло «Градом». Он уснул просто на земле, потому что настолько устал. Во-первых, целое утро грузили «груз 200» и «груз 300». Потом он перевязывал раненых. Потом грузили все, что уцелело и переезжали на другое место. Перед тем целую ночь не спал. И он просыпается ночью от того, что их снова обстреливают «Градами». Он понял, что «Град», но ночью, темно, только искры. Он спал под деревом и стукнулся об ствол головой. Начал ползти, но пополз в другую сторону. Ему стало плохо. Посмотрел наверх, а осколки попадают в дерево и листочки опадают, как будто их ножницами режут. И его накрыло ветвями, дерево стало совсем лысым. А он не может выползти из-под тех тяжелых ветвей. Смотрит: а в блиндаже негде яблоку упасть. Командир кричит: «Миша, не ползи сюда, тут места нет. Ползи за медиками, тут двое раненых». Оказывается, возле моего мужа спало на земле еще двое человек. Одному осколок попал в легкое, второму — в руку. И он пополз за медиками. Ползет и понимает: он не успел спрятаться, он на открытой местности, стреляют «Градом»... И в тот самый момент я ночью не спала, я чувствовала, что он в беде. Меня трясло в этот момент очень сильно, не помогало ни одно успокоительное. И тут ребенок из другой комнаты закричал: «Папа!» Я вам не могу это передать. В тот момент я подумала, что моего мужа уже нет. Я пришла, посмотрела, ребенок спит. Но муж позвонил утром и сказал: «12 июля — это мой второй день рождения». Он уцелел, привез те осколки домой, у нас они есть на память.
Когда вы увиделись с мужем после всего этого?
Они приехали 6 августа. Я увидела его на вокзале. Я не могла в это поверить. Я приехала на вокзал в 5 утра. Нам дали возможность поговорить буквально три минуты. Его было очень трудно узнать. Это совсем другой человек. Похудел более, чем на 15 килограмм, загорелый, в глазах усталость и боль. Он выглядел как человек, который прожил жизнь. В его глазах я увидела чувство сильной усталости. В тот же день нас с ребенком привезли в Яворив, ему позволили выйти на КПП. Отпуск ему не дали. Через несколько дней ему стало плохо, и его положили в госпиталь.
Как ребенок отреагировал на папу?
Он узнал папу. Схватил его за руку и не отпускал. Первый вопрос был: «Почему ты с нами не едешь домой?». Папа привез ему большую стреляную гильзу. Теперь ребенок играет с ней. Рисует войну, танки, сепаратистов, дает красную краску, просит: «Мама, нарисуй такую лужу крови, как я видел по телевизору». Я стараюсь не включать телевизор, но видно где-то увидел.
Но так получается, что ваш муж и суток не пробыл дома?
Нет. Только в один выходной, после того как он отстоял сутки в наряде, ему предоставили увольнительную. Его в субботу отпустили. Но в воскресенье он вернулся в часть.
Радости было дома...
— Это как нож в сердце засунуть и по кусочку отрезать. Его снова собирать... понимать, что он снова уедет. Мы в этот день занимались ребенком, готовила мужу любимые блюда, жарила картошку, варила плов. Наверное, столько раз, сколько я сказала ему, что я его люблю в этот день...
31 мая у нас было 10 лет со дня первого свидания. Мы планировали пойти на концерт «Океана Эльзы». Но в этот день мы прощались в Яворове. А 28 августа было шесть лет со дня свадьбы. Ему в госпитале дали билет на концерт «Океана Эльзы», но мы отказались. Мы устали от всего этого. Нам хотелось побыть вместе.
Что вы сейчас чувствуете, когда знаете всю правду?
Сейчас страшно. Теперь я совсем по-другому это оцениваю. Теперь, когда я знаю, что есть несправедливость, что дурят и обманывают, откупаются... противно и неприятно.
