Софию Федину большинство знает как талантливую певицу и красивую девушку. Тем не менее она — кандидат политических наук (специализация: международные отношения и дипломатическая служба), преподаватель кафедры международных отношений и дипломатической службы ЛНУ имени Ивана Франко. А еще — голос львовского Евромайдана.
Как вы попали на «студенческий Майдан»?
Как только в четверг Азаров сказал, что мы приостанавливаем курс на евроинтеграцию, первое ощущение, которое появилось, такое же, как во время Оранжевой революции, — сердце падает вниз и не знаешь, что делать, и как дальше жить в такой стране. После тех всех первых ощущений появились мысли, что делать что-то нужно. И начались первые посты в Интернете о том, что, наверное, нужно выходить на Майдан, как в былые времена.
Первый вечер я рассылала информацию по нашей диаспоре, как люди поддерживают или не поддерживают все это, что происходит. И на следующий день уже с утра пошла вместе со своими студентами пикетировать Львовскую обладминистрацию. Вечером того же дня был митинг, на котором мне предоставили слово как представителю преподавательского состава. А на третий день поставили сцену. Я пришла, увидела, что никто не работает на этой сцене. А поскольку я это умею делать очень хорошо, то вышла и начала говорить с людьми, рассказывать, что происходит. У меня единственной там был большой поток новостей, благодаря ленте в «Фейсбуке» я постоянно это людям озвучивала.
Так оно пошло, закрутилось. Честно говоря, я думала, что это будет день-два. Потом вышло, что это надолго, стоять на сцене — надолго. И это превратилось в каждодневную работу.
И вы там были совсем одна?
Первую неделю я стояла на сцене одна. Потом ко мне присоединились несколько парней: Тарас Гаврик, ведущий телевидения, и Юрко Шивала, лидер группы «Хочу ще». Эти парни пришли так же, как и я. Они пришли и поняли, что мне нужна помощь, так как на второй день революции я посадила голос полностью. И месяц я говорили полушепотом, полутреснувшим голосом. Голос удалось восстановить благодаря врачам больницы скорой помощи (во Львове), которые тоже, как это делается во время революции, пришли, услышали, что есть проблема, нашли врача, организовали процедуры, заставили меня ходить. И это, наверное, тот тип активности, который отличает революцию от нашей повседневной жизни. Люди не ждут, что их будут просить, договариваться. А они видят, что они могут помочь, и просто это делают.
Уже позже, к окончанию декабря, появилось немного людей, которые начали помогать. Ну и формат сцены немного изменился. Потому что первый месяц она была с утра до вечера. А уже под конец декабря она перешла больше на вечерний формат, потому что мы все поняли, что основная работа — в Киеве, стоять во Львове круглосуточно — это бесперспективно. И мне сделали так, что на протяжении дня работал экран, а к шести вечера собиралось вече, мы людям сообщали новейшую информацию, какие-то итоги. Время от времени нас «осчастливливали» своим присутствием политики, которые должны бы сказать конкретные вещи, но, к сожалению, это были обычные речи.
Под конец декабря сцена оказалась оккупированной представителями одной политической партии. И вообще стоял вопрос о том, насколько она функциональна в таком масштабе, где ведется монолог, а не диалог.
А в первые дни января, когда я вернулась с Майдана в Киеве, оказалось, что есть приказ не допускать меня на сцену и не давать мне микрофон. На этом мое присутствие на сцене закончилось. Но я тогда повернула свою деятельность в другое русло.
Давайте вернемся в первые дни Майдана. Сколько было таких людей, которые приходили посмотреть и понимали, что нужна их помощь, и присоединялись?
Очень много. Это наблюдалось с первой тяжелой ночи, которая у нас была на Майдане, — когда парни поставили первую палатку, а суд ночью с пятницы на субботу это опротестовал, и тогда же «Беркут» должен был сносить палатку, в которой было около 150 детей, иначе я их не назову, потому что там много было и несовершеннолетних. И в 4.30 я получила звонок, а в 5.00 утра мы приехали под памятник Шевченко, готовились к противостоянию. И было немного старших людей, в частности и Олег Кузан, его коллеги, которые были на студенческой революции на граните. Их никто не просил, никто не приглашал. Но они решили, что у них есть опыт, что они должны защитить детей.
Во время моего стояния на сцене было очень много случаев, когда люди просто заявляли о своем желании помочь.
Что особенно запомнилось?
В голове засело первое большое пожертвование. Пришел один мой знакомый бизнесмен и передает конверт. Очень большой конверт — 10 тысяч гривен! А я говорю: «Я сейчас объявлю на сцене». А он: «Нет, категорически — нет». Он хотел, чтобы за эти деньги отправили автобусы на Киев. Что и случилось, потому что этих денег ужасно не хватало. Приходили издатели, владельцы полиграфических фирм, водители, приходили «афганцы».
Помню, ко мне пришла делегация из пятидесяти человек и говорят: «Мы хотим ехать на Майдан, охранять, но у нас нет денег на автобус». Мы об этом сообщили на сцене, и буквально через 5 минут этот вопрос был решен. И вообще, как только что-то нужно было, стоило только сообщить со сцены, все решалось.
В первые же дни казаны еды тянули, стулья. UFO, Интернет. С Интернетом тоже была интересная ситуация. На морозе он переставал работать и не тянул дальний вай-фай. Мы об этом сообщили. И на сцену провели специальную линию.
Вы сказали, что думали, что будете на сцене день-два. На что вы тогда рассчитывали?
До последнего дня Вильнюсского саммита была надежда, что все-таки мозги заработают и они подпишут эту ассоциацию. Потому что нас очень долго кормили информацией, что и правительство, и Янукович, все поддерживают вектор евроинтеграции. Очень много говорили, насколько это является хорошим для Украины. И поэтому разворот буквально за неделю до саммита — это оказалось неожиданностью для людей. И нам действительно верилось, что это волеизъявление человеческое, когда десятки, сотни тысяч людей выходят на Майданы объявить, что они хотят, что власти к этому прислушаются. Это тот момент, в который мы постоянно верим — власти к нам прислушаются. А на самом деле мы уже видим третий месяц Майдана, и там, наверху всем глубоко наплевать на то, о чем думает народ. У них есть свои расклады и свое видение.
Тогда была надежда. Надежда исчезла, когда было первое избиение. И тогда уже люди вышли за изменение системы. Украинцев разворошить трудно. Но если уж разворошили, то уже есть надежда, что оно так просто не заглохнет.
В какой момент было принято решение, что во Львове Майдан не нужен?
Майдан нужен. Но во Львове он нужен в другой форме. Потому что даже в Киеве нет Майдана в формате круглосуточного стояния. Там люди заняты делом. И у нас стоять нет смысла. Ставить палатки — тоже нет смысла. Львов — это форпост Майдана. Это — один из главных источников силы, финансов, человеческого ресурса. И Львов должен быть городом стабильности, силы и самоорганизации, для того, чтобы помочь евромайдану в Киеве.
Последние шаги, которые показали, что Майдан нужно реформировать, были в конце декабря. Когда начало холодать, когда пришли праздники, пришла сессия, и стало точно понятно, что что-то должно быть иначе. И тогда же появились первые финансовые проблемы с отправкой людей на Киев. И тогда появились первые предложения, что, возможно, нам не нужна круглосуточная сцена, на которую расходуется столько денег. Возможно, эти деньги стоит направить на автобусы, которыми отправлять людей в Киев. Последние моменты, когда, я считаю, сцена уже не была нужна, это было уже после рождественских праздников. Оказалось, что сцена вообще не задействована. Очень редко появляются какие-то объявления.
По сути, во Львове Майдан нужен в плане информационного пункта, пункта мобилизации и экрана, который дает интернетные ресурсы, которые могут быть недоступны обыкновенным людям. Потому что все реальные трансляции ведутся через Интернет, которым, к сожалению, как я поняла, очень много людей не пользуются.
Майдан нужен и сейчас. Но он нужен действенный. Сейчас во Львове есть Автомайдан, который следит, есть манюсенькие майданы около воинских частей. Есть комитет Майдана Львовщины, который активно действует. И эта деятельность нужна.
Единственное, что я сейчас осознаю, что все наши действия сейчас — это ответ на те шаги власти, которые уже сделаны. Мы защищаем незаконно заключенных, мы протестуем против отъезда военных на Киев, мы боремся с теми «титушками», которые странным образом появляются во Львове. Но нет каких-то дальнейших стратегических целей, как мы будем сейчас идти к победе революции.
И, опять таки, у нас во Львове есть этот раскол между политиками, которые считают, что народ — ничто, а они имеют право решать нашу судьбу, и — народом, который не доверяет политикам и считает, что должен и вправе что-то менять. Я думаю, что это самые большие проблемы Майдана во Львове.
А может, нужно было сразу идти радикальным путем, как в Боснии?
Нужно учесть, что в Боснии и в Сербии люди намного радикальнее. Там националисты еще сильнее, чем в других странах. Украинцы не являются вообще радикальными по своей сути. И если можно что-то решить мирно и спокойно, то украинцы будут так делать. Эта идея — «только не было б войны» — слишком глубоко вбита в наше сознание. А иногда нужны радикальные изменения.
Но эти два месяца, как многие говорят, танцев и забав на Майдане, — они изменили сознание украинцев. Я не думаю, что три месяца назад кто-то был бы готов к тому, что случилось на Грушевского, кто-то был бы готов к такому противостоянию. С одной стороны, власть накручивала градус постоянными атаками, а с другой — эти два месяца бездеятельности и абсолютного отсутствия активности, сознательности и плана действия у наших оппозиционных лидеров, довело людей до предела. Вы нам втираете два месяца что-то, а ничего нет. Вот когда было заявлено «Борітеся – поборете», «Лидер – украинский народ», «Все, кто не слушает оппозицию, – провокаторы», то в результате люди возмутились. Последняя капля упала. И когда «Правый сектор» пошел, то люди их приняли как действительно борцов за независимость Украины, которые реально отстаивают физически права людей. Раньше бы это не приняли, за «Правым сектором» не пошло бы столько людей.
Что вы думаете о захвате Львовской обладминистрации: пришли одни — захватили, пришли другие — захватили, пришли первые — выгнали вторых... Пришло воскресенье, пришел «лесничий» и всех выгнал...
Тут было много моментов. Сначала я вообще не понимала, зачем нам захватывать здание облгосадминистрации. Потому что это был единственный захват обладминистрации, при котором люди, заходя в здание, вытирали ноги. И их милиция вежливо пропускала, мол, заходите — проблем нет. Но уж ладно, пускай делают это, но не делают других глупостей. У людей в те дни была такая штука: давайте хоть что-то сделаем. «Хоть что-то» выливалось, например, в перекрытие трамвайной линии. Что это даст для революции в Киеве — никто не понимал. Но — хоть что-то. Ну если хоть что-то, то захватывайте обладминистрацию и радуйтесь.
Но, с другой стороны, этот захват администрации повел за собой волну захвата других администраций по Украине. А это было очень хорошо. Потому что, оказывается, уже смотрели на Львов, что мы сделаем.
А дальше началось что-то очень интересное, ну чисто детские игры. Потому что захватили те, потом те освободили, потом глава облсовета сказал, что нужно освобождать вообще, а кто-то запротестовал. Потом «свободовцы» со слезоточивым газом и дубинками выгоняли тех, кто сидел внутри. Но за всем этим недосмотрели наши люди одной важной вещи. Захват велся для чего? Чтобы глава облгосадминистрации не мог выполнять своих функций. А он спокойно выполнял их в другом помещении. С другой стороны, если не допускать сотрудников обладминистрации к работе, то кто будет отвечать за бюджет, за распределение средств по районам, за ваши ж поступления в бюджет? Кто будет отвечать за очистку дорог и за движение маршрутного транспорта? Есть вертикаль, которая все равно должна работать, если мы хотим обеспечить функционирование города. Потому что облсовет этого не делает. У них, по сути, фиктивные функции.
Дальше... Облсовет, лишив обладминистрацию полномочий, перенял эти полномочия на себя. Но никаких заседаний на тему ведения хозяйства не было, никаких решений не было принято. После этого объявили о создании Народной рады. И тут началось самое интересное. Как мы выяснили при помощи юристов, Народная рада во Львове — это межфракционное объединение депутатов облсовета. Мне кажется, что это — полный маразм, потому что Народная рада — это явно должны быть не депутаты облсовета, которые и так имеют делегированные полномочия.
Далее, на сегодняшний день еще не было ни одного заседания Народной рады и нет ни одного решения, которое бы они приняли. То есть — никакой конкретной деятельности для улучшения ситуации. Сало (глава обладминистрации) — на месте, бюджет не принят, никаких шагов по решения проблем революции — нет. Наш Комитет Майдана Львовщины уже принял обращение, что вопрос о Сале должен быть доведен до логичного окончания. Уже определитесь — вы его увольняете или нет? А то так: наполовину сняли, наполовину — нет.
И мы садимся нарабатывать решения о Народной раде. Наши предложения: Народная рада в виде межфракционного объединения, которое уже было опротестовано прокуратурой, должна быть распущена и должна быть создана реальная Народная рада из представителей общественности Львовщины, которым доверяют, которых уважают, и которые не входят в партийные силы, которые уже представлены в облсовете. И Народная рада должна принимать какой-то стратегический план, а облсовет должен этот план внедрять как нанятые на работу люди.
Но это займет некоторое время.
Да, займет. А времени у нас нет. Революция сама себя истощает. И если не будет конкретных действенных шагов, то с этим будет сложно. А таких шагов, к сожалению, от оппозиционеров мы увидеть не можем. А от властей они могут быть. И со стороны России они тоже могут быть.
После Вильнюсского саммита говорили, что стоит подождать до весны. Выходит, что мы так и делаем, ждем весны. Она придет, наши баррикады растают.
Они не растают. Там цемент тысячка замешанный. Так что они и летом не растают. Но вы тут подняли два интересных вопроса. После Вильнюсского саммита люди на второй или третий день бы разошлись. Но — побили студентов. В начале декабря снова начало затухать — проходит штурм 10-11 декабря. Люди опять начали успокаиваться — побили Татьяну Чорновол. Люди снова начали затихать — начались радикальные движения. Опять начали затихать — выкрали Булатова. Опять начали затихать — закипели стычки на Грушевского. Я еще не вижу, что за этим стоит, но явно видно, что есть кукловод, который точно знает, в какую игру играет, и мы, к сожалению, все еще являемся частью этой игры. Мы не являемся самостоятельными актерами. Мы реагируем на какие-то вызовы, но это такой чисто животный болевой рефлекс. А чтобы вести свою политику, — мы этого не ведем.
А второй вопрос, который касается ожидания. Это было 21 ноября, когда мы все повыходили. Помните, что тогда сказал Яценюк? «А чего вы выходите 21-го? Не нужно выходить, подождите, у нас вече 24-го». И каждый раз, когда люди возмущались раньше времени, нам говорили: «Подождите, не сейчас». И это ожидание — сначала до весны, а потом до президентских выборов 2015 года. Одна депутат заявила: «Сейчас мы подождем, а вот на 9 марта, на день рождения Шевченко, будет народное возмущение». А может до 9 марта мы все уже будем сидеть! Потому что если мы сейчас хоть чуть-чуть уступим или не учтем каких-то моментов, то нас реально всех будут по очереди садить, начиная от более радикальных и заканчивая менее радикальными. Вчера против наших троих людей, депутатов облсовета и заместителя главы облсовета, открыли уголовное производство, тут, во Львове, за то, что они вроде бы призывали к неповиновению и повредили имущество в облсовете. И никто не учитывал, что их во время штурма там не было. При этом открыли производство не как к должностным лицам, а как к физическим. То есть, на правовом уровне взялись очень серьезно приставать к людям. И это в тот момент, когда мы думаем, что у нас во Львове все спокойно и все гладко. Это нужно учитывать и не нужно считать, что власть где-то ослабилась, что они боятся. Да никто не боится, они очень четко все свои ходы просчитывают. И ждут конкретной возможности, чтобы всех нас взять в кулак.
У нас уже молодежь шутит: «А давайте мы оппозицию повесим на елку и пускай сидят там до 2015 года, а мы будем заниматься делом».
Что же будет дальше?
Я знаю одно: мы не отступим. Мы будем двигаться вперед, насколько это возможно. Потому что мы все понимаем, что нас всех посадят. Это чистая аналогия со временами украинизации в начале 20 века. Все украинцы вылезли наверх, а потом их всех дружно посадили. И это тот самый вариант: обнаружили всех, кто может быть потенциально опасными для разрушения советского типа системы. И как только мы ослабим свое давление, то нас тоже посадят всех по очереди. Уже были заявления, что в Сибири готовы принять 7 миллионов украинцев.
Другой момент: мы серьезно воспринимаем информацию, что после Сочи может быть вторжение в Украину. Даже тот случай, когда всех украинских спортсменов российское телевидение подписывало как «Тернополь, Россия», «Черновцы, Россия», «Сумы, Россия», я не думаю, что это случайно. Это так они показывают свое к нам отношение.
Вторжение?
Не обязательно военное. Я говорила с одним из иностранных дипломатов, и он говорит, что России невыгодно делать какое-то публичное вторжение, поскольку Россия возглавляет большую восьмерку. И если будут какие-то активные показательные действия по Украине, то украинский вопрос будет на повестке дня во всем мире. А это невыгодно России. Им легче реализовать свои интересы втихаря. Но это будет информационная война, это будет экономическое давление, это будет полная дискредитация нашего новейшего освободительного движения.
И третий момент, который меня радует, — зима скоро закончится, и легче будет стоять.
