Композитор и пианист Дмитрий Шуров успевает не только играть со Святославом Вакарчуком, Земфирой и другими известными музыкантами, но и создавать музыку для fashion-показов и писать собственные альбомы. Его сольный проект Pianoboy за короткое время приобрел статус культового, а в послужном списке артиста значится даже сотрудничество с легендарной группой Queen.
Накануне презентации в Киеве своего второго альбома Дмитрий Шуров рассказал в интервью «Фразе» о творчестве, своей жизни в Америке и политике.
Расскажите о своем новом альбоме, который выходит весной. Как проходила запись?
Как только вышел альбом, я сразу же начал писать второй. Как-то так получилось. У меня была довольно стройная концепция в голове по второму альбому, которая разбилась в пух и прах, как только вышел первый. Потому что песни у меня были написаны, песни, которые мы иногда играем на концертах. Это «Мертвые звезды», когда-то была песня «Неслучайные люди» в самом начале. Это такой позитивный жизнеутверждающий посыл. Я хотел вторым альбомом продолжить первый. Просто сделать его более широким, рассчитанным на более крупные залы. Потому что музыкант, так или иначе, когда делает альбом, думает о концертах, а я всю эту историю затевал, в первую очередь, потому что я люблю играть живьем. Для меня это самое интересное занятие. Поэтому я был удивлен, когда летом, после выхода «Простых вещей», поперли совершенно иные песни, не такие, как я ждал. Было много и стихов, которые сейчас пока и в песни не определены, и много было разных пианинных рифов.
То есть обычно песня — это все-таки, ну, для меня, это такая штука, которая выходит сразу, одновременно. Сразу выходят и музыка, и слова. То есть ты находишься в состоянии, настроении, садишься и — раз, начинаешь играть. И либо из этого получается то, что ты на утро вытираешь, абсолютно из своей памяти и из жизни, либо получается что-то хорошее, что потом хочется слушать еще и еще.
А тут получилось по-другому. Получилось, что рождаются параллельно стихи, и параллельно рождается музыка. И я думал-думал как это все срастить, и как-то потихоньку за лето это оформилось в 15 песен в очень схожем стиле, более минималистичном, чем «Простые вещи». То есть во втором альбоме не будет суперцветастых аранжировок, не будет оркестра. К счастью. Потому что работа с оркестром — это много раз в моей жизни было и это... Результат всегда красивый, но процесс тяжелый. Не будет кучи бэк-вокалов, много чего не будет.
А что будет?
Будут барабаны, бас, пианино, голос и шумовые эффекты. Больше ничего не будет, потому что в новых песнях много текста. И понимаю, что музыке придется немного потесниться. Точно так же, как придется немного потесниться клипам. Потому что когда у вас так много слов, вы уже не можете брать декорациями или другими «фишками», потому что вам очень важно, чтобы клип не мешал восприятию.
Второй альбом — это много слов, много смыслов, много нового для меня в плане слога. Будет он немножко грустным, а иногда и не немножко. Например, будет песня под названием «Ну, как дела». Это вообще чтение стихов на пианинную тему. На мой взгляд, это самое депрессивное, что я в своей жизни написал. Будет больше интересного пианино, чем в «Простых вещах». Я очень этого хотел. «Простые вещи» — это много инструментов. Сейчас будет три инструмента и голос, но каждый инструмент будет довольно емким.
Вам не кажется это немного несовременным — писать музыку, в которой много текстов? Это в наши-то дни, когда весь текст песни часто сводится к трем строчкам?
Мне не кажется, что все сводится к трем строчкам. А что такое вообще современно? Это как? Современно — это значит быстро и для большинства людей. Но не в смысле быстрый темп в песнях, а в смысле «я хочу все сейчас, немедленно». Услышал о чем-то — хочу сразу посмотреть. Увидел что-то — хочу сразу увидеть еще. Я сходил на концерт — хочу через неделю сходить опять. Я увидел фотографию — хочу ее сразу куда-нибудь залить. Все очень быстро происходит.
Если так мыслить, то песня должна уже длиться 30 секунд, должно быть в ней четкое послание. Фактически как в рекламном ролике. Большинство в шоу-бизнесе так сейчас музыку и делает. Их мы слышим из радиоэфиров, они попадают в так называемые рейтинги. Я не говорю, что это плохо — просто это так. Я, например, не люблю делать рекламу, не люблю сочинять слоганы. У меня к этому нет таланта, я понимаю, что это не мое — взять из трех слов сделать какой-то лозунг чего-то. Но у меня это иногда получается случайно. И из этих случайностей все собирается в песни. И оно как-то рядом с головой витает, летает, а потом в какой-то момент ты находишься в правильном настроении, в правильном месте, и — раз! Все складывается и получается песня.
Когда песня уже получилась, она записывается. Нужно просто отпуститься, тормоза все выключить и до конца ее довести. Вообще мне кажется, что современная скорость — она творческому человеку (большинство творческих людей ленивые по своей природе, тут ничего не попишешь) мешает реализовать очень важную вещь. Мне кажется, что каждый импульс нужно доводить до конца. В последние лет пять я это очень остро ощущаю. То, что я не довел до ума, а просто бросил, оно куда-то может позже еще и пролезет, но, вероятнее всего, просто умрет.
Нужно доделывать идеи. Сейчас так все быстро, что идей много, а доделывать их люди не хотят. Получается, что на поверхности остаются самые простые идеи.
Что дала вам жизнь за рубежом?
Я учился во Франции сначала, потом учился в Америке. Это две разные страны. Франция — это Равель, Дебюсси, а Америка — это джаз и блюз. Для меня это были два разных опыта, которые друг за дружкой шли, поэтому сильно на меня повлияли. Во Франции я столкнулся с тем, что люди очень много думают о красоте. Я продолжаю туда часто ездить — два раза в год стабильно стараюсь бывать, но долго там находиться не могу, потому что слишком там на этой красоте все замешано. Там даже бомжи валяются в подворотне красиво.
А Америка — это страна, которая прививает тебе ощущение того, что определенных границ нет. Если ты по-настоящему во что-то веришь, и готов приложить определенные усилия — что-то из этого обязательно получится. Франция этого тебе никак не гарантирует, во Франции есть определенные условности, есть снобизм, есть много разных, чисто европейских, присущих старым культурам вещей. В Америке, как мне показалось, этого нет. Там другое. Там, например, в сотни раз, в миллион раз выше конкуренция в любой сфере, что тоже и хорошо, и плохо.
Может быть, там просто больше людей?
Там просто люди другие. Два главных итога моей учебы в Америке. Первое — это возможность выбора. Для меня это был шок. Здесь мы не выбираем предметы, не выбираем, куда мы ходим. Там ты можешь на год себе расписание составить, как тебе комфортно, и год ты занимаешься тем, что тебе по-настоящему интересно. И второе. Я жил в многодетной семье, фактически я был старшим братом пяти детям. Для меня это был опыт необычный, я там и горя хлебнул, и познал много радости.
Как вам дышится в Украине после жизни в Америке?
Поначалу, когда я вернулся сюда, я был полон желания и сил все изменить, всех переубедить. Рот у меня не закрывался. Я переехал в Киев и поступил в институт, и люди, которые меня в это время знали, говорили, что я был абсолютно неудержимый. Одержимый и неудержимый. Я все рвался кому-то промыть мозги, кого-то подчинить.
Но это прошло через полгода, потому что я всерьез заболел джазом. Я осознал, что для того, чтобы стать хорошим музыкантом, нужно много работать. И с момента, когда я стал шесть-семь часов в день проводить за пианино, как-то и учеба отошла на второй план, и желание кого-то в чем-то убеждать тоже. Это был конец
Нет ли у вас сейчас желания что-то у нас изменить? Например, заняться политикой или благотворительностью?
Есть желание съездить в Америку и совершить путешествие от одного берега к другому на машине. У меня нет времени даже на все в том деле, которым я занимаюсь. Мне кажется, человек должен применять себя в той сфере, в которой у него это получается. Во-первых, надо получать удовольствие от того, что ты делаешь, а это сложно там, где ты чего-то не умеешь. Я не умею, например, общаться, как политики, — ни о чем. Я не могу говорить на любую тему с незнакомым мне человеком. Как они общаются, я не могу понять. Я даже взгляд не могу их поймать. Это особые люди, это надо уметь. Это люди, не совсем принадлежащие себе.
А в музыке мне очень нравится существовать. Я занимаюсь не только Pianoboy, я пишу много музыки для других проектов. Иногда мне хочется взять паузу и отдохнуть, и поделать что-то другое. Но как только я начинаю делать что-то другое, мне становится неинтересно. Я пробовал верховую езду, например, пробовал много разных видов спорта, вообще пробовал заниматься спортом. Но... черт возьми! Я частичный еврей, с 4 лет играю на пианино. Из меня не получится прыгуна с шестом.
А для того, чтобы изменить что-то в стране, или в сознании людей, музыка — это великолепный способ. Музыка, в отличие от визуального искусства или от телевидения, проникает насквозь сразу. Это штука, которая быстро действует. Если человек хочет слышать то, что ты говоришь, это дойдет быстрее, чем через глаза. Она заходит прямо в сердце.
Я кайфую от того, что я могу настроением, которое я вкладываю в музыку, менять людей. Это, наверное, громко будет сказано, но — делать их жизнь лучше хоть на мгновение.
Комфортно ли вам заниматься музыкой в Украине?
Ну, во-первых, я не только в Украине занимаюсь музыкой. Сейчас, слава Богу, можно заниматься музыкой, находясь где угодно, хотя не всегда. Например, я недавно встретил одного французского режиссера, который мне предложил вместе сделать музыку. И я понимаю: с ним дистанционно работать не получается — надо встречаться, надо общаться, быть на одной волне постоянно. Также бывает и с Аленой Ахмадулиной, с которой я работаю в моде, — она российский топ-дизайнер. Мы уже десять показов с ней сделали. Мне очень важно с ней на начальной стадии встретиться, поговорить. Причем мы не просто начинаем разговаривать, я просто как-то энергетически начинаю человека чувствовать и после этого мне проще работать.
Но если говорить об Украине, то смотря какие вы себе ставите цели. Если вы что-то умеете в музыке и ваша цель — заработать деньги, вы их заработаете. Но и конкуренция ниже. Я не говорю об артистах. Я говорю, что вы можете успешно заниматься рекламой, успешно работать на ТВ, если не умеете писать песни. У меня получилось все грустно — я умею писать песни. И поэтому мне это интереснее в тысячу раз, чем все остальное. Независимо от того, что мне это приносит, или не приносит, мне этим заниматься интереснее.
Вот у нас в Украине совсем нет андеграундной сцены.
Это правда.
То есть молодым музыкантам неоткуда взяться?
Я думаю, что у нас глобальная проблема отсутствия выбора во всем, в том числе и в музыке. Нет андеграунда, а что в другой музыке есть что-то?
У нас есть много артистов, которые поют под фонограмму.
Это просто люди, которые засоряют эфир. Когда ты летишь на самолете, вы же не воспринимаете воздух, который в лоб вам дует. Вы просто летите и все. Я как-то так к этому отношусь. Я просто не замечаю. Я не хочу сказать, что я определитель каких-то вкусов, я их определяю для себя, но я общаюсь со многими людьми, и я имею какое-то представление о том, сколько в Киеве людей с европейским складом, широким кругозором и широким болевым порогом в плане восприятия музыки. Этого действительно очень мало. Я думаю, в каждой нише максимум три артиста есть. Это катастрофа.
Откуда же им браться?
Я не знаю, я подозреваю, что, как это ни парадоксально и странно, но все-таки должны появиться вузы.
Музыкальные?
Да, но нормальные вузы, с выбором. То есть не вуз, в котором ты должен сидеть, горбатиться круглые сутки, пока ты не начнешь играть Рахманинова с листа. А где вуз для рокеров? Где вуз для поп-музыкантов? Где вуз, который научит рулить нормальный концертный звук? По-настоящему нормальный, а не будет сидеть дедушка столетний, который рулил в последний раз в хрущевские времена на двухкнопочной аппаратуре. То есть просто не хватает специального образования, как это ни странно.
