«Оскар» за главную женскую роль почти наверняка получит Бри Ларсон, сыгравшая в психологической драме «Комната». Лента также претендует на звание лучшего фильма, но едва ли имеет шанс победить просто по той причине, что находится в другой «весовой категории», и это особенно заметно рядом с такими тяжеловесами, как «Безумный Макс» и «Выживший». Она скорее для кинофестивалей в Торонто и «Сандэнса». Впрочем, малые габариты «Комнаты» ничуть не умаляют ее достоинств.
«Однажды, до того, как я пришел, ты плакала и плакала, сутками глядя это телешоу, как зомби. Но потом я явился с небес, лучом в комнату скользнул и залез внутрь тебя. И пнул-пнул. А потом я оказался снаружи. Глаза широко открыты. А ты перерезала пуповину и сказала: „Привет, Джек!“... Ма, мне пять, я уже взрослый! Доброе утро, лампа. Доброе утро, цветок. Доброе утро, яйцезмейка. Доброе утро, камень. Доброе утро, шкаф. Доброе утро, телек. Доброе утро, раковина. Доброе утро, унитаз. Доброе утро всем вам».
С этих слов начинается удивительная и удивительно трогательная история пятилетнего Джека и его безымянной мамы (рассказ ведется от лица ребенка, так что имя героини ограничивается словом «ма»), которую семь лет назад, когда ей было всего семнадцать, похитил психопат-насильник и замкнул в подвальной комнате старого сарая. И все эти годы девушка ни разу не покидала своей темницы. Когда же родился сын, чудесный и любознательный малыш Джек, они стали друг для друга целым миром. Потому что другого мира не видели. Она начала постепенно отвыкать и забывать то, что снаружи. А он никогда и не знал. Весь белый свет, широкий и необъятный, сузился в маленький кусочек неба, виднеющийся в одном-единственном крошечном круглом окне. Для Джека это небо было космосом, а окно — иллюминатором.
Те, кто воспримут «Комнату» как триллер о маньяке и его жертве, которая пытается сбежать из плена, рискуют разочароваться. Побег — лишь половина пути, который приходится пройти героям. Более того — самая легкая его часть. Да и вообще фильм о другом. «Комната» — история-метафора о том, как заново открыть для себя мир, вновь его познать и полюбить.
Мы рождаемся, открываем глаза и начинаем изучать планету, каждый листик, каждую букашку, каждую щербинку на кухонной табуретке. И все ведь дико интересно и жутко волнительно: форма ложки, цвет неба... А потом вырастаем, не замечаем листвы, не глядя под ноги давим букашек и раздражаемся от вида щербинки на кухонном табурете, мечтая о покупке нового гарнитура. Ложка становится просто ложкой, а небо все чаще заменяется потолком, низким, с осыпавшейся побелкой. И происходит обратный процесс: мир, который в детстве с каждой минутой становился шире и шире, стремительно сужается до размеров холодного серого офиса и такой же холодной серой квартиры. Вместо космоса — четыре глухие стены, вместо «доброго утра» — очередной проклятый день, неотличимый от остальных. Вместо живых людей — плоские говорящие болванки в телевизоре.
Мы закупориваемся в своей скорлупе, тесном душном футляре, собственноручно баррикадируемся в кирпичных и панельных коробках без света и воздуха, выстраиваем миллионы невидимых стен между друг другом. У каждого из нас — своя «комната», выбраться из которой куда тяжелее, чем однажды в нее попасть.
Стало быть, чтобы влюбиться в мир заново, непременно нужно его лишиться, потерять то, что не ценил, чем пренебрегал. Пока с головой накрываешься одеялом по собственному желанию, кажется, что это твоя единственная и непоколебимая зона комфорта. Но стоит отнять твою, по сути, бесполезную и непотребную свободу кому-то другому, отнять силой, как тут же просыпается непреодолимое желание «вырваться». Главное — чтобы потом не потянуло вернуться обратно в «тюрьму», такую привычную и родную.
«Когда мне было четыре, я даже не знал про мир. А теперь мы с мамой будем жить в нем всегда-всегда. Пока не умрем. Это улица. В городе. В стране под названием Америка. На Земле. Это сине-зеленая планета, вечно вращающаяся. Так что я и не знаю, почему мы не падаем. А затем уже идет космос. А где рай, никто не знает. Мы с мамой решили, так как мы не знаем, что нам нравится, мы попробуем все. И тут столько всякого! И иногда кое-что пугает. Но это ничего. Потому что все равно есть ты и я».
И попутно вспоминаются финальные строки из советского мюзикла «Рецепт ее молодости», потрясающий диалог Гурченко и Шакурова:
— Что со мною? Что за свет? Что это?
— Цветы.
— Я ранее их видела, но как-то так, в тумане. А нынче ясно так. Как хороши!
— Нам больше их не видеть.
— А скажи, что там за звуки?
— Чепуха, листва.
— С ума сойти! Листва так музыкальна!
— Осыплется — и мы умрем.
— Печально. Я даже плачу. Но не оттого, что так бессмертия лишилась, а оттого, что в этот мир влюбилась так поздно... поздно... только и всего...
