Человек, рассказавший мне эту короткую историю, — мой коллега-политолог. Он умен и сдержан в эмоциях. Оценивая политические события, он рассуждает в понятиях Иммануила Валлерстайна, которые, надо сказать, вполне органичны его способу мышления, как органичны на его лице смоляная борода и сломанный нос. Я не могу сказать, что хорошо знаю этого человека. Но, как мне кажется, за его железобетонной логикой ощутимы эмоции, с которыми можно совладать лишь при помощи логической узды.
Начало этой истории — Рига. Время действия — конец 80-х. В то время мой коллега — назовем его С. — носил погоны лейтенанта внутренних войск.
Плац. Объявляется приказ: в рамках плановой ротации, батальон отправляется в Нагорный Карабах. На следующий день половина личного состава слегла в лазарет. Советский Союз еще казался нерушимым, Коммунистическая партия — правящей. Но какая-то трещина уже расколола управленческую структуру. И главными действующими лицами в военных городках стати офицерские жены: слезы, коллективные истерики и прочие женские штучки.
Я думаю, что во все времена каждую трещину в управленческой структуре заполняют нервные женщины. Когда рушится государственная машина — рушатся и умозрительные ценности, которые по существу являются ценностями мужскими: «законность», «благородство», «справедливость» и прочие высокие понятия, смысл которых с большим трудом применим к описанию непосредственной действительности.
Женское мировосприятие весьма реалистично: женщины любят своих мужчин и результат совокупления с ними. Женский ум воспринимает крушение государственной машины как крушение быта. Чистая посуда и вымытые половицы превращается в нечто пафосное и единственно поддающееся осязанию. Мужчина низводится к забитому гвоздю и разожженному мангалу. Женский мир пошл по определению. И экзальтированная женская пошлость, заполняя трещины отношений, разрушает мир мужских структур, как эластичные корни растений разрушают прибрежные скалы.
День отлета, когда в транспортный самолет уже грузилась амуниция, превратился в «охоту на лоха»: в Карабах отправились солдаты-срочники и офицеры, недальновидно оказавшиеся в воинской части, даже если их имена и не значились в первоначальном приказе.
Нагорный Карабах. Между двумя селами, армянским и азербайджанским, вырыта траншея. Согласно стратегическому замыслу, батальон внутренних войск, занявший позицию в траншеи, должен был предотвращать стычки между армянами и азербайджанцами. Перпендикулярно траншее были выдвинуты окопы, в конце которых находились по два дозорных, наблюдавших за ситуацией в селах.
Гражданская война, — говорит С. — моментально убивает дисциплину и уставные отношения. На гражданской войне не видно врага. Нет высотки, которую нужно взять, нет линии фронта. Вокруг как бы каждодневная жизнь — ходят автобусы и шумят базары. Но по ночам раздаются выстрелы и пропадают люди. Поставленные армии задачи фактически повисают в воздухе. Ведь невозможно нанести ответный удар, бессмысленны развертывания боевых порядков. Безделье, безалаберные смерти и пьянство — хуже этого нет для армии ничего.
По какой-то причине первыми разлагались именно русские солдаты. Оставить пост и смотаться в село, чтобы обменять магазин с патронами на бутылку чачи — это для русских было в порядке вещей.
— Командир, — говорили они майору, белобрысому поляку с вечно угрюмым выражением лица, — если надо будет умереть за Родину — мы умрем, за нами не станет; но пока не надо умирать — не надо гайки завинчивать.
В один из вечеров пропали два солдата — дозорные с азербайджанской стороны. Майор, — рассказывает С., — взяв меня и нескольких бойцов, поехал в село на БТРе. Заехали прямо во двор председателя сельсовета.
— Значит так, — сказал майор, — армяне выкрасть моих солдат не могли, это сделали ваши люди. Где солдаты?
Председатель начал игру в восточное гостеприимство: дорогой, заходи в дом, гостем будешь, братом моим будешь.
Прапорщик Ковальчук снял с БТРа конец троса, набросил петлю на ноги председателя, завел БТР и выехал со двора. Грузное тело председателя болталось по сельской дороге. Его крик смолкал при каждом ударе головы о каменистую почву.
Майор пнул сапогом грязное тело и сказал:
— Слушай сюда, председатель, если сейчас же ваши люди не вернут моих солдат, этот БТР будет очень долго ездить по улочкам твоего села.
Эти слова возымели действие. Через полчаса солдат вернули.
Я был молод, — говорит С., — увиденное шокировало меня. Но затем я задал себе простой вопрос: а как иначе?
Уже несколько месяцев на востоке Украины идет антитеррористическая операция. Пропадают люди, некоторых находят убитыми в степных речушках.
Сепаратисты, прикрываясь женщинами, штурмуют воинские части. Женщины хоронят своих мужчин.
Мне, человеку, сидящему возле ноутбука, сложно судить о том, как именно нужно проводить антитеррористическую операцию. Но мне почему-то кажется, что если результат до сих пор фактически нулевой, то действовать нужно как-то иначе. А как иначе?
Действия российских сепаратистов первоначально имели целью отторжение от Украины восточных областей. Теперь возникла промежуточная цель — делигитимация новой украинской власти. Средства очевидны — больше хаоса и разрушений, больше трупов и ненависти. Когда танки войдут в жилые кварталы Славянска и начнут палить в оконные проемы, избежать гибели мирных жителей будет невозможно: много трупов и много ненависти.
Говорят, нужно вести переговоры. С кем? Инициированный Россией террор — это не средство приведения Украины за стол переговоров. Какие-либо переговоры послужат исключительно укреплению позиций сепаратистов: из бандитов они автоматически превратятся в респектабельных политиков. Переговоры, так или иначе, неминуемо сведутся к вопросу о конституционном устройстве, а по существу — к лукавству: за видимостью диалога будет скрываться паралич государственности.
Альтернативы силовому варианту нет. Как и нет альтернативы прапорщику Ковальчуку, колесящему на БТРе сельскими улочками. Но готова ли к этому Украина? Готова ли страна понять, что в войне с террором мирных граждан нет по определению? Готовы ли мы понять, что, назвав свою страну демократической, мы тем самым признаем себя ответственными за ситуацию в стране и собственные действия?
Мой коллега, которого я назвал С., настроен пессимистически: возможностей для немедленного завершения антитеррористической операции нет; но даже успешное ее завершение на востоке приведет к тому, что усилиями России террор будет перенесен в Киев и другие города. Хаос и кровь в Украине — это бальзам на душу россиян. Мой коллега логичен и беспристрастен.
Мы живем в эпоху женских ценностей. Они проникли во все щели. Ми боимся боли и крови. Мы подбираем угли гражданской войны, чтобы разжечь мангал. А как иначе?
