Мой друг поинтересовался моим мнением о фильме Дени Вильнёва «Бегущий по лезвию 2049». И я не нашел, что ответить.
— Хороший фильм, — вот и все, что я смог сказать.
— Странно, — услышал я в телефонную трубку, — я ожидал от тебя пространной тирады, начинающейся со слов «Как тебе объяснить». А ты на удивление лаконичен.
Каждый фильм Дени Вильнёва выбивает меня из колеи. У меня нет восторга, который я переживаю, просматривая ленты Ларса фон Триера, Дэвида Линча или Дэвида Финчера. Нет и негативного отношения, потому что фильмы, которые мне не нравятся, я попросту не смотрю. Вильнёв вызывает у меня безусловный интерес. Но в то же время и глубокое, во многом подсознательное сопротивление. Не отторжение, а именно сопротивление — побуждение противостоять влиянию идей Вильнёва.
Его «Враг» 2013 года (снятый в очень аскетической манере сдержанный и размеренный фильм-рефлексия или почти галлюцинация) произвел на меня сильное впечатление. И дело не только в кинематографическом мастерстве Вильнёва. Не только в том, что в основу сценария положен роман Жозе Сарамаго, который получил своего Нобеля не по политическим мотивам, что все чаще случается в последнее время, а именно за вклад в литературу. А в том, что идея фильма безукоризненно ложится в метанарратив нашей европейской культуры.
Одиночество, отчуждение, тревога, разобщенность с потоком жизни — вот основная тема Вильнёва—Сарамаго. И придется убить не одну клавиатуру, перечисляя имена писателей и философов, посвятивших этой теме свои страницы. «Враг» не задел меня. Он уже был во мне еще до того, как я кликнул этот фильм. Он просто проступал во мне, кадр за кадром, вплоть до последнего эпизода, в котором, в почти кафкианской стилистике, материализуется фобия главного персонажа.
Это фильм о неизбывной тоске, которую проще увидеть глазами Кафки, чем понять и преодолеть. О безысходности, с которой человек вынужден жить. О последнем пределе, к которому прикасается человек и за который ему не суждено переступить.
«Враг», прибегая к терминологии российского психолога Елены Улыбиной, — это «неправильный текст». В нем нет хеппи-энда. В нем нет ответа на все вопросы. Он не подобен аптеке, в которой продаются только сладкие лекарства. «Враг» — это отрава. «Враг» не заискивает со зрителем. «Враг» — это лучший повод для самоубийства. Зритель, живущий с сомнениями и лицом к лицу со своими тревогами, не утешится, а только упрочится в своем пессимизме. Этой неправильностью и интересен «Враг».
Но сейчас я хочу поговорить о других фильмах Дени Вильнёва: последней его завершенной работе «Бегущий по лезвию 2049» (2017), знаменитой ленте «Прибытие» (2016) и абсолютно кошмарном фильме «Пожары» (2010). Эти фильмы меня задевают. И мне думается, что происходит это потому, что эти ленты подобны тренингу по личностному росту — так же улыбчивы и так же схематичны.
В упомянутых фильмах Вильнёв обрел свою веру. Он снимает очень хорошие и слишком правильные фильмы. Он проповедует. Вильнёв поймал культурный мейнстрим. Критики поют ему дифирамбы. И этот консонанс Вильнёва с веяниями политкорректности удручает. Вильнёв мастеровит и плакатен, как Сергей Эйзенштейн и Лени Рифеншталь.
Обратимся к фильму «Прибытие». Рассмотрим его сначала с сугубо структуралистской точки зрения. Есть мир со всем его содержанием, и есть нечто внешнее к нему. В «Прибытии» внешнее обозначено образом инопланетян. Но это лишь метафорическое уточнение внешнего структурного компонента. Вильнёв сознательно уходит от буквального прочтения образа инопланетного нашествия и акцентирует внимание на структурном аспекте — контакте между миром и тем, что является внешним по отношению к миру.
Может ли сознание понять то, что не принадлежит этому сознанию? Кант пишет, что человеческое сознание всегда обращено в себя, и наш акт осознания ухватывает только тождественное между способностью к осознанию и внешними воздействиями.
Тотальное превосходство инопланетян в «Прибытии» побуждает сопоставить их с образом Бога в нашей культуре. Бог знает и понимает человека, но человек не понимает Бога. Мир понятен Богу, но Бог не понятен миру. Так в нашей культуре возникает тема понимания, языка и откровения. Бог нисходит к человеку при помощи откровения — доступной человеку формы репрезентации. Для иудеев это Ветхий Завет и его пророчества, для христиан — явление Иисуса и Новый Завет.
Эта же тема языка и понимания является ключевой в «Прибытии». Однако обратим внимание: откровение и его понимание изменяют человека, его сознание и мир. И, как мы видим в «Прибытии», усвоение языка пришельцев — универсальной речи — имеет то же самое следствие: люди и мир изменяются.
Таким образом, с сугубо структуралистской точки зрения, «Прибытие» — это Евангелие от Вильнёва. Кинорежиссер клеймит мир за его разобщенность, склонность к насилию и избыточный рационализм. Вильнёв несет благую весть — новый универсальный язык, устраняющий все наши пороки.
Проведя деконструкцию образов «Прибытия», мы можем понять главный посыл фильма. Прежде всего обратим внимание на то, что Вильнёв подвергает инверсии классические образы пришельцев. Гептаподы, головоногие существа с семью щупальцами, — это прямая отсылка к трехногим машинам марсиан в романе Герберта Уэллса «Война миров».
Как уэллсовские англичане встречают своих пришельцев? Правильно, они палят по ним из пушек прямой наводкой. Нечто подобное проделывают и офицеры в фильме «Прибытие» — закладывают заряд в корабль пришельцев; взрыв, впрочем, не приводит к видимому ущербу. К демонстрации силы склоняется и китайский генерал Шан по прозвищу Домино. Однако главная героиня — лингвист Луиза Бэнкс — убеждает его отказаться от применения силы.
Как видим, первый и самый очевидный посыл фильма: сила не является адекватным методом разрешения конфликтов; а в более общем масштабе: сила неприемлема при встрече с иным (внешним, чужим, непонятным). Надо говорить, а не размахивать большой бомбой, подсказывает нам Дени Вильнёв. Но в действительности поиск общего языка в фильме не происходит, а имеет место нечто иное: усвоение и принятие землянами чужого языка!
Язык — главный структурный компонент культуры, определяющий самопознание и миропонимание. Нет языка — нет культуры. Нет языка — нет народа. Но Вильнёв нам говорит, что наша культура ложная и надо отказаться от нашего языка и принять язык иной культуры. Однако вопрос: язык какой культуры мы должны принять?
Гептаподы пребывают в некоем подобии аквариума, что дает нам основания отождествить их с морскими существами и водной стихией как таковой. Отсылка к водной стихии — и сама форма корабля пришельцев, напоминающая морскую ракушку. Водная стихия, согласно психоанализу, символизирует женское начало. Вода в наших снах — это обращение к женскому образу.
Письменность гептаподов лишена понятия времени и пространственной ориентации. Гептаподы используют символы — круги, являющиеся, по сути, вариациями уробороса, изображения змеи, пожирающей свой хвост. Отсутствие времени (прошлого и будущего), пространственных различений (начала и конца, внутри и вне) — атрибуты мифологического сознания. Универсальный язык гептаподов, понятый Луизой Бэнкс, — это язык мифологии, райского состояния, в котором человечество пребывало до изгнания из рая, говоря языком Библии. По существу, это язык не-рождения, покоя и неосознанности, которые возможны только в утробе матери. И в этом смысле язык гептаподов действительно является универсальным.
В разговоре с китайским генералом, как мы узнаем в конце фильма, Луиза Бэнкс повторяет ему слова, которые он слышал от умирающей жены. (Язык гептаподов позволяет героине видеть будущее.) Луиза Бэнкс видит также рождение, взросление и смерть своей будущей дочери. И это та точка фильма, которая смыкает рождение и смерть. Будущее приходит из предсмертных слов китаянки (содержание которых нам неизвестно) и образа еще не рожденной, но уже мертвой девочки. И в этом пафосе тождества рождения и смерти мы видим нечто абсолютно противоположное бытию — не-существование, не-бытие как осознанный выбор.
Экзистенциализм вводит понятие «не-бытие» как вызов, который заостряет осознание жизни. Сужающееся время, превращающееся в конечную точку предсмертных слов, — пространство человеческого действия и самосознания. Вильнёв ведет нас к отрицанию этих максим экзистенциализма. Змея, пожирающая свой хвост, не имеет ни начала, ни конца. Женщина, принимающая смерть своего ребенка, отрицает жизнь.
Но в фильме нас ждет хеппи-энд. Мир спасен. Америка и Китай дружат. И тот факт, что США — демократическое государство, а Китай — все еще коммунистическая олигархия, никого не смущает. К чему эти мелкие различия в понимании прав и свобод человека?! Мир един, как змея, пожирающая свой хвост.
«Прибытие» Дени Вильнёва — текст правильный до тошноты. Нас ждет светлое будущее! Осталась только мелочь: отказаться от атрибутов патриархальной культуры — времени, познания и свободы. И вернуться к культуре Великой Матери: тождеству рождения и смерти, вечной неизменности и безмятежности сознания. Мир должен вечно оставаться на руках Великой Матери Луизы Бэнкс, умереть, перейдя в отрочество, и вновь родиться.
Астрофизик Иэн Донелли — отец будущей дочери Луизы Бэнкс, узнав о неминуемой смерти своей девочки, уходит из семьи. Мир торжествующего мифа неприемлем для мужского сознания. Но эта тема остается на периферии фильма.
«Прибытие» отмечено пафосом непротивления, понимания, ненасилия. Но, отстраняясь от всей красочности фильма и обращая внимание лишь на его структуру, можно усомниться во всех этих этических максимах. Ведь уэллсовская по происхождению фабула может быть прочитана и в совсем другом ключе.
У Аркадия и Бориса Стругацких есть сатирический рассказ «Второе нашествие марсиан. (Записки здравомыслящего)». Что было бы, спросили себя авторы, если бы марсиане вторглись не в Викторианскую Англию, а в наш современный мир? Стругацкие ведут свой рассказ от имени обывателя, скромного человека, вышедшего на пенсию учителя астрономии, увлеченного филателиста. Не пересказывая содержание, отмечу лишь, что рассуждения этого филателиста абсолютно тождественны тем, которые мы слышим от крымских и донецких обывателей, а также наших киевских коллаборационистов: мир превыше всего.
Пришли марсиане. Искоренили преступность, наркоторговлю, коррупцию, упразднили армию. Мир, тишина, спокойствие, стабильность. С точки зрения здравомыслящего человека, это очень хорошо.
Некоторые люди-идеалисты, не понимающие, как сложна жизнь простого человека, сокрушаются о крахе культуры, о попрании свобод, о низведении человека до уровня скота. Но если свобода, рассуждает здравомыслящий человек, порождает преступность, коррупцию, политиканство, милитаризм и социальную нестабильность, то, будьте добры, не обременяйте нас вашей, с позволения сказать, свободой.
Гептаподы принесли на нашу планету мир и взаимопонимание. Дени Вильнёв этому умиляется. А братья Стругацкие над этим смеются.
А теперь несколько слов о «Бегущем по лезвию 2049». Многие критики уже отметили, что главный герой фильма, репликант по имени Кей, — это образ современного человека. Он предан делу, исполнителен, но по определению лишен души. Однако это не проблема. Лучше быть порядочным членом общества без души, чем порядочной сволочью, кичащейся своей душевностью.
Впрочем, по моему мнению, тема души — не главная в «2049». Ради чего весь этот экшн в фильме — гонки, стрельба, мордобои? Что именно, на протяжении двух часов экранного времени, ищут герои фильма? Они ищут повзрослевшую девушку, рожденную женщиной-репликантом. В этом, по существу, и весь смысл фильма.
«2049» — это ода деторождению. Офицер Кей, мужественный, выносливый, целеустремленный, — это расходный материал. Красивые женщины-репликанты с правильными чертами лица и пропорциями тела — это мусор. Однако женщина-репликант с безразмерной утробой, способная, подобно конвейеру, производить потомство — о, это да! Это именно то, что нужно современной цивилизации!
Вот только у меня вопрос: зачем инженерам создавать репликантов, если любая баба в хиджабе, проживающая где-нибудь в пригороде Брюсселя, справится с этой задачей намного лучше?
На заре нашей цивилизации греки создали миф о рождении Афины — богини мудрости. Афина родилась из головы Зевса. Так греки поставили знак равенства между способностью мужчины думать — рождать мудрость — и способностью женщины рождать ребенка. Но, как я уже сказал, это было на заре цивилизации. А сейчас, наверное, ее сумерки, если мы создаем мифы о красоте деторождения.
Фильмы «Прибытие» и «2049» посвящены одной и той же теме: повороту к архаике. Эти фильмы — отрицание всей нашей культуры. Эти фильмы — апология темного, физиологичного начала в человеке. Это фильмы о том, как приятно быть скотом, сказали бы братья Стругацкие.
Феминизм зарождался как борьба женщин за свои гражданские права. И нужно быть очень недалеким человеком, чтобы отрицать значение феминизма. Однако нынче мы видим фактический отказ от самой сути феминизма как гражданского движения. Мы видим настойчивое и последовательное низведение женщины к функции деторождения. Это — архаика!
А теперь о «Пожарах». Ближний Восток. Непрекращающаяся вражда между христианами и мусульманами. А, впрочем, я не буду пересказывать сюжет. Это фильм о предательстве, насилии и, если так можно сказать, о принуждении к высокой любви и прощению.
Все же несколько слов о фабуле. Умирает уже немолодая женщина. И на прощание коверкает жизнь своим детям: она предписывает им в завещании найти их отца. И они, предварительно исколесив все кишлаки Ближнего Востока, находят его в Париже. Их отец — это их брат. Ребенком он был украден исламистами из приюта, куда сдала его мамочка. Исламисты воспитали его отличным боевиком и специалистом по пыткам. В камеру к своему повзрослевшему сыночку попадает и мать. Он ее насилует, и она рождает близнецов, которые затем ищут своего отца и брата.
Фильм заканчивается нежным письмом женщины к своему сыну и отцу двух других своих детей: я люблю тебя, ты прекрасен, как тогда, в детстве; я прощаю тебя.
Критика очень высоко оценила этот фильм Дени Вильнёва. Фильм получил множество призов и был номинирован на «Оскар».
Так что же хотел сказать нам этим фильмом Дени Вильнёв? А знаете, я не буду интерпретировать этот фильм, вдаваться в историю возникновения ислама и взаимоотношений между цивилизациями. Интерпретация подразумевает понимание и подспудно ведет к оправданию.
«Враг», «Прибытие», «2049» — это сложные фильмы. Они интересны с точки зрения отношения между важнейшими истоками нашей цивилизации. Эти фильмы говорят о наших фобиях, нашей тоске и заброшенности. В них есть поиск путей развития. Да, в них очерчиваются тупики. Но этим и интересны эти фильмы.
«Пожары» — не сложный, «Пожары» — тяжелый фильм. И я не собираюсь искать в нем смысл и прелести любви.
Дени Вильнёв — интересный кинорежиссёр. Он не снимает трэш. Он ровный, в хорошем смысле этого слова. Каждый его фильм становится событием. Сейчас он работает над «Дюной», об которую, в свое время, обломал зубы Дэвид Линч. Наверное, он сумеет снять что-то стоящее.
Единственное, что меня удручает, так это его желание быть хорошим мальчиком, которого любит кинокритика. И в этом он подобен своему репликанту - профессионалу, который не задает глупых вопросов, отчего и почему.
В последних кадрах фильма «Враг» главный герой видит огромного паука, который, вламываясь через весь дверной проем, проникает в его комнату. В романе Жозе Сарамаго нет этого эпизода. Это его образ — Дени Вильнёва. Это его сага вечной женственности. После таких видений он и стал хорошим мальчиком.
