Творения украинского художника и кинорежиссёра Игоря Подольчака — ягодки того же дерева, которое в своё время породило стихи Бодлера и д’Анунцио, полотна Дали и братьев Чепмен, фильмы Пазолини и Бунюэля... Это дерево растёт на каком-то случайном уступе глубокого обрыва, со дна которого поднимается серный дым преисподни. Обрыва, который знаменует предел культуры человечества.
Кинематограф — своеобразная кульминация творчества Подольчака. До этого он широко прославился своими фотографиями, офортами, картинами, перформансами, манифестами и кураторскими проектами. Его работы выставлялись на Венецианском биенале, а также во многих авторитетных музеях и галереях других стран. А в
Дебютный полнометражный фильм Подольчака «Las Meninas» вышел в 2008 году. Широкая общественность восприняла его с недоумением, перерастающим в шок. А узкая тусовка критиков — с ещё бОльшим недоумением, перерастающим, правда, в восторг.
В прошлом году фестивальная публика посмотрела уже второй его полнометражный фильм «Delirium». Эта картина утвердила его в звании одного из наиболее самобытных режиссёров СНГ.
Сейчас Подольчак начал работу над третьей картиной «Domino». Сегодня о ней известно лишь то, что в основу её сюжета ляжет роман «Петербург» Андрея Белого, а съёмки будут проходить в Питере и Венеции.
Все картины в идейном плане будут составлять триптих. Хотя по стилю будут радикально отличаться друг от друга. Принципиальное различие между фильмами очевидно, уже если сравнить первые два из них. «Las Meninas» перенасыщен музыкой, а его цветовая гамма нередко зашкаливает за отметку «вырвиглаз». В свою очередь «Delirium» аскетично лишён музыки, а его визуальный ряд тонет в сумраке.
Отрывок из фильма «Las Meninas»
Эти две картины — словно два диагноза, выписанных разными врачами одному и тому же пациенту.
Скрупулёзно продуманный ритм фильмов Подольчака заставляет зрителя почувствовать себя словно в батискафе, опускающемся на дно океана. С каждым кадром систематически нарастает давление атмосферы происходящего. Киноэкран становится иллюминатором, открывающим мир, в котором действуют иные законы физики, эстетики и логики. Законы, невозможные здесь — на поверхности здравого смысла.
Фильмы Подольчака дают возможность взглянуть на Атлантиду, ушедшую в прошлое эстетики. Его ленты переполнены ретро-мебелью, тростями, мундштуками, винтажными костюмами и повозками, запряжёнными лошадьми... Всё это отсылает к безвозвратно ушедшему в прошлое миру вещей, эстетичность которых — выше функциональности.
Ведь вещи, порождённые сегодняшним днём, — наоборот, — сначала функциональны, а уже потом — красивы.
От былой эстетики в сегодняшнем мире осталось лишь хрипловатое эхо. И причина этого не в том, что считавшееся красивым в прошлом не прошло испытание временем. А скорее в том, что мутная атмосфера дня сегодняшнего искажает прелести былого.
Погружение в эстетизированный быт прошлого воспринимается в наше время если не пижонством, так бредом. Галлюцинацией, в атмосфере которой и разворачивается действие фильмов Подольчака.
Трейлер фильма «Delirium»
Подстраиваясь под галоп конвейеров эпохи потребления, современный человек переполняет свой мир вещами. Желая сделать личное пространство максимально комфортным, человек — как это ни абсурдно — не оставил в нём места для себя самого.
Это в эпоху Возрождения человек был мерой всех вещей и ему слагали гимны. Теперь же — в эпоху Вырождения — человек находится не в центре культурной матрицы, а является лишь её пикселем. Строительным материалом, из которого создаются «истинные» ценности нашего времени.
Обострённое ощущение реальности и умение диагностировать современность — качества, отличающие больших художников.
Например, в фильмах Феллини чувствуется улыбка великого режиссёра, которая расцветает над апокалиптичной действительностью, словно солнце, восходящее над морем, покрытым плёнкой разлившейся нефти. Агонизирующая поэтика Пазолини заставляет почувствовать контузию от происходящего вокруг. Хотя бы нескольких фильмов этих двух режиссёров будет достаточно, чтобы сформировать точное представление о том, каким был европеец в 60-70-е.
Можно ли сказать подобное и о фильмах Подольчака? Не совсем... Дурной сон его лент заставляет выходить из кинозала в холодном поту. Как во время горячки или какой-нибудь болезни сознания. Болезни, к которой современные люди привыкли настолько, что перестали её замечать.
Его фильмы сосредоточены на предельных, а местами и запредельных, состояниях личности. Так что в них показан не портрет современника, а диагноз его сознания.
Эпоха Вырождения — это когда всё реже начинает использоваться слово «душевнобольной», и всё чаще — «сумасшедший». То ли потому, что душевный недуг становится не более чем частью болезни сознания. То ли потому, что сама по себе душа — уже не в тренде.
Эпоха Вырождения — это когда стирается различие между искусствоведом, психоаналитиком и патологоанатомом. Ведь, не ориентируясь в последних двух профессиях, разобраться в современном искусстве становится практически невозможно.
Вырождение даёт право завалить музейный зал трупами и мусором, после чего написать об этом размашистую критическую статью, переполненную абсурдным сочетанием философских терминов, и назвать это искусством.
Вырождение — это едва ли не ежедневная манифестация нового стиля или жанра в искусстве. Но если внимательнее присмотреться к этому хаосу в contemporary art, то становится понятно, что это на самом деле застой. Подобное броуновское движение в арт-мире напоминает стихийное разворовывание запасников Художественного музея. Ведь большинство из тех, кто называет себя первопроходцами, — на самом деле не более чем воришки, лживо присвоившие себе изобретение забытого когда-то жанра, стиля или направления.
Вырождение начинается там, где оканчивается культура человечества. На том самом обрыве, где растёт дерево, породившее фильмы Подольчака, картины Дали, братьев Чепмен и проч. Там, где мораль теряет смысл, а эстетика лишается своих ценностей.
Творения Подольчака кишат торжеством патологии над красотой. Задыхающейся поэтикой ущербности — над сытой прозой полноценности. Фонтанирующей дисгармонией над размеренной природностью. Это демонизм. Но, ни этого ли требует искусство эпохи упадка?
Общаясь с ним, и чувствуя на себе его острый взгляд, мысленно готовишь себя к лоботомии. Своим резким голосом он словно фрезой расчленяет плоть мыслей. Он мало с кем общается и редко выходит из своего жилища. Его семейные убеждения доведут заботливых мамашек до обморока, а кинематографические предпочтения загонят в тупик критика. Рядом со своими фотографиями у него дома висят кнуты. «Я не скрываю то, что я — мазохист», — комментирует он, заметив мой несколько удивлённый взгляд. Вот такой он — Человек эпохи Вырождения...
