Это — не Станислав Лем. Это пошлость и глупость

Чем отличается Европа от Киева? Там можно весело и приятно провести весь день, даже если у тебя ни гроша за душой. В Киеве даже с деньгами придется поломать голову над придумыванием чего-то арт-милого и не очень арт-скучного. Авторы подчеркнули в своих ежедневниках уличное представление «Планета Лем» двумя жирными линиями и всю неделю предвкушали предстоящий поход на Софийскую площадь, где готовился спектакль.

Терпения едва хватило на первые 30 минут стояния и созерцания. Это не Лем, это пошлость и глупость. На спектакль нас двинул голод. Самый обыкновенный голод по неказенным уличным зрелищам, тонким ощущениям, публике из нормальных горожан с осмысленными взглядами, умиротворенности и дружелюбию в воздухе. И вообще всему, что делает город интеллектуальным центром, населенным цивилизованными людьми — этого так мало в Киеве последних лет. Рекламные ролики-анонсы уличного представления «Планета Лем» театра Biuro Podrozy, ставшего частью польской международной программы I,CULTURE, оказались в сети как нельзя вовремя, будоражили воображение и даже как будто обещали небольшую революцию под открытым небом.

Киев все больше похож на заброшенный людьми мир, холодный и безучастный, как космос Лема. Его орбиты переполнены депутатами, дебильным телевидением, позорной провинциальной рекламой, килограммами пивных бутылок мимо мусорника, килограммами взмокших от пота «киевлян и гостей столицы», зловонно и молча потеющих в метро в разгар лета, дожидаясь мессии, который протянет руку, чтобы открыть форточку. Здесь тонны машин на тротуарах, сбивающих беременных и детей в колясках, тонны хамоватых баб, курящих и рассевшихся со своими овощами в подземных переходах, тонны косметических салонов, подаренных папиками своим вчерашним блядям, тонны консьержек из окрестных сел, лающих из своих будок на суржике. И больше ни одного музыкального магазина-кафе, в котором можно было бы выпить кофе и в полной тишине послушать пластинку Эла Жарро. Здесь скоро не останется сквериков с лавочками, на которых можно съесть булочку и запить лимонадом. Чтобы рядом сидел симпатичный человек с симпатичной собакой, а не существо в спортивных штанах и кожанке 90-х (слухи об их вымирании оказались преждевременными), демонстративно дымящее тебе в лицо и искренне обижающееся на замечание. Чтобы через квартал-другой были театры, а не 2-3 недобитых на весь город театрика, и чтобы ставили они нетрусливые пьесы о жизни, а не уродскую костюмированную украинско-сельскую «клясику» из школьной программы и что-то из жизни плащей и шпаг.

Избавление на час обещала вечерняя фантазия «Планета Лем», представлявшаяся чем-то крупномасштабным, с мощной осветительной техникой, модерн-балетом, вечными и провокативными текстами Лема. Ну и прочими разностями, включая непосредственное участие публики как возможного соавтора и соисполнителя фантазии. Ведь о ком как не о нас весь этот анонс: «наполненный юмором диагноз современному миру» и «размышления о взаимоотношениях»?

Вынести диагноз современному миру театру «Бюро путешествий» не удалось. По одной простой причине — польским организаторам и исполнителям проекта оказалось сложнее понять своего соотечественника Лема, чем Ийону Тихому покорить неприветливый космос. Понимание лемовских текстов свелось к набору театральных заточек, из-за которых герои спектакля, словно спрыгнувшие со сцены пыльного советского ТЮЗа 80-х, были гораздо больше похожи на «мир будущего, шагающий прямиком к дегенерации и пассивности», чем толпившийся на Софийской площади спонтанный «зрительный зал». Некто желтоволосый и тщательно завитой демонстрировал эластичность своего серебристого комбинезона, бегая по площади с «бластером». Желтоволосого преследовали большие диваны с пролежнями, изображавшие злонамеренность. Герой бегал, падал, поднимался и один раз, в самом начале спектакля, даже пальнул из своего оружия чем-то вроде фейерверка с искрами, ненадолго отпугнув космических преследователей и возбудив детскую часть публики, решившую, что это только начало. Увы, пистолет был с одним зарядом, а чудища в виде диванов вообще были не вооружены. Все это сопровождалось «космической музыкой» из охрипшего малосильного звукоаппарата, время от времени изрыгавшего сюжетные пояснения едва различимого диктора. Тем временем, желтоволосый уже вращался вниз головой в колесе, изображавшем ракету и полет. Какой-то ребенок, сидевший на плечах у папы, с легким отвращением в голосе прокомментировал: «Так и вырвать можно...»

.

На этом впечатления от спектакля закончились. Гораздо любопытнее было разглядывать систему «кордонов и пропусков», которую организаторы обустроили не хуже, чем на советском режимном объекте. Всего лишь небольшая часть Софийской площади была отгорожена в нуждах спектакля, поэтому даже собравшаяся вокруг сцены сотня-другая зрителей создала небольшую толпу. В толпе наблюдались свои «касты». Простые смертные стояли строго за внешним кольцом оцепления, тогда как «своих», по пригласительным билетам, пропускали через специальную брешь во внутреннее кольцо зрителей. «Своими», при более тщательном разглядывании, оказались две-три телекамеры и стайки девочек, раздобывших через знакомых «журналистские ксивы». Толку от такого разделения было никакого: внутреннее кольцо, стремясь быть как можно ближе к исполнителям спектакля, все сжималось, а внешнее вытягивало шеи, силясь что-то разобрать хотя бы с маленького мониторчика, дававшего выцветшее изображение. Смеркалось, холодало, от явно затянутого спектакля международного евро-проекта становилось как-то пусто на душе. Авторы махнули на «революцию», отправившись пить коньяк и греться в одну уютную кафешку на Подоле. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.