Королевство кривых зеркал. Посвящается 20-летию распада СССР. Часть II

Советское детство с первых сознательных дней тщательно декорировалось музыкальным орнаментом. Неимоверное количество детских фильмов с песнями, написанными лучшими композиторами и поэтами страны, заставляли ныть и требовать у родителей пластинки с «саундтреками» (ведь домашнего видео тогда не было).

Первую чать Королевства кривых зеркал читайте здесь.

Нытье обычно завершалось воскресным походом в один из магазинов «Мелодия». Там можно было, не спеша, покопаться в ворохе детских виниловых пластинок с песнями из фильмов или «инсценировками».

Нужно было срочно становиться специалистом по винилу, чтобы убедить родителей купить именно сборник песен из телефильма «Приключения Буратино» или «Бременские музыканты», а не запись инсценировки, в которой (о, ужас!) совершенно незнакомые актеры чужими голосами произносили другие диалоги, и не было НИКАКИХ песен. Тогда же в обиходе появлялся термин «запиленная пластинка». Обнаружить «запил» можно было с помощью одного из десятка проигрывателей с наушниками, стоявших здесь же, в «Мелодии». Если игла «скачет по дорожкам», съезжает куда-то в сторону, а на самой пластинке куча подозрительных царапин и пятен, значит, эту пластинку уже слушали и она не новая. Ее с полным правом можно было поменять на другую. И неважно, сколько тебе лет — продавцы относились с пониманием. Потрясающе популярным был альбом с песнями из фильма «Приключения Электроника». Этот фильм вообще наделал шуму в СССР и странах соцлагеря. Там расхватывали выпуск журнала «Кругозор», в который была вложена пластинка-миньон с несколькими песнями из «Сыроежкина». А одна болгарская девочка по имени Снежана даже написала письмо в редакцию с просьбой выслать ей одну такую пластинку, потому что «Кругозор» в Болгарии уже раскупили. Песни, действительно, были потрясающие.

Но главное — Сыроежкин щеголял в настоящих джинсах, «водолазке», ездил на настоящем мопеде и мог сколько угодно жить без родителей в собственном гараже. А еще у него была классная собака, симпатичная девушка, надежные друзья, но он был вечно недоволен жизнью и пел об этом под гитару. Вот такой, совершенно неправдоподобный образ советского школьника вместе с запоминающимися мелодиями и захватывающим сюжетом произвел самое неизгладимое впечатление не только на детей из соцстран, не знавших нашей правды, но и на нас самих, знавших ее неплохо. Наверное, нам всем тогда хотелось быть «электрониками», а не затурканными советскими школярами. Хотя дома у некоторых уже были западные рок-пластинки, о чем большинству не приходилось и мечтать. Наиболее подозрительные училки, по требованию завуча, выспрашивали учеников, чем они занимаются дома и какие пластинки слушают родители. Чрезмерно поощрять популярность в СССР даже западной попсы значило приветствовать совершенно другие вкусы, порожденные враждебным СССР обществом «наживы». А там недалеко и до пищи для размышлений на более серьезные вещи. Человек жил под колпаком, а быть самим собой приходилось «из-под полы». Хотя тотальное запретительство меняло формы.

Как в случае с «Битлз», когда открытая враждебность, нападки в советской прессе 60-х на музыку «стиляг и тунеядцев» уже в 70-х сменились нейтральным отношением — талантливые музыканты стали жертвами западного шоу-бизнеса, который ставит на поток, выколачивает деньги, лишает творческой свободы. А Леннон даже заслужил снисходительное отношение песнями вроде «Герой рабочего класса». При этом всегда было понимание того, что современная популярная музыка — исключительно западное явление, очень привлекательное, может занять в сознании гомо-советикусов большее место, нежели ей подобает. Нас тогда эти истории мало волновали. Мы хотели быть «дартаньянами». Успеху советских мушкетеров в немалой степени способствовали удивительные песни Максима Дунаевского. Слов про «скрипит потертое седло» и «пора-пора-порадуемся» не знал разве что бесконечно глухой к современной жизни человек. Лирические перипетии Д’Артаньяна-Боярского как-то не очень трогали детское воображение — скорее, казались немного затянутыми. Но сцены, в которых мушкетеры дерутся, поют, скачут на лошадях и «я задержу их — ничего!» вызывали восторг. Мы дрались во дворе на самодельных «шпагах», пели мушкетерские песни по памяти и безбожно перевирали слова. Например, мало кто понимал, что «красавице Икупку» — это «красавице и кубку», а знаменито-непонятную «куклапу-бурклапу» вообще врали на слух, как хотели. Оказалось — «пурк-уа-па», из французского, но понятнее не стало.

Потом время детских песен понемногу уносилось в прошлое, и взрослые парни с девушками, зашедшие летним вечером посидеть на детской площадке, однажды приносили с собой кассетник с итальянцами. Потом кто-то напевал их в школе. А потом начиналось небольшое сумасшествие. «Мелодия» оперативно выпустила несколько пластинок итальянцев: Аль Бано и Ромину Пауэр, «Риччи э Повери», Тото Кутуньо и даже пластинку патлатого мачо с запоминающимся именем Пупо. Винилы и перезаписи на кассетах передавали из рук в руки, когда кто-то устраивал у себя вечеринку или праздновал день рождения. Чуть позже весь Советский Союз ужасно впечатлило «евродиско», флагманом которого был западногерманский дуэт Modern Talking — его слушала вся школа на проигрывателе в музклассе, когда появлялись «окна» в расписании уроков. Параллельно более прогрессивная часть поколения втихаря переписывала на «маги» «хэви-метал» и выцарапывали на стенах туалетов загадочные символы HMR.

А потом начались битлы. Собственно говоря, они никуда не уходили, просто настал черед советских наполовину детей-наполовину подростков открывать для себя четверку богов, на которых уже много лет молились взрослые. Прозрение происходило по-разному, но результат был один и тот же: прошлое было вычеркнуто из жизни, настоящее требовало срочных корректив в виде нормальной прически и одежды. Будущее выглядело исключительно сиятельным. Проблемы в школе, предстоящая армия, первые ощущения всеобщей несвободы по-прежнему висели, как топор над головой. Но теперь ты был не один. У тебя были они — «Битлз», олицетворявшие совершенно другую жизнь, гораздо более естественную и, в то же время, абсолютно непохожую ни на что. Несмотря на конец 80-х, последнее советское поколение увлеченных рок-музыкой начиналась не с пластинок, а стареньких бобинных магнитофонов. В комплекте к ним продавались микрофоны, чтобы папы записывали на пленку советские эстрадные ТВ-передачи и невнятное бормотание своих отпрысков. Потом отпрыски подрастали и начинали интересоваться популярной музыкой. Купить даже самый дешевый кассетный магнитофон всегда было проблемой даже для взрослых, поэтому на свет божий извлекался бобинный динозавр и старые пленки. Иногда, после многочасовых аудио-медитаций удавалось откопать что-то вроде песни битлов «Девушка», но записанных не авторами, а каким-нибудь итальянским эстрадным певцом, неимоверно слащаво певшем знакомую песню, снабженную итальянским текстом. Найденная с восторженными возгласами бобина прокручивалась по многу раз, пока не зажевывалась магнитофоном или сама не рассыпалась — от старости.

Можно было прогуливать уроки, приходить в городскую фонотеку, забираться в самый дальний угол зала (вдруг кто-то из школы нагрянет), надевать огромные наушники и врубать громкость на всю катушку. В фонотеке была и целая куча пластинок: Хаулин Вулф, Элвис, «роллинги, «дорзы», «зеппелины», «флойды». Незадолго до развала СССР появились небольшие «пункты звукозаписи», состоявшие из стула, столика и очень скучавших женщин в джинсах. Они принимали заказы и давали изучить ксерокопию каталога. Можно было собрать все интересующие рок-альбомы, записывая на 90-минутные кассеты по две пластинки. Записи часто оказывались никудышними по качеству, но выбирать было не из чего.

Оставался «черный рынок» — какой-нибудь не слишком приметный городской сквер, где толпились подозрительного вида мужики, торговавшие пластинками. Правда, цены начинались от 25-30 рублей, средняя зарплата составляла 150-200 рублей, а студенческих стипендий едва хватало на хлеб и кефир.