Протоиерей Украинской Православной Церкви Вячеслав Литвиненко, как бывший военный, в 2014 году получил повестку, в которой ему предложили явиться в срок с вещами и отправиться по назначению. Священник вместе с призывниками отправился на восток Украины.
Два года военной службы в подразделениях Национальной гвардии в зоне боевых действий остались позади. Сегодня отец Вячеслав вернулся на «материковую Украину», как ее называют «там», и рассказывает о том, что такое война и как это быть священником на передовой.
— Отец Вячеслав, расскажите о Вашем первом дне в зоне АТО.
— Мы прибыли в часть вечером, после окончания ожесточенных боев, были погибшие... Увидев, что приехал священник, офицеры начали подходить и просто изливать душу мне. Они обвиняли себя, что погиб тот или иной боец, что были не на том месте, где должны быть.
Очень трудно было найти слова, чтобы успокоить их, в мирных условиях у людей проблемы совсем другие... Помогло то, что я десять лет был военным.
Должен сказать, что некоторые были удивлены моему присутствию, а большинство просто радовались.
— Какие основные задачи священника в таких местах?
— Задача священника — свое служение нести с честью, а оно не отличается в принципе от того, что совершается в мирных условиях. Литургия везде есть Литургией, молебны, акафисты. Единственное отличие в том, что это еще часто перемежёвывается с обстрелами.
Насущная потребность человека в молитве и помощи священника наибольшая после обстрела. Боец проявляет мужество, но это стресс очень большой, который надо снимать. И вот он приходит в часовню, ставит свечу и здесь еще поговорить со священником, и ему становится легче.
Мне самому помогала Литургия, служение на все праздники, во все воскресенья. На службе постоянно были исповедники и причастники. Были моменты, когда подразделение состояло из 6-ти человек — все уехали — и эти 6 человек были заняты какими-то важными делами. Но они по очереди забегали, стояли на службе минут 10-ть, брали благословение и бежали дальше.
Понимаете, человек без молитвы, нецерковный человек — незащищен. Мне иногда приводили бойцов с серьезными расстройствами. Мы становились на молитву и они чувствовали облегчение.
Главная задача капеллана, как и обычного священника, — быть со своим приходом. Только у военного священника прихожане — это военнослужащие. Мое понимание таково: там, где идут боевые действия, священники больше всего нужны — чтобы не произошло суицида, чтобы прекратить какие-то трения.
Задумайтесь, только согласно официальной статистике, у нас 256 небоевых потерь, по сравнению с 211 боевыми. Если бы там были священники, этого могло не произойти. Капеллан мог бы увидеть, что что-то не так, предупредить, пообщаться, помолиться.
В 2014 году, когда я только прибыл, в часть привезли 21-летнего юношу с простреленной головой. Когда мы подошли к парню, бойцы начали мерить пульс — пульс прослушивался, вызывают скорую помощь. А я смотрю и понимаю, что у него по инерции еще бьется сердце. Медики приезжают и не понимают, зачем их вызвали. Это был шок, ребята молодые... Для них это все было непонятным и страшным опытом. Священник нужен, чтобы такие моменты помочь пережить.
— Могли бы вспомнить случаи или истории, которые Вас впечатлили?
— Помню, когда на Светлодарской дуге служили литургию, все обстрелы прекратились — с обеих сторон одновременно. А наше расположение было таким, что снаряды летали практически над нами.
В 2014 году я поехал в Петровцы, привез военным, которые отправлялись в зону АТО, молитвословы. Зашел на территорию, прошел сто метров, и уже шел налегке. Они подбегали, просто как дети. Это было так трогательно. «Батюшка, можно нам? Можно нам?». Такого еще я в жизни не видел.
Еще был случай этого же года в воинской части Нацгвардии (№ 3011, вроде бы). Во Иловайске были ожесточенные бои — погиб комбат, замкомбата, молодой солдат 19-ти лет, который прикрывал отход... Я приехал к ним буквально на следующий день после этого. Замполит со слезами на глазах рассказывал мне о потерях, капитан не мог удержаться от слез... Нужна была помощь.
Мы приехали с офицером по воспитательной работе. Я взял с собой 5-литровую бутыль освященной воды. Мы должны были провести там как минимум сутки, пообщаться, побыть рядом с бойцами, успокоить их. Но ситуация изменилась и нужно было срочно уезжать.
Я взял святую воду, подхожу к группе ребят, и просто так, ничего не спрашивая, объясняю: «Ребята, это агиасма — святая вода». Стоит группа, человек десять, они все к этой воде потянулись, один из них охватил ее руками и понес куда-то, все за ним. Я стою и смотрю на все это — как они ее все жадно пьют, делятся друг с другом, и понимаю насколько им это нужно было... Это то, чего здесь не увидишь.
— Было страшно?
— Как у обычного человека, у меня тоже были и эмоции, и страх. Когда в 4 часа утра начинала работать тяжелая артиллерия, ты вскакиваешь, бежишь и понимаешь в этот момент, что может произойти все. Но становится строй, ты берешь себя в руки и понимаешь, что священник ни в коем случае не может сказать: «Вот наш враг — убивайте его!».
— Но, насколько я знаю, в капелланов некоторых конфессий именно такая риторика.
— Да. Они позволяют это себе. И это позиция уже не священника, а мирянина, который просто разозлился.
— Наверное, такие призывы вредят самим солдатам?
— Конечно. Это накручивает на ненависть, агрессию.
Если ты призван быть священником, будь священником. Свое мнение можно выразить в узком кругу друзей, но перед строем этого делать нельзя. То есть позиция священника — это проповедь Евангелия, а не своей личной позиции.
Почему эти нападения все сейчас идут на нашу Церковь, и собственно на Синодальный военный отдел УПЦ? Откуда сыплется эта грязь о «московских попах», которые не могут быть капелланами и т.д.? Ну, люди добрые, вы сначала разберитесь, кто эти капелланы, которые туда идут, где они были, и что они прошли. Никто этим не интересуется.
Сплошная ангажированность, зло, которое сеют среди людей. Доминантой этого ни в коем случае не должен быть священник — как раз наоборот, он должен гасить любой гнев.
Меня возмущают те опросы, которые проводят по войскам: «Какого патриархата вы хотели бы видеть священника — киевского или московского?». Что могут ответить на этот военные?...
Находясь там два года, должен сказать, что ко мне никто не подошел и не сказал «что ты здесь делаешь?». Был только один случай в 2014-м году, когда я был прикомандирован к Львовскому подразделению, не помню номера части. Командир тогда, действительно, задал мне вопрос: «А что в нашем подразделении делает православный священник, когда у нас все греко-католики?».
Он не выгонял меня, он рад был видеть, мы пообщались. Один командир со Львова даже заявил: «Я православный, мне нужен священник!». И все же тогда меня перевели в часть, где православными были все (улыбается. — ред.).
— Были радостные моменты?
— Там просто постоянно что-то приходилось делать — дров поехать напилить, порубить, воды привезти. Постоянное движение, целый день. Праздно находиться не было времени совсем... Я вам скажу, что чувство юмора спасало всех и в любой ситуации. А если сказать о мероприятиях, то приезжали волонтеры, концерты устраивали — это было, конечно, приятно.
А главное, было радостно слышать такие слова: «Я часто занят, не могу прийти иногда даже помолиться, но вы здесь и я понимаю, насколько мне легче, потому что знаю, что с нами батюшка, который молится».
— Как жизнь складывается после возвращения? Поддерживаете связь со своими военными прихожанами?
— Да, со многими ребятами общаемся по телефону.
Очень важно и здесь на «материковой части», чтобы с бывшими бойцами АТО работали и священники, и психологи. Появляются такие моменты, когда не выдерживает человек, а человек, кстати военный, полностью меняется, и здесь нужно, чтобы кто-то ее направил, помог жить дальше.
А, те кто остались в зоне АТО, постоянно приглашают приехать.
— Поедете?
— Очень хотелось хотя бы посетить старых друзей. Но уже как Бог даст.
