Могут ли психологи помочь бойцам АТО, как именно проявляется посттравматический синдром у солдат, пришедших с войны, почему в первую очередь к психологам должны идти жены и матери солдат и какие ужасы войны в минуты откровения рассказывают психологам украинские солдаты — об этом и многом другом в эксклюзивном интервью «Фразе» рассказала врач-психолог, работающая в госпитале инвалидов ВОВ и Кабинете психологической помощи участникам АТО и их семьям, Светлана Улещенко.
Светлана Степановна, как давно открыт ваш кабинет и насколько он востребован?
В Киеве такие кабинеты открыты в трех районах : Днепровском (ул.Луначарского, 5), Дарницком (ул.Вербицкого, 5) и Деснянском (ул.Закревского, 81/1, кабинет 353, где я и работаю). Они работают как для участников АТО, так и для их семей, для переселенцев и всех, кому нужна психологическая помощь. Участники АТО приходят. Надеюсь, со временем их будет больше.
Солдаты сами к вам приходят за помощью или их приводят родные?
Те, что были, пришли сами, но не всегда по собственной инициативе. Проблема у всех одна и та же: они не могут «вернуться» с войны. Даже находясь в стенах родных домов, психологически они все еще на войне. Но нужно отметить: эти люди прекрасно понимают, что им нужна помощь психолога. Именно поэтому они и приходят.
Однако проблема в том, что к нам идут те, у кого все протекает в более или менее легкой форме. Те же, кому действительно нужна серьезная помощь, не хотят общаться с психологами. Они закрыты от всего мира и от нас в том числе.
Психиатры утверждают, что посттравматический синдром (ПТС) у солдат начинает проявляться только после того, как они возвращаются в мирную жизнь. На войне это просто стресс. ПТС появляется позже, и, по сути, лекарств от него не существует. Его нельзя вылечить, его нужно пережить, и он может тянуться 3-4, а то и больше лет. Но насколько открыты для общения солдаты?
В этом и заключается основная проблема психологов. Помощь нужна всем, кто пришел с войны, но те, у кого посттравматический синдром протекает в более тяжелой форме, совершенно закрыты от общения.
Я иногда посещаю собрания ветеранов АТО Деснянского района. Хожу туда, чтобы познакомиться с солдатами, наладить хоть какой-то контакт. Дело в том, что люди, прошдшие через ад, уже никому не верят и не хотят, чтобы кто-то ковырялся ни в их мозгу, ни в их душе. А когда они со мной знакомятся, когда мы с ними просто перебросимся парой фраз в коридоре, я для них уже не просто какой-то виртуальный психолог и им уже не так страшно прийти ко мне на занятие.
То, что вы посещаете собрания участников АТО, помогает?
Вы знаете, к счастью, помогает. Солдат, который увидел меня на собрании, все-таки пришел ко мне в кабинет. А это о многом говорит. Значит, эта методика действует. Пусть не все и не сразу, но они начинают открываться. Поэтому мои поездки на собрания ветеранов—участников АТО просто жизненно необходимы. По-другому я не достучусь до этих ребят.
Получается парадоксальная ситуация: не пациент ищет врача, а врач ищет пациента и уговаривает его принять помощь...
Да, именно так все и происходит, но сейчас нет другого выхода. У нас полстраны таких вот все еще не вернувшихся с войны ребят. Поэтому вариантов у психологов немного: мы должны сами искать таких ребят и пытаться уговорить их принять нашу помощь. По-другому не получится, по крайней мере, сейчас.
А были случаи, когда солдата к вам приводили боевые товарищи?
Чтобы приводили, нет, такого не было. Но очень часто приходят солдаты, которые просят совета не для себя, а для своих друзей. Они считают, что со своими проблемами и кошмарами они справятся, а вот спокойно смотреть, как мучается сослуживец, они не могут. И переживают за боевых товарищей больше, чем за самих себя.
И все-таки в чем основная проблема? Почему солдаты не хотят общаться с психологами?
Страх. Обыкновенный страх. Мне в госпитале один солдат, узнав, что я психолог, так прямо и сказал: «Ко мне уже приходил психолог. Через три минуты я его выгнал из палаты».
Но ведь этому должно быть какое-то логичное объяснение?
Когда началась война, у нас творился настоящий хаос. Когда эти ребята лежали в госпиталях с ранениями и контузиями, к ним шли все подряд, начиная от волонтеров и заканчивая псевдопсихологами. Народ был на эмоциях и шел массово. Они просто надоедали солдатам. Тем более, что реального результата от всей этой массовки и суеты вокруг раненых не было. Да, с одной стороны, все, кто суетились, действительно пытались помочь и помогали, но, с другой стороны, солдаты все равно были один на один со своими страхами и переживаниями и уже привыкли к этому.
А что в основном рассказывают ребята, которые все-таки к вам приходят?
Один парень жаловался на ночные кошмары. Причем ему снится именно то, что он пережил. Грубо говоря, он во сне видит одну и ту же серию фильма ужасов. И так каждую ночь.
Когда солдат находится на войне, даже в минуты отдыха он не расслабляется. В условиях боевых действий и физически, и психологически солдат находится в состоянии постоянной боевой готовности. Там солдаты спали по 2-3 часа, и, естественно, никакие кошмары им не снились и не могли сниться. У них не было полноценного сна, за те несчастные 2-3 часа отдыха они просто проваливались в сон, но мозг не отдыхал и, соответственно, до конца не переваривал все увиденное и пережитое. Там просто некогда плакать и переваривать все происходящее.
А теперь солдат пришел домой. Он спит столько, сколько хочет и сегодня, и завтра. Он один в квартире, не ходит на работу и остается наедине со своими мыслями.
Я читала, что некоторые солдаты даже дома пытаются спать днем, причем урывками по 2-3 часа, чтобы не спать ночью. Просто потому, что устали от ночных кошмаров, а как с ними справиться, не знают. Это правда?
К сожалению, да. Когда солдат засыпает, он возвращается на войну. Во сне он там, все еще воюет, в него стреляют и он убивает.
А седативные препараты не помогут?
Психологи работают вместе с психиатрами и психотерапевтами. Иногда психологической помощи недостаточно, а нужно медикаментозное лечение. Какие препараты назначать, решает психиатр.
А что солдаты рассказывают об алкоголе? Во времена Великой Отечественной были легендарные «наркомовские 100 граммов». Выпил перед боем, и уже не так страшно идти в атаку. На Донбассе это тоже практикуется?
Боюсь, что и это там есть. Я не знаю, сколько им наливают, но то, что спирт им дают, это правда. Сколько и в каких случаях, не знаю, врать не буду.
Мой знакомый хирург, который был в АТО, когда вернулся в Киев, сказал, что там ему пришлось стать наркологом. Пьют там очень сильно.
Но ведь алкоголь и оружие — это бомба, причем далеко не замедленного действия...
В том-то и дело. Ребята в военном госпитале рассказывали, что да, бывает, что выпив, солдат смелеет, его может потянуть на «подвиги», и начинаются пьяные крики: «Дайте мне оружие!». Кого-то удается успокоить и уложить спать, кому-то дают разряженное оружие.
Рассказывают всякое, но можно ли всему верить, я не знаю. Я в АТО не была и своими глазами этого не видела, поэтому вся эта информация очень и очень относительна.
Но откуда у солдата алкоголь? Его же нужно где-то взять?
Привозят. Те же волонтеры
Но ведь это не может быть централизованно и открыто. Ну как это? Сел солдат обедать, вот тебе тарелка борща, вот тебе сто граммов? Но ведь это уже за гранью логики.
Я не знаю, как это происходит. Один солдат рассказывал, что у них всегда была водка, но при этом строгая норма — 50 граммов, и превысить эту норму не мог никто.
Насколько это правда, наверное, знают только сами солдаты, да и то нужно учитывать, что в каждой части все по-разному.
Знаете, наверное, даже волонтеров, которые везут солдатам алкоголь, можно отчасти понять. Водка — это самый доступный антисептик и возможность снять стресс. Просто когда стресс становится образом жизни, 50 граммов алкоголя его не снимут и не притупят боль, но они дадут возможность нервной системе отключить «тормоз». Что произойдет, если мы отпустим закрученную пружину? Она выпрыгнет. Нервная система солдат, находящихся на войне, очень похожа на эту пружину. И когда солдат выпивает, сдерживающий момент, который заставляет его держать себя в руках, ослабевает. Отсюда и солдатские истерики, и более страшные вещи.
Но ведь помимо ночных кошмаров солдаты просто не адаптированы к мирной жизни, разве не так?
К сожалению, вы правы. На войне у них все было более или менее просто: есть наши, и есть враги. А в мирной жизни все гораздо сложнее: есть жена, которая ждет, когда муж устроится на работу, есть ребенок, которого нужно чем-то кормить, есть бытовые проблемы, которые нужно решать. А солдат не может их решать, причем не потому, что не хочет, а потому, что не может. Психологически он еще там, на войне, причем не только ночью. Он не может влиться в социум и начать жить по законам мирного времени.
Как он пойдет искать работу, если он даже собственной жене не может признаться, что ему страшно выходить из квартиры?! Ну вот как? А жена этого не понимает, потому что она ждала его с войны и ей тоже было очень нелегко. Но пришел не тот, кого она провожала, и не тот, кого ждала. Пришел человек с искалеченной психикой, и с этим нужно как-то научиться жить.
На Западе в маленьких городках перед тем, как из тюрьмы выходит преступник, психологи работают с его соседями. Людей готовят к тому, что некий мистер Смит искупил свою вину перед обществом и скоро будет жить в соседнем доме. Людей учат, как себя вести. У нас такого нет. Я понимаю, что семья бойца АТО не придет к психологу. Они рады уже тому, что парень вернулся живым, и вряд ли осознают, что проблема вообще существует. Но ведь такой семье нужна помощь.
Конечно, нужна, причем в обязательном порядке. Я вам больше скажу: в первую очередь к психологам должны идти не сами солдаты, а их жены. И в идеале — еще до того, как солдат вернулся домой. Женщина должна понимать, как себя вести, что говорить, а о чем, наоборот, лучше вообще никогда не заикаться.
В идеале психолог должен хотя бы несколько раз пообщаться со всеми членами семьи еще до возвращения солдата, чтобы объяснить родителям, жене, детям, как себя вести с человеком, вернувшимся с войны.
А ведь это очень непросто.
В чем основная сложность общения с солдатом?
Солдата нельзя жалеть, на него нельзя кричать и, самое главное, ему нельзя врать. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Люди, прошедшие через ад, настолько остро все чувствуют, что фальшь они видят сразу, буквально с первых слов.
Вот это все жены должны знать. А они к нам не идут и не собираются идти. Вы же видели статистику разводов в семьях бойцов АТО. Муж вернулся живым. Первая эйфория прошла, и потом вдруг начинаются проблемы. Он стал грубым, замкнутым, молчит, пьет, может ударить и т. д. В итоге жена не выдерживает и подает на развод.
К сожалению, таких случаев сейчас очень много. Но ведь этого можно было избежать. Проблемы появились не «вдруг». И если бы жены знали, как себя вести с солдатами, они не разрушили бы свой брак. Солдату нужна помощь, у него сильнейший посттравматический синдром, а жена на него обижается.
Она должна сама себе ответить на вопрос: «А на что ты обижаешься?». На что? На то, что он воевал? На то, что в него стреляли и он стрелял в ответ? На то, что он теперь не может с этим жить? А разве он в этом виноват?
А есть какие-то общепринятые правила для всех семей бойцов АТО?
Конечно. При солдате нельзя громко разговаривать, нельзя кричать, нельзя что-то ронять. Любые громкие звуки запрещены. И, самое главное, ни в коем случае нельзя за ним бежать. Солдата, вернувшегося с войны, нельзя догонять! Он убегает не от матери, не от жены и не от ребенка, он убегает от врага и, если вы начнете его догонять, будет бежать еще быстрее.
Более того, мимо солдата нельзя пробегать. То есть если вы видите, что стоит солдат, как бы вы ни спешили, остановитесь и пройдите мимо него спокойным шагом. Не бегите мимо солдата!
Получается замкнутый круг: придя с войны, солдат не может влиться в социум, то есть на психологическом уровне он не может вернуться, а семья, в свою очередь, не может принять его таким, каким его сделала война.
Да, так и есть. Ни одна мать не пойдет к психологу, готовясь встретить сына с войны. Она счастлива, что он жив, и больше ей ничего не нужно. Она не осознает, что психолог просто необходим. Пройдет день, два, и после того, как парень отоспится (если, конечно, заснет), эта же мать по первой просьбе сына нальет ему сто граммов. А этого делать нельзя, и она должна об этом знать.
Но повторяю: первыми должны идти к психологам жены, потом — матери, и уже в самом конце в кабинет психолога должен войти сам солдат. В противном случае жизнь в такой семье станет адом абсолютно для всех и каждая сторона будет считать именно себя наиболее обиженной и пострадавшей.
Жена его ждала и не спала ночами, а он пришел, пьет и кричит. А муж будет думать о том, что он видел такое, чего не расскажет ей никогда в жизни, а она пилит его из-за каких-то бытовых мелочей.
А почему жены не идут к психологам? Не хотят выносить сор из избы или просто не осознают серьезность проблемы?
У нас это просто не принято. У нас нет культуры общения с психологами. Нам проще рассказать о проблеме соседке (причем исключительно свое видение проблемы), чем пойти к психологу, где, возможно, придется услышать критику в свой адрес.
Сейчас, куда ни посмотри, везде можно наткнуться на психологов. В зоне АТО работают психологи, в волонтерских центрах тоже психологи, в центрах помощи бойцам АТО тоже психологи. Но являются ли люди, которые себя так называют, действительно психологами? Ведь это сложная наука и простого желания помочь здесь явно недостаточно. Тем более, что непрофессиональный психолог не то что не поможет, но даже может навредить.
Мне очень сложно давать оценку моим коллегам. Безусловно, уровень подготовки и опыт работы у всех разный. И это тоже немаловажно. Здесь сложно дать однозначный ответ и сказать, что у нас все психологи плохие или все психологи хорошие. Психологи — это в первую очередь люди, и они все разные, с разным жизненным опытом, с разным мировосприятием, с разным багажом знаний.
Вы знаете, я слышала много критики в адрес нашей школы психологии. Более того, тот же Семен Глузман глубоко убежден, что у нас психологов готовят по устаревшей литературе и по устаревшим методикам. Это правда?
Сейчас пересматриваются понятия о войне, потому что такой войны еще не было. Я была на тренингах по ПТСР, которые проходили в Киеве. Обучающий тренинг Френка Пьюселика, тренинг Гилы Петровой и Моти Пикельнера.
А какие-то пособия, методички, разработки психологов могут помочь?
В Харькове выпущена методичка «Диагностика, терапия и профилактика медико-психологических последствий боевых действий».
Были ситуации, когда даже вы не знали, как себя вести с солдатом?
Я психолог и всегда стараюсь поддержать и выслушать ветерана. Очень важно уметь слушать.
Если говорить прямо и откровенно, каковы шансы у солдата, вернувшегося из АТО, адаптироваться и жить полноценной жизнью? Я говорю о том, есть ли шанс, что семья не будет вынуждена бесконечно под него подстраиваться.
Если такому парню вовремя помочь, он может успешно работать и даже сделать карьеру. Но повторяю: сразу после возвращения ему необходима поддержка специалистов и семьи. Мы должны верить в них дольше, чем они не верят в себя. Так говорит Френк Пьюселик.
Но разве реально забыть ужасы войны?
Нет, конечно. Но с этим можно научиться жить. Знаете, я долго работала с пожилой женщиной, которая прошла через Великую Отечественную войну. Женщина уже ни на что не жаловалась, все было хорошо, и у нее явно не было никаких проблем. И вот как-то выходя из моего кабинета, она оглянулась, посмотрела на мою красную сумку и сказала: «А Днепр был точно такого цвета, как ваша сумка».
Сколько лет прошло после войны? Более чем полстолетия. А ассоциативное мышление до сих пор возвращает ее на войну.
Мы все должны помнить, что каждый из нас проживает свою личную жизнь.
