В интервью «Фразе» российский галерист, арт-менеджер и политтехнолог Марат Гельман рассказывает о том, как можно преобразить культурную жизнь Донецка после окончания боевых действий и какова дальнейшая судьба российско-украинских отношений в сфере культуры и образования. А также о том, в какой ситуации оказался хозяин Кремля, и что стоит за лозунгом «Россия встает с колен»...
Марат Александрович, где заканчивается адекватная культурная политика, и начинаются так называемые «духовные скрепы»?
Для адекватной культурной политики первый тезис — время важнее места. «Волга», конечно, отличается от «Мерседеса», но гораздо больше она отличается от тройки лошадей. Культурная политика должна быть современной и соответствовать сегодняшнему месту культуры в обществе. В XIX веке главной задачей культуры было определение границ национальной идентичности. Это продлилось вплоть до создания Организации объединенных наций. Сейчас у культуры совсем другие задачи. В постиндустриальном обществе гуманитарная сфера, в широком смысле, играет роль мотора цивилизации, подобно тому, какое значение имела область знаний в период научно-технической революции.
Второй тезис — это то, что нужно разделять культурную и художественную политику. Каждый художник должен решать сам, каким будет его искусство. А культурная политика — это создание условий, творческой атмосферы. Третий тезис уже в большей мере касается Украины, чем кого-либо: культура живет в городах, и каждый город должен иметь свою культурную политику. Наиболее эффективной она будет в условиях конкуренции. Если вы видите, что в какой-то стране есть единая культурная политика, то, как правило, она формируется только столицей. Но, например, в Украине не должно все зацикливаться на Киеве, потому что есть еще Львов, Харьков, Днепропетровск, Донецк и т. д.
В августе вы говорили, что у вас появился проект для Донецка...
Об этом можно будет детальнее говорить, когда завершатся боевые действия, и станет более понятной ситуация с населением, ведь культурная политика имеет отношение к людям, а не к территориям. Мой опыт предполагает работу с городами, где живут не менее полумиллиона человек, а мне сейчас говорят, что в Донецке осталось приблизительно 200 тысяч. Если так оно и окажется, то там нужен будет какой-то другой подход. Кейс можно взять у Берлина. В лучшие времена в этом городе жили 10-11 миллионов человек, а после того, как разрушили берлинскую стену, там осталось полтора миллиона. Сейчас — 3 миллиона. Тем не менее, через гуманитарную сферу — культуру и образование — город постепенно восстанавливает свое население.
В дальнейшем, на мой взгляд, Киев будет проводить национально-ориентированную культурную политику, поскольку Украина отстраняется от России, поэтому необходимо вырабатывать какие-то свои украинские культурные феномены, программировать не столько интернациональные, сколько сугубо национальные смыслы. А вот Донецк может выиграть, став интернациональным, ориентированным в культурном отношении и на Киев, и на Москву, не отказываясь ни от кого из них, прибавив при этом еще несколько столиц к списку городов, на которые можно ориентироваться. Тем более, когда наступит мир, западные фонды, скорее всего, бросят серьезные силы на Донбасс, даже в ущерб Киеву.
Я бы в первую очередь попытался собрать разбросанных по миру людей, которые связаны с донецкой культурой, и обсудил бы с ними, какой можно сделать совместный культурный вклад для города. Во-вторых, следует обратить внимание на антиинституциональное движение, которое развивается сегодня в мировом искусстве. Когда художники, музыканты, актеры считают, что культурные институции — особенно такие мощные, как музеи, театры и т. д. — сковывают их и не дают им максимально самовыражаться. Вследствие этого возникают проекты, которые направлены на непосредственное взаимодействие с публикой. Возможно, из Донецка получится сделать своеобразный центр для представителей нового искусства, которые хотят работать со своей аудиторией напрямую.
Как вы оцениваете в целом перспективы дальнейших российско-украинских отношений в гуманитарной сфере?
Надо не потерять друг к другу интерес... Примерно до 1996 года украинское искусство выходило в мир преимущественно через Москву. Вот про это надо точно забыть. Нужны какие-то новые конструкции, которые бы не «объединяли» Россию и Украины, а помогали налаживать содержательный культурный диалог. Однако, когда конфликт набирает такие обороты, как сейчас, сгладить это искусством едва ли возможно. Против лома нет приема. Впрочем, здесь позитивную роль мог бы сыграть как раз Донецк, если бы, при правильной культурной политике, переманивал к себе представителей российского искусства, которые, не будучи сторонниками кремлевского курса, имели бы возможность свободно заниматься в донбасской столице своим делом. Они бы оставались русскими и могли бы выступать в роли коммуникаторов между определенными кругами российской и украинской общественности.
Если же Путин в некоем суицидальном порыве быстро сожрет свою власть, тогда сценарии, о которых сказано выше, будут уже не актуальными — между Россией и Украиной на широком уровне возникнет новая огромная тяга друг к другу без особой необходимости в привлечении тех или иных гуманитарных коммуникаторов.
Одна из главных тем, которая в ближайшее время может подкосить путинский режим, — это воюющие и погибающие на Донбассе российские солдаты. Как сейчас на это реагирует российское большинство?
Постепенно появляется своеобразный пацифизм — дескать, не наша эта война, и нам нечего там делать. Это еще не говорит о готовности людей разобраться и выяснить, что не все в Украине фашисты. Подход ориентировочно такой: «это их украинские фашисты, и наши люди не должны за них гибнуть». Это уже более прогрессивная мысль по сравнению с тем ужасом, с которым я обычно сталкиваюсь. Речь идет о россиянах, которые понимают, что в Украину отправляют наши войска, понимают, что Путин хитрит, обманывает, и они это одобряют. Я впервые с подобным встретился в Египте, когда видел, как арабы хвастались друг перед другом, кто лучше из них обманул туриста. Вот и в сегодняшней России наблюдается похожая ситуация с отношением к войне в Украине — такое молчаливое приветствие кремлевской хитрости и коварности.
Чем отличается тот, кто живет в мирном времени, от того, кто уже на войне? Тем, что первый еще пытается понять, кто прав, кто виноват, где правда, где ложь; для второго же важно только одно — определить, кто свои, кто чужие. Я считаю, что сегодня значительная часть россиян живет в военном времени, а это позволяет оправдывать и закрывать глаза на многое. Нашими врагами были немцы в Великую Отечественную войну, американцы — в «холодной войне», а теперь новыми «чужими», судя по всему, стали украинцы — в «гибридной войне».
Темы с малайзийским «Боингом» российская власть уже не боится?
Насколько я понимаю, ребята из МЧС, которые там были, доказательную базу практически свели к нулю. А с косвенными доказательствами Кремлю работать проще — мы же видим, как они легко врут по каждому поводу. Мне кажется, для Путина более тяжелой оказалась реакция не на саму трагедию с малайзийским самолетом, а на гневный антипутинский резонанс, который она вызвала среди мирового сообщества. В тот момент ему, судя по всему, стало понятно, что он теперь изгой и больше не уважаемый член этого мирового сообщества. И это понимание, видимо, достаточно сильно ударило по нему. Путину казалось, что Европа очень рациональна, и что жадность европейских бизнесменов передавит гуманистические ценности.
Он ошибся.
Я думаю, сейчас в Кремле сильно жалеют по поводу Крыма, поскольку это — тупиковый расклад. Например, ситуацию с Донбассом можно отмотать, а в крымском случае этого не выйдет. Для Путина это было мгновенным решением, всех последствий он не понимал. И все старания, которые были потрачены в последние тринадцать лет его правления для того, чтобы стать одним из уважаемых европейских лидеров, оказались бесполезными. Олимпиада, амнистия для политзаключенных, беспрекословное принятие всех решений Европейского суда и т. д., — все это пошло коту под хвост. Закончилась тема и «славянского братства» — об этом уже неуместно говорить, поскольку теперь украинцы стали плохими...
И что, на ваш взгляд, Кремль будет делать дальше?
Путин разрушил все свои проекты. С чем он сейчас остался? Допустим, текущий кризис уляжется — но ведь он не может присоединять каждый год по Крыму. А имперская идеология, идеология XIX века, требует только одного — новых захватов; она не может развиваться. Одно время я считал, что Путин просто неадекватен, но Лукин подсказал мне, что это не просто неадекватность — дескать, он (Путин) серьезно увлекается историческими книгами... Дело в том, что исторический дискурс — это еще хуже, чем геополитический, «дугинский». Он не учитывают изменения, которые происходят с течением времени.
Например, «Россия встает с колен» — мол, мы находимся в состоянии конкуренции и т. д... В XXI веке конкурируют за человека. Единственный способ выиграть в этой борьбе — это создать для людей либо комфортную среду для жизни, либо комфортную среду для зарабатывания денег. Если в XX веке умами владели смыслы, связанные с научно-техническим прогрессом, в частности — космосом, то сейчас этого уже нет. Идет полная гуманизация и отказ от «великих идей». Условно говоря, Европа — это символ комфортной среды обитания, а США — это символ комфортной среды для реализации себя. Я хочу жить комфортно, потреблять культуру — я поехал в Европу. Я молодой, у меня куча идей — я поехал в Америку...
А «Россия встает с колен» и, дескать, надо бороться за территорию, — это родом из XIX века. Даже если быть циничными и отставить мораль, этику, то, что убивать — это нехорошо, все равно надо признать: территории в XXI веке уже ничего не решают. Ты возьми какую-нибудь территорию и сделай ее комфортной. Территория, на которой не создан комфорт для жизни и атмосфера для деятельности, становится балластом, а не приращением. Например, Крым кроме всего прочего, обесценил огромные, несчетные инвестиции в Сочи, но заменой не станет, так как статус «оккупированной территории» закрывает путь для интернациональной активности.
