В последнее время участились обвинения в адрес руководства Национальной гвардии Украины в том, что военные части, которые постоянно дислоцируются в Западной Украине, но сейчас находятся в зоне АТО, просто «сливают». И именно потому у нас столько человеческих жертв.
В свою очередь военные специалисты утверждают, что в сливе информации не последнюю роль играют солдатские матери. Об этом «Фраза» уже писала. О том, что и как происходит в зоне АТО на самом деле, «Фраза» пообщалась с подполковником Национальной гвардии Украины, который практически сразу после этого отправился непосредственно в зону активных действий, Тарасом Гренем.
Россия долго и тщательно готовила наши умы к войне
Действительно ли спецслужбы специально отслеживают акции солдатских матерей, и потом целенаправленно убивают их сыновей?
Так, да не так. Спецслужбы не отслеживают, спецслужбы врага их организовывают. Потому что и нас, и Россию уже давно готовили к этой войне. Вы никогда не замечали, как раньше подавалась информация в наших и российских изданиях? Я имею в виду тех наших, которые функционировали на средства «братского народа». Да-да, многие СМИ или были выкуплены российскими властями, или создавались на их деньги. Так вот, информация, которую нам подавали, делалась по одной обычной схеме: в Европе все плохо и будет еще хуже, в Украине — плохо, но не безнадежно, зато в России — лучше всех! И иногда прямо, а иногда намеками нас приучали к тому, что Украину и украинцев можно спасти, но спасет нас только Россия.
То, что журналисты поняли как «свободу слова» и возможность вовсю критиковать власть, было тонкой манипуляцией и внедрением в умы людей тезиса о том, что все плохо.
Так что ж теперь, критиковать нельзя?
Можно и нужно, но с умом. Специалисты знают, что если грамотно поставить один сюжет за другим — сюжет о том, как хорошо в России после сюжета о том, как плохо в Украине, то зритель сделает те выводы, которые нужны специалисту.
Но возвращаемся к акциям солдатских матерей...
Да. «Солдатские матери» и все остальное, это уже не столько механизм информационной войны, сколько сама информационная война, ее продукт. Определенными спецслужбами организовываются солдатские матери, они отыскиваются в социальных сетях.
Каждый человек — это по своей сути маленький психологический робот. Если знать, какая у него «кнопка» на душе, то всегда можно этого человека раскачать. Спасибо социальным сетям, например, «Одноклассникам». Начиная с самой регистрации — это уже база данных ФСБ. «Одноклассники» начинают лезть в личную жизнь человека. Для того чтобы там зарегистрироваться, нужно ввести номер своего мобильного телефона. Имя, фамилия, город, номер мобильного телефона — уже привязка есть. Нормальная ФСБ-шная анкета, которую раньше выбивали из человека палкой: где учился, где женился, где крестился, кто родители. И плюс ко всему куча фотографий, который показывают как друзей, так и человека, как он меняется, где он бывает, с кем он бывает. Плюс отслеживаются такие качества как склонности по музыке, по книжкам, по видео. И на каждого человека можно сложить характеристику.
Допустим, предположим, что спецслужбам нужно раскачать ситуацию в одной из наиболее боеспособных частей, скажем, 80-й аэромобильной бригаде. Выискиваются люди из этой бригады по фамилиям, потому что у нас очень много было в штабах продажных офицеров, продавшихся России, (если у нас министр обороны был российский ставленник, то этому не стоит удивляться), через ту же сеть «Одноклассники» находятся люди, они объединятся в определенную группу между собой. После этого идет небольшой информационный взброс. Разгневанные люди собираются, разгневанные люди собирают других разгневанных людей, и вся эта акция поддерживается новыми информационными взбросами. И таким образом идет раскачивание ситуации.
Насчет того, что ребятам не поздоровится, это не имеется в виду, что их накажет начальство или еще что-то... Просто ребята, таким образом, сдают сами себя. Они сдают свое местоположение, они сдают количество боеприпасов, количество живой силы.
Как они это сдают?
Элементарно, по телефону. Мама начинает расспрашивать: когда к вам приезжали, когда вам давали боеприпасы, еще что-то. И, возможно, один из 10 или 20 проговорится. И даже если телефон не прослушивается, то мама затем все это озвучит на пресс-конференции.
Я правильно поняла? Находят мам в соцсетях и потом закидывают им, что бы стоило у ребенка спросить? Начиная с того, что ты ел, есть ли у тебя чистые носки?...
Причем это делается очень тонко и ненавязчиво. Над этим работают очень сильные люди-манипуляторы, которые умеют делать определенные манипуляции с сознанием других людей. Так что в итоге реципиенты даже не понимают, что их к этому подтолкнули.
Понимаете, в чем высший пилотаж этого всего? Люди думают, что делают это сами. Мама думает: «Я же просто беспокоюсь о сыне»! Или как один из депутатов областных в Ивано-Франковской области полностью рассказывает о передвижениях батальона, о их подготовке. И он это прикрывает: «Я же забочусь о том, что наши солдаты должны быть накормлены, напоены, защищены». Но при этом он рассказывает в эфир абсолютно секретную информацию, которая может навредить. Кто его знает, может ему просто подкидывают эти идеи, и он их дальше передает. Он ведь их рассказывает, абсолютно не думая о том, что он делает.
Хорошо. Но вернемся к акциям матерей. Кто их организовывает? Вряд ли это могут сделать совсем чужие люди.
А вот это уже вопрос не ко мне, а к спецслужбам, кто дает им автобусы, откуда они берут информацию, как они организовываются. То есть, это — четко разработанная информационная акция. Если просмотреть, то в Западной Украине в одно и то же время, с одними и теми же лозунгами, мамы делали одни и те же вещи. Не могут люди, между которыми 200 километров, одновременно, не сговариваясь друг с другом, спонтанно начать такие действия. Они даже не знакомы между собой. Значит, ими кто-то руководит. В этой жизни случайностей не бывает. Значит, эти акции были продуманы и организованы одновременно во всех западных областях.
Другой вопрос — как это было сделано и кому это нужно. Второе, по-моему, совершенно понятно — это делается для того, чтобы лишить армию моральной и материальной поддержки. А как это делается — это уже совсем другое. Это очень тонкий механизм, хорошо отлаженный механизм, который уже много лет прорабатывается здесь, в воинских частях. Да, против нас работают профессионалы.
Но не могли прийти совсем чужие люди и сказать: давай, организовываемся и пикетируем. То есть, ты хочешь сказать, что манипулятор тут много лет жил, ждал, втирался в доверие?
Да. Например, благодаря различным общественным организациям. Россия имеет во всех регионах очень широкую сеть общественных организаций. Например, «Русское братство». Сюда входят достаточно влиятельные люди и люди, которые имеют определенный круг знакомых, находящихся на руководящих должностях. Следовательно, эти люди могли бы потенциально быть завербованными. Можно считать, что это паранойя, что это и не так. Но эти люди могут так или иначе сдавать информацию еще о каких-то людях, которые имеют определенные сферы влияния.
Например, директора фирм знакомы с директорами фирм и с кем-то, кто на ступеньку выше. И таким образом эти ступенечки можно подымать. И дальше можно, опираясь на эти общественные организации, в которые входят определенные слои населения, уже выискивать людей, проводить с ними работу. И выходит: «Я ветеран полка, я не могу разрешить, чтобы ребята уходили вот так вот!» И собрать матерей: «А вы знаете, что с вашим сыном?!» Естественно, у каждой матери сердце дрогнет.
Но, наверное, самое главное, что эти заявления и акции имеют под собой реальное основание?
Да. Но есть маленький нюанс. Я всегда сравниваю с Майданом то, что происходит сейчас. Почему-то на Майдане люди не спрашивали: «Сыну, у тебя есть бронежилет или нет? Есть у тебя каска или нет?» Все знали, что на Майдане можно получить пулю, знали, что может прийти злой «Беркут» и всем навалять по полной программе. Но люди все равно ехали — без бронежилетов, без касок, они не требовали ни у кого ничего. А потом, когда начали расстреливать, то тем более ни у кого ничего не спрашивали, а все равно шли под пули. Почему-то тогда мамы не спрашивали у своих сыновей, есть ли у него каска, и не выдвигали претензии Кличко или кому-то там еще, кто стоял на трибуне: «Защитите наших людей, а потом мы выйдем на Майдан». Ведь не говорили так? Там стреляли, и там стреляют. Там могли убить, и там могут убить. Но почему-то тогда люди не ложились под автобусы, а теперь ложатся.
Тогда под пули шли, а теперь — нет, мы под пули не пойдем. Понятно, что нельзя сейчас всю армию сразу оснастить бронежилетами. Ну невозможно! Физически невозможно. Нету. Спасибо всем нашим правителям и тем же самым мамам, которые, начиная с 1992 года, гробили эту армию, которые рассказывали бедным солдатикам, как это они с автоматами будут бегать, ай-ай-ай, он еще поранится, он еще ребеночек. И вообще, его в армию забирают злые дяди, лучше пускай он под маминой юбочкой посидит. Вот мы и получили людей, которые зеленого понятия не имеют, как воевать. В то время как в России как была рекрутская система, так и осталась.
То есть, это четко сманипулированная акция с сознанием матерей. Информационная. Людей просто напросто сейчас организовали, чтобы сорвать подготовку мобилизационную, создать негативное отношение к набору в армию, и привить мысль, что пускай этот Донецк живет сам. Вот на что направлены все эти акции. Сам механизм я рассказать не могу. Но факт, что их организовали — понятен.
Самый большой предатель — мобильный телефон
Ты вспомнил о Майдане, давай поговорим о его последствиях. А именно, как после майдана мужчины ходили, искали военкоматы, к которым были приписаны, выстаивали очереди и требовали призвать их на переподготовку. Что изменилось с тех пор?
Да, было. И потом пошли информационные взбросы, которые были нацелены на то, чтобы дестабилизировать нас. Это были короткие месседжы: «Россия большая. Мы с ней воевать не будем», «Нам никто не поможет». Это не дословно, но суть такая. И потихонечку сбивали с людей патриотическое желание идти в армию. Из тех, с кого не сбили, создали Национальную гвардию.
Дальше, когда началась война, — все-таки у нас люди умные, в своем большинстве, — начали уже создаваться добровольческие батальоны. Люди ушли туда. А сейчас, чтобы по максимуму у людей сформировать негативное отношение ко всему этому, начинаются акции матерей. Да, я все понимаю, да, ребенок, да, здоровье, жизнь... Но есть понятие твоей страны, родины. Вы спросите эту маму: «Вы хотите жить в России?» Она скажет: «Нет». «Так почему вы ложитесь под автобус?» — «Да потому, что я не против, чтобы он шел, но оснастите его всем». А это сегодня равносильно тому, что «я хочу жить в России», потому что им вложили в голову, что их должны оснастить всем. А сейчас невозможно оснастить всем. Это не значит, что их голых-босых, как штрафбаты в Советском Союзе, бросают на колонны танков. Каждый батальон был укомплектован, в каждом батальоне было определенное количество касок и бронежилетов. В каждом батальоне было оружие, подкрепление. Но об этом мамаши не задумываются. Они ложатся под колеса, чтобы создать негативное отношение к армии и ко всему, что связано с призывом в армию. Если вдруг сейчас объявят всеобщую мобилизацию, то начнется: там же ничего не дают, голых-босых, вооруженных только кулаками и зубами, бросают на накачанных российских солдат, у которых есть все. Вот это вкладывается сейчас нам в голову с помощью таких акций.
И все-таки, есть ли связь между этими акциями матерей и столькими погибшими?
Если ты спрашиваешь, расстреляли их потому, что они здесь выступили, то нельзя так сказать, это будет неправильно, это неправда. Самый большой предатель — мобильный телефон. Потому что после информационных вбросов здесь мама позвонит сыну: «Іванку, ти де? А шо ти там бачиш? А як там у тебе?» И все: как только пошел сигнал, он сразу начинает фиксироваться на вышке, это уже точка положения человека. Сигнал начинает записываться и прослушиваться. Есть определенные слова — «оружие», патроны«, еще что-то. Начинает идти запись этого разговора. После этого аналитический отдел где-нибудь в РФ все это смотрит, анализирует, фиксирует, откуда этот звонок, узнает информацию, о которой мама расспрашивает.
Потому что мама посмотрела по телевизору, что другие мамы ложатся под автобус... Эту маму кто-то подговорил искать вражеского шпиона? Нет. Эта мама из чистых побуждений позвонила своему сыну и таким образом подставила его под расстрел. Потому что уже знают, где он находится, сколько у него боеприпасов, где он ночует, как у него дела, и это все.
И что ты предлагаешь? Изымать мобилки?
Да. Во время боевых действий никакой связи, кроме внутренней, военной, быть не должно. Это нормальная практика во многих странах мира. Например, в Канаде. Когда люди уходят на боевое задание, у них забираются все средства связи, кроме внутренних, которые у них есть. Но это не означает, что их родственники остаются в неведении. Для этого в Канаде в воинской части есть так называемый pr-officer — человек, который занимается связью с семьями военнослужащих. Им сообщают, что ваши близкие ушли по делам, нужным Канаде, и вся информация, которую вы хотите им передать или получить, вот через этого офицера. Они могут позвонить ему в любое время, оставить сообщение, написать эмейл. Но это информация исходит от одного человека, сидящего в их городе. Дальше он уже получает информацию из подразделения по военным каналам связи. Также и в Германии, в США. У нас, почему-то, все считают, что могут ходить с мобильными телефонами и рассказывать-показывать все, что угодно.
Уточни, чем занимается этот офицер? Сообщает в часть, что звонила мама Пети, Вани, Васи. Или как?
Об этом можно говорить много. У них разработана целая система. Канадцы, когда приезжали к нам, делились опытом. Этот офицер знает все семьи военнослужащих. Там у людей чуть-чуть другая ментальность...
Если у нас соседка должна знать, что творится дома у соседки и быть спецом в их семейных отношениях, то там все по-другому. У нас почему-то сейчас все считают, что они такие великие стратеги в ведении военных действий, и они прекрасно осведомлены, как должна вести себя армия. И почему-то думают, что штаб АТО — это просто аморфная структура, которая чего-то там сидит, или тараканник, где ходят жирные генералы и, встречаясь друг с другом, цепляют себе на грудь ордена. На самом деле это не так. Это большая военная машина, которая сейчас работает, и работает очень ответственно. А мама, которая звонит в штаб АТО какому-то офицеру, потом говорит: «А он не знал, что там идет бой!» А кто сказал, что он должен был знать, что там идет бой, что он сказал правду, и почему он должен вообще это говорить по мобильному телефону, который с большой вероятностью прослушивается? «Вот мне сказали, что не прислали подкрепление!» Кто сказал? Ну отлично, считайте, что вы их почти уже похоронили. Если действительно не прислали подкрепление и это враг услышал в эфире, то сидит нормальный террорист Вася, или дядька-донской казак с ушами и ему говорят: «Вот там Петров сказал, что подкрепление не прислали, значит давайте, валите, ребята. Мы их целый день долбили «Градом». А теперь их можно брать «тепленькими». Так кто тут виноват, кто тут шпион?
Но ты не ответил, этот канадский офицер же как-то связывается с солдатом?
Связывается. Но не напрямую с воинской частью. Там идет своя система. Например, ребенок пошел в первый класс, они нарисовали письма папе. Передали. Не обязательно в конверте, это может быть на флэшке. И ее передают. Также передают информацию обратно, не напрямую, а через систему цензуры. Как это было в советское время. И информация будет дозированная, не показывающая где он, чем занимается конкретно. Но будет о том, что он жив-здоров, рад, что сын пошел в первый класс.
Как быстро эта информация приходит от родственников до военнослужащего?
Довольно быстро. Они имеют свои спутники, свои спутниковые шифрованные каналы связи. В течение нескольких дней. Но это не значит, что канадская мама спит в кабинете у этого офицера или стоит грудью, закрывая ему дорогу. Она приходит, оставляет свое сообщение и уходит.
Вы считаете, цензура таки нужна?
Посмотрите, у нас нет ни одной фотографии российского солдата, размещенной в «Одноклассниках», где он на передовой. Вот мы об этом не задумываемся. Сейчас куча армии российской находится около границы с Украиной. Нигде в соцсетях нет фотографии солдата на танке. Никто не задумывается, почему их нет. Потому что у них работает военная цензура — все эти фото просто удаляются. Там не звонит мамаша: «Ой, где мой Петечка», не падает под колеса танков, БМП и БТР, чтобы не увозили сына. Ну и, кроме всего прочего, там работает пропагандистская машина: если сына убили, то за правое дело — он с фашистами воевал.
Как вы думаете, за две недели на полигоне можно научить хорошо воевать?
Кого учили две недели? Откуда эта информация? Когда начал формироваться батальон? В мае. Сейчас какой месяц? Июль. Между маем и июлем сколько времени? Кого сформировали за две недели? Объясняю: никого за две недели не отправляли в зону АТО. Боевое слаживание батальона проходит как минимум два месяца. И туда призывались люди, которые уже служили в армии. То есть люди, которые имели навыки, понятия и знания, и им нужно эти знания просто освежить. Не призывались люди, которые не служили в армии. Вот эта информационная сказка, что призвали необстрелянных, необкуренных, за неделю, одели в форму порванную, берцы разорванные, и их там всех расстреляли и убили. Вот, как под Волновахой... Правильно сделали. Звучит грубо, но так. Потому что это нужно было, чтобы научить нашу армию дальше думать. Потому что они устроили пикник при дороге, вместо того, чтобы окопать технику. Потому что они пустили к себе посторонних людей с видеокамерой и позволили снимать, где у них и что стоит, как они расположились. Они даже не поинтересовались: «Ребята, вы кто?» Я уже молчу о том, чтобы остановить "гостей", связать, забрать эту камеру. И на следующий день их просто тупо пришли и перестреляли, потому что все данные, которые только можно было собрать об этом блокпосте, у врага уже были.
Так и было?
Так и было! И кто в этом виноват? Прежде всего, те военнослужащие, которые решили, что пришли туда на прогулочку. Они приехали, сели в сторонке, "нас не трогают и мы никого не трогаем. Мы сидим и сидим себе в стороночке..." В противостоянии с врагом за такие ошибки платят кровью и жизнями.
А где были кадровые офицеры, которых учили, что можно и чего нельзя делать?
А это уже другая проблема. Мы сейчас уходим от информационной проблемы и переходим к проблеме комплектации и обучения личного состава. Я, например, считаю, что в батальоны, которые комплектуются сейчас, рядовой-сержанский состав может быть призван из запаса. Но офицерский состав должен быть тот, который прошел армейскую подготовку. Офицеры должны быть профессионалами. И нужно было менять полностью всю систему психологического обеспечения этого батальона. Им нужно вкладывать в голову, что вы едете на войну, вас там могут убить, это очень важно, это — страшно, вы едете не на пикник.
Меня учили: ты — пехотинец, у тебя есть две задачи — или идти, или копать, если остановился. Сначала копаешь себе маленькую ямочку, потом — большую, потом эту ямочку превращаешь в окопчик, потом эти окопчики соединяешь в траншейки. А при этом еще окапываешь военную технику свою. Потому что чем глубже ямка для пехотинца, тем дольше его жизнь. Это должен был вбить им в голову командир: ребята, копаем, и никто сюда не ходит.
Но Волноваха — это негативный, конечно, пример. А есть и позитивный, 24-я механизированная бригада. Вот у них все блок-посты организованы абсолютно правильно, абсолютно четко, с выдержанными карточками огня, с видимостью дороги, с секретами по ночам, у них были секретные подступы к замаскированной технике, они их ночью копали, чтобы никто не видел, на территорию никто посторонний не заходил, вокруг были растяжки с сигнальными ракетами, всех местных предупредили, что они их любят, ценят, уважают и всякое такое, но к блок-посту подходить нельзя, особенно там, где находится жилая часть блок-поста, где они кушают и спят. Это было сделано абсолютно правильно.
И снова возвращаемся к информационной безопасности. Планируют ли вводить сейчас должность офицера для общения с родственниками, будут ли изымать мобилки-планшеты у военнослужащих?
Мы очень долго пробовали с нашим российским министром (два министра обороны Украины были гражданами РФ) внедрить эту практику. Но теперь понятно, почему они были против этого. В Украине есть много офицеров стратегического звена. Да, их сейчас просто выжили в запас. Но они никуда не делись, они остались патриотами Украины. И есть разработанная целая система безопасности. Но мы сейчас воюем. И нельзя реформировать армию во время ведения войны. Мы можем сейчас исправлять некоторые ошибки. Вот как только мы победим все это нашествие российское, этих захватчиков, которые пришли на нашу территорию, тогда мы проведем эту реформу. Мы сделаем нормальное информационное обеспечение нашей армии, объясним нашим солдатам, каким образом они могут сдать себя врагу, каким образом могут повлиять на них, каким образом, использовав их, могут повлиять на ситуацию в регионе. Мы это сделаем, тем более, что изобретать велосипед не нужно.
То есть, сейчас вы изымать ничего не будете?
Я не знаю, это решение на уровне Министерства обороны. Я знаю точно, что когда я поеду в зону боевых действий, то я не буду пользоваться своим мобильным телефоном. Я его просто выключу и оставлю дома. У меня там будут совсем другие средства коммуникаций. У американских солдат есть определенное время, когда они могут позвонить близким. У них есть 30 минут в месяц, когда они могут с любой точки мира поговорить со своей семьей. Они работают по своим спутникам. Но там всем солдатам вдалбливается, что он может сказать, а что — не может. У них есть сводник правил на 600 страниц — что ты можешь сказать, что — не можешь, как ты должен себя вести, как — нет. У них там расписаны даже определенные диалоги, когда у него начинают выспрашивать, чем он занимается, как он должен отвечать. У нас бы это приняли как цензуру.
В советское время была военная цензура, которая читала все письма в армию и из армии. Вы считаете, что это тоже нужно возрождать?
Я не знаю, кто и когда писал последний раз бумажные письма, особенно в армию и из армии. Я думаю, что время пойдет вперед, и письма будут электронными. И система будет построена таким образом, что наши родные и близкие поймут, что не надо выспрашивать такие данные. Ведь для мамы важно что? Что ребенок жив и услышать его голос. А все остальное — это нюансы. Важные для врага. А у нас почему-то считают, что нужно поинтересоваться количеством бронетехники, количеством боеприпасов, когда последний раз продовольствие привозилось, когда караван с боеприпасами приходил, когда ушел, как ушел, куда ушел, а где ты стоишь, а далеко до первой хаты и так далее... Зачем тогда России разведка, если можно спровоцировать сердобольную маму?
О фильтрационных лагерях
Как вы относитесь к тому, что восток Украины защищают мужчины с Запада. А те, кто должен был бы защищать свой дом, просто сбежали и отсиживаются тут? Почему вы их тут не пересчитали и не призвали?
Я вообще считаю, что вся система приема беженцев у нас построена крайне неправильно. Россияне поступают очень правильно — все беженцы поступают у них в фильтрационные лагеря. Им не дают квартиры, как у нас. В России — поле, лагерь, палатки, в лучшем случае биотуалет, в худшем — кустики, воду привезли на машине, колючая проволока вокруг, ну и охрана, она же конвой. При этом еще проверяют и на политическую благонадежность: чего ты сюда пришел, откуда ты пришел.
Я считаю, что сейчас нужно ставить вопрос, как их тут принимать. Потому что есть люди, которые действительно бегут от войны. Не каждый мужчина может быть воином, не каждая женщина варит борщ. Не значит, что все мужчины должны уметь воевать и быть солдатами. Но они умеют что-либо другое. Надо разбираться, почему ты оттуда приехал, кто ты такой, откуда ты. Потому что есть беженцы, которые говорят: дайте нам какую-то работу на первое время, мы будет тут жить, а потом — вернемся, если будет куда возвращаться. А есть люди, явные провокаторы, которых сюда засылают, и это тоже часть информационной войны. Присылают сюда людей, чтобы негативно настроить к переселенцам.
Это означает, что те, которых мы считаем алкоголиками-тунеядцами, на самом деле просто играют таких?
Не все они актеры. Это было бы слишком просто: взяли актеров с Тамбовского театра, загнали сюда и сказали: «Играй алкоголика и тунеядца». Нет, это не так. На самом деле, это все работает намного тоньше. Кто-то провоцирует таких людей ехать сюда. Да, он настоящий алкоголик, тунеядец. Но он смотивирован ехать именно сюда. Причем он считает, что это чисто его решение. Засылая нам сюда боевиков в виде беженцев, тут формируют базу для проведения терактов и различных акций, направленных на дестабилизацию в регионе.
А еще меня интересует, можно ли отличить человека, который не принимал участие в боевых действиях от человека, который воевал, но хочет это скрыть?
Оружие оставляет свой след. На пальцах, на руке — от пороха, на плече синяки определенные, ношение каски и бронежилета оставляет свои следы на теле.
А почему этих беженцев не осматривают так внимательно? Или осматривают, но мы об это не знаем?
Вот когда я буду президентом Украины или хотя бы начальником СБУ, я смогу точно ответить. Я думаю, что это делается. Потому что в Украине, как бы ни старалась Россия, все равно остались нормальные люди в контрразведке и спецслужбах, которые отслеживают много таких вещей. Кто сказал, что этих людей не проверяют — не перепроверяют, когда они сюда приезжают? Никто не сказал. Какие они проверки проходят? Каким образом, какого уровня с ними психологи работают? Мы об этом ничего не знаем и это — правильно. Чем меньше мы об этом знаем, тем меньше мы можем рассказать об этом остальным людям. Чем меньше знают об этом остальные люди, тем меньше об этом знает и наш враг.
И последний вопрос — когда война закончится?
Когда мы победим.
