...Иногда оригинальность биографической прозы оказывается в том, что она вроде бы написана сквозь призму известных событий, судеб и жизней, а с другой стороны, «личный момент» в описании и знакомство с героями многих историй придают ей особый, яркий эффект «жизненности». Как в случае с «Рассказами из Парижа» Людмилы Маршезан (СПб.: Алетейя), активистки и «поэтического голоса» Общества любителей русской словесности «Глагол», созданного в Париже. Здесь даже в истории любви — между двумя наэлектризованными высоким чувством героями, еле сдерживающимися, чтобы не броситься в объятия друг друга — может найтись место обстоятельному рассказу и о немецком шпионе, и о принципах советской морали. «—Твои советско-романтические изыски потрясают. Получается, Советский Союз — страна непуганных вагин. — Я даже не знаю этого слова... и я уже совершенно мокрая от оргазма грозы».
Следует отдать должное героине этих рассказов, квинтэссенция характера которой ярко отображена в истории «Homo sovetikus». Смелая, дерзкая, остроумная и живая. Именно таких комсомолок-спортсменок-красавиц воспитывали в СССР? По крайней мере, именно так она утверждает, флиртуя с красавцем-французом. «— Понимаешь, Брис, я отношусь к любви очень серьезно. Для меня так важна душевная связь, моральная близость целей и задач. Нас так воспитали в Советском Союзе: „не давай поцелуя без любви“. А почувствовать твой французский язык у меня во рту — это же почти измена Родине!» Ну и далее в таком же духе. «— Мой Ангел, с этим цветком ты — богиня! — Вагина? — Не расслышала я. Брис стонал от смеха. — Mon amour, я тебя обожаю. Если бы мою любовь можно было бы превратить в электричество, я осветил бы ею весь мир!».
Кроме истории юной девушки, русской эмигрантки, героиня которой — в трех разных «собирательных образах» Кати — любезничает с не менее экзотическим калейдоскопом героев (Андрэ, Брис и Поль), в книге присутствуют Марина Цветаева и Борис Зайцев, писатель-антифашист Агафонов и поэтесса Лариса Андерсен, которую Евгений Евтушенко включил в свою антологию отечественной поэзии ХХ столетия «Строфы века». А еще здесь прогулки по Парижу, паломничество в Сантьяго, полет на Камчатку и поездка на Байкал.
И знаете, какие еще чувства вызывает эта необычная книга то ли памяти, то ли забвения? «Вдруг прожитые годы показались ему предисловием. Предисловием дивной книги с девственно-чистыми страницами, к которым он не осмелился ещё прикоснуться настоящей жизнью, мечтая о чём-то главном, которое вот-вот произойдёт, открыв ему ускользающий смысл, и только тогда он сможет без помарок и ошибок заполнить чистые листы своей прекрасной жизни».
Тем временем жизнь героев следующей книги нашего обзора, а именно «Опосредованно» Алексея Сальникова (М,: АСТ), не так прекрасна, поскольку вышеупомянутый тип Homo sovetikus в жизни ее героев — это не экзотическое исключение для парижских друзей, а хмурое правило в кругу одноплеменников. То есть сначала, конечно, одноклассников. В начале романа учительница на уроке литературы вспоминает, откуда, собственно, взялась эта зараза, которая посильнее водки с куревом будет. Речь в данном случае о стихах, которые возведены здесь в ранг крамолы. Принес ее в наши края Михайло Ломоносов, баловался ею Пушкин и Бродский, а запрещена она в новейшие времена оттого, что «помимо вреда здоровью есть вещи более ценные, которые невозможно поймать рентгеном и анализом крови, что есть этика, и именно этикой регулируется в обществе множество отношений».
Кстати, и нам не возбраняется припомнить, откуда есть пошла эта традиция в современной словесности — приделывать пятое колесо к очередной телеге истории слова. И столь ли оригинальна задумка автора о стихах-наркотиках, которую он, как рассказывает в одном из интервью, так спешил воплотить в своем романе? На самом деле она уже использована в «Сути» Егора Радова, где персонажи получали читательский оргазм вкупе с кайфом от стихов турецкого классика Назыма Хикмета, и в «Библиотекаре» Михаила Елизарова, где аналогичное «удовольствие от текста» гарантировалось после прочтения малоизвестного советского автора.
Вначале, конечно, не обошлось без Пелевина. Это когда автор в двух словах излагает «геопоэтическую» суть своей придумки, больше похожую на памфлет. Такая публицистика необходима, ведь развивать мысль на протяжении романа — затратное дело, не каждый читатель сдюжит, и поэтому лучше сразу вывалить на него, мягко говоря, фабулу без интригующей «оконцовки», как, бывает, филологи называют на экзамене финал произведения. Здесь и негодование двоечников насчет того, «почему алкоголь и сигареты, несущие реальный вред здоровью, не запрещены, а за распространение стишков можно загреметь на пять лет, а за написание и распространение — на все десять», и отработанные педагогические ответы на вопрос о том, «если официальные религии вполне себе используют стихи, пробуждая в пастве религиозное чувство и экстаз, почему же нельзя легализовать остальное стихосложение, а не только безобидное для психики».
После уже идет «авторское». То есть, собственно, рассказ о героине из Нижнего Тагила, которая, чтобы понравиться старшему брату подруги, стала писать стишки. Читать, конечно, можно, но — как и поэзия героини — чтиво не очень оригинальное, продолжающее идею предыдущего романа автора «Петровы в гриппе...», отмеченного и прессой, и премиями, и критикой. Откровенная исповедь вроде «Низшего пилотажа» Баяна Ширянова всегда лучше и честнее завуалированных «гриппозных» и «поэтических» трипов, когда автору обязательно надо высказаться, а открытая наркоманская телега тянет на статью.
Истории в следующей книге не менее «наркотические», они затягивают в омут «прежней» жизни советского образца, будучи синкопированы пресловутым «голосом автора». Аудиорассказы в сборнике «Я там был» Саши Малого (К.: Каяла), живущего нынче в Германии, — это своеобразный эпос очередного «разбитого», «выброшенного», но не «сломленного» поколения. Хотя модус разговора с читателем-слушателем (к диску прилагается книжечка текстов) довольно высок, автор читает, будто находясь тут и теперь, а на самом деле — там и тогда. Когда, добавим, в кино крутили «Фантомаса», мать на смене, а отец дежурит в полку и из чтива лишь «Основы бухгалтерского учета».
Изложение, заметим, построено по правильному принципу: вначале идет детство с выливанием сусликов из нор, после — отрочество-юность с работами, где придется, после уж... да нет, оказывается, никакого «после», это ж вам не загробный мир, из которого не возвращаются! А так можно вспомнить, умилиться ценам и словам по радио, ужаснуться, что могло бы и полоснуть брюшным тифом в немытой столовой — и назад, если, конечно, отпустит... «Он мне сказал тогда: „Она кусает, мальчик. Бросай ее подальше и беги“ Я бросил...».
Если серьезно, то все это похоже на гремучую смесь Высоцкого с Олешей, все эти полурифмованные блатные строчки из жизни автора-героя с его прищуренным взглядом на суть вещей. А как тут не прищуриться, если впору, бывало, зажмуриться от такой невообразимой «красоты» производственных отношений. «Девушка сейчас на заправке пистолетчицей. Бывают же названия профессий... В начале восьмидесятых меня никуда не брали. Работал всяким разносолом. По протекции одного человека, в то время очень заинтересованного в расположении моей жены, удалось устроиться в Киевский оперный театр. Профессия — пропитчик».
Разносолы, пистолеты, пропитки, прочие эротические метафоры в лагерных фуфайках, худых пальтишках киевской богемы, студенческой голытьбы на сборе молдавских яблок, живущих в этой биографической книге... Гвозди, как говорится, делать бы из этих людей. Сделали пока что крепкую прозу.
